Плач богов
Шрифт:
И кто кого соблазнял?
– И как долго вам нужно утверждаться в происходящем? А может ждёте, когда я заскучаю и засну?
– Чёртова искусительница! – о, нет, это было не оскорбление, хотя и сорвалось с языка несдержанным откровением, практически отчаянной грубости. Большего комплимента для девушки он и сделать тогда бы не смог (учитывая, в каком состоянии он пребывал), особенно для той, которую ему так страстно и сию секунду хотелось вспороть восставшим, как у какого-то желторотого юнца до угрожающе подступающей эякуляции фаллосом. По крайней мере, это было последним созвучным словосочетанием, что он сумел из себя выдавить.
Да… последним… Потому что в следующее мгновение мир окончательно погрузился в мёртвый вакуум… А может и не мёртвый. Может как раз в нечто совершенно
И это всего лишь лёгкий поцелуй? Едва ли. Ибо удержаться от нарастающего соблазна подмять и сделать её продолжением своих движений, импульсных реакций и низменных желаний превзошло все последние предосторожности с недавними отголосками здравого восприятия реальности. Руки смелели с той же скоростью, что и стук сердца со вскипевшей в жилах кровью, гоняющей по артериям кислотные дозы адреналина и греховного эликсира, бьющих в голову мощным дурманом в так её ответным действиям и сдержанным стонам. Но чего только стоил её вкус и податливость нежных губок, которые он исследовал своими с касанием более изощрённого языка, вначале лишь подразнивая, чтобы в последствии погрузиться в куда горячие и влажные недра, вызывающие ненормальные ассоциации с другой, не менее желанной глубиной женского лона.
И при этом чувствовать её отзывающуюся на его действия дрожь. Вбирать собственной кожей, тут же пропуская по эрогенным рецепторам воспалёнными судорогами через вены и член её ошеломлённые всхлипы, её опаливающее дыхание и несмелые попытки ответить на его поцелуй. Или как чувствовать её сводящее с ума возбуждение на кончиках своих пальцев, вбирая его через её мурашки над плотной каймой корсажа, либо через ткань лифа платья, без труда отыскав по центру манящего полушария груди твёрдую вершину скрытого соска. Поглаживая, надавливая, едва не сжимая до боли…
Если бы он только знал, что был первым, кто делал с ней подобное. Возможно, делал бы всё иначе, хотя… Кто знает. Он итак не спешил, будто что-то заставляло его сдерживать свои свихнувшиеся желания и не менее разгорячённое тело. Будто что-то вынуждало наслаждаться этими исключительными мгновениями, как единственными в своём роде ощущениями, которые уже больше никогда не повторятся и не доведут его до схожего исступления, сопоставимого разве что с религиозным экстазом.
И он действительно мечтал растянуть их в вечность, как и этот поцелуй, превращающийся всё в более откровенный и греховный акт чистейшей похоти, дурея от её неловких движений пугливого язычка на своём, от её задыхающихся стонов, которые он сминал своим жадным ртом, мечтая изнасиловать её влажные глубины совершенно иной частью тела. И от ощущения её податливого тела на своих ладонях и пальцах, которые он пропускал возбуждающим током по собственной коже и интимным мышцам каменного члена, в доводящем до одержимого безумства ожидании того блаженного мига, когда прикоснётся к её наготе без каких-либо раздражающих препятствий. Или когда сможет в неё погрузиться и далеко не одним языком и не только в её жаркий ротик.
Треклятые небеса! Как же ему хотелось разорвать этот грёбаный корсаж и прижаться к её нагой груди своей. Почувствовать твёрдые жемчужины её сосков на своей оголённой коже. Или запустить руку под юбки, скользнув пальцами по холмику скрытого шёлковыми волосками лобка к более горячей промежности, только чтобы узнать, насколько сильно она его хочет и насколько она уже мокрая и готова его принять в своё изнывающее от похоти лоно. И обязательно при этом сорвать с её губ изумлённый стон-всхлип.
Если от одного воображения об этом звереешь прямо на глазах, что же произойдёт, когда он сделает это в действительности? Если кто-то при этом захочет его остановить…
В
этом-то и скрывался изощрённый подвох-издёвка от самих богов вселенной, даровавших тебе самое ценное, что мог получить из их рук простой смертный. А может и не смертный. Может низменный демон, решивший выкрасть из-под носа великих создателей одну из жемчужин их бесценной сокровищницы – совершенного ангела света и жизни. И не просто выкрасть, а сделать своей, подчинить своим извращённым хотелкам, замарать грязными руками и аморальной похотью, сотворив подобием себя – опороченной и ненасытной, одержимой неистовыми желаниями обладать им, как он одержим жаждою обладать ею.Только какими бы ни были собственные соблазны ничтожными и всепоглощающими, боги всегда вернут тебя на бренную землю за считанные доли секунды – на заслуженное тобою место низшего существа именно тогда, когда ты меньше всего этого ждёшь и руками той, удара от которой ты предвидел в самую последнюю очередь. Ещё и в тот момент, когда твоё опьянение выйдет за все реальные границы, сделав тебя уязвимым и раскрытым вопреки всем твоим представлениям об обратном.
Ты действительно был настолько наивен, что уверовал в собственную власть над душой и телом этого ангела? Что твои поцелуи и ласки превратили её в мягкий воск в твоих руках, сделав продолжением твоей нечестивой похоти? Что её вкус, ощущения её кожи и ответных действий на твоём языке и губах пульсировали пьянящими отпечатками сладкого онемения подобно первым порциям лёгкого аперитива? Что погрузив пальцы в её волосы на затылке и сжав несдержанным порывом идеальные локоны высокой причёски в свой кулак, она окончательно сойдёт с ума, пока ты будешь впиваться в её лебединую шейку обжигающими засосами и жалить её нежное декольте влажными ожогами своего изголодавшегося рта, пытаясь оголить ей грудь, как какой-нибудь портовой девке в ночном переулке?
– …А что потом? – нет… не её первый вопрос, задевший слух её дрожащим голоском, сдёрнет с священных небес Эвелин Лейн на его проклятую землю, и уж тем более не её осмелевшие пальчики, которые она запустит в его пряди над шеей и сожмёт у корней возбуждающим захватом. Нет… не сразу… Он ещё будет тонуть в смертельном омуте чужого откровения и в собственной одержимости, когда она сильнее вцепиться в его волосы и даже ощутимо царапнёт его скальп в тщедушной попытке отнять его лицо от своей груди. Но окончательно его отрезвит совсем другое…
– Что потом, мистер Хейуорд? – её осипший, чуть хрипловатый голос будто ржавой иглой прорежет по сознанию вначале своей интонацией, а после… отрезвляющим на раз смыслом. – Что вы сделаете со мной потом?..
И поднимет он голову вовсе нет под болезненным сжатием подрагивающих кулачков, потянувших его за локоны вверх к её лицу, хотя ощущение, будто ему загнали очень ледяную и невообразимо длиннющую спицу через весь позвоночник, окажется едва не физически осязаемым. И когда он снова увидит её вопрошающее личико, судорожно нахмуренные бровки и… пугающе почерневшие глаза (словно пустые или же наполненные засасывающим мраком бездушной черноты), его сердце впервые похолодеет не сколько от страха, а от того, что он в них прочтёт. Священный гнев? Осуждение?.. Несоизмеримую боль на грани подступающего сумасшествия?..
– Что?.. – и сорвавшийся с его губ вопрос едва ли будет осмысленным словом, скорее, несдержанной реакцией на увиденное и услышанное, и на вряд ли защитным инстинктом на последующие удары.
– После того, как обесчестите меня! Как вы со мной поступите? Будете и дальше приручать к себе, или же низвергните до уровня безсоромной плехи*? Заставите ползать у своих ног, как сделали это с Софи? Станете держать за горло и угрожать страшными словами? – о нет, она не просто это нашёптывала прямо в его изумлённые глаза, она вонзала в его кожу и в рассудок раскалённые иглы каждого вымеренного слова. Зачитывала проклинающим заклятьем, от которого стыла в жилах кровь, а на сердце наматывало стальной леской тугих силков. – Кто я для вас, мистер Хейуорд? Ещё одна из многочисленных дурочек, которых вы вначале околдовываете сладкими речами, забираясь им под юбки, а потом бросаете осквернёнными вашими же руками на произвол судьбы? Вы действительно хотите сотворить со мной такое?