Плачь обо мне, небо
Шрифт:
– Если Вы ради этого перенесете венчание на зиму.
Он шутил с лукавой полуулыбкой – и никому не нужной, все лишь усложняющей надеждой.
– Возможно, мне удастся убедить Дмитрия, что неделя после Рождества нам подходит куда больше.
Она лишь отвечала ему в той же манере – и так же отчаянно цепляясь за соломинку, что давно уже пропиталась водой и шла ко дну.
– Знаете, Катрин, я порой завидую своим братьям, – пальцы их словно сами собой переплелись – бессознательно, на какие-то жалкие минуты, – в их власти любить кого угодно, быть с тем, кого пожелает сердце и душа, и даже если Император не даст своего благословения, им ничто не запретит обвенчаться с избранницей, какого бы положения она ни имела. Тем более что отец когда-то способствовал даже браку тетушки Марии, вполне возможно, что он бы принял подобный поступок и со стороны своих детей. Они потеряют право на трон, их дети не
– Молчите, – холодные пальцы предостерегающе накрыли губы; с мольбой во взгляде Катерина покачала головой. – Вы нужны Империи, Николай Александрович. Вы нужны своему народу и Отечеству. В Вас верят, Вас ждут, Вы рождены для престола. Вскоре Вы узнаете свою невесту и поймете, что лучше нее нет никого, и что ей суждено хранить Ваше сердце. Прошлые чувства рассеются, словно туман по утру, и однажды Вы улыбнетесь своим речам.
Сказки лгали. Сословные различия значили куда больше, чем хотелось бы любому, открывшему красочную книгу, и каким бы сильным ни оказалось чувство, в действительности человеку приходилось опираться не только на сердце, но и слушать глас разума, сохранять честь и достоинство, помнить о своих обязанностях и клятвах. Помнить о своем предназначении. Думать о других.
Принц не мог так просто венчаться с избранницей по любви, надеть на её голову корону и тем самым защитить от любых нападок. Будь она даже не простой бедной девушкой, а потомственной дворянкой, до императорской крови сохранялась непреодолимая пропасть. Мезальянсы могли стать выходом для не титулованных особ, но не для правителей. Свобода монарха — иллюзия; свобода монарха — меньше свободы любого из прочих людей; свобода монарха — шипы царского венца и кандалы скипетра и державы.
Катерина не могла дать своего согласия на морганатический брак: ни сейчас, ни спустя несколько лет. Она бы никогда не простила себе отречения Николая. Не смогла бы провести ни единого дня без ощущения давящей на грудь вины за сломанное будущее. Она бы никогда не осмелилась посмотреть в глаза его будущей супруге, втайне ожидая срок истечения их брака. Никогда бы не смогла солгать Дмитрию.
Это было правильное расставание. Единственно возможное решение. Не о чем жалеть.
Краем глаза рассматривая изящный женский профиль, словно силясь отпечатать в памяти тонкие губы, чуть вздернутый нос, невысокий лоб и мягкие завитки волос, Николай с трудом удержался, чтобы не дотронуться до бледной кожи запястья: рука замерла на взлете и медленно, с сожалением опустилась. У него не было на это прав. У него было никаких прав: ни говорить с ней, ни касаться, ни целовать. Его судьба предопределена рождением в правящей фамилии, его жизнь расписана вплоть до погребения в Петропавловском соборе, его сердце должно биться ради Империи, и даже будущей супруге отводится второстепенная роль. Лучше б их встрече десятью месяцами ранее не случаться, или лучше б Катерине быть одной из тех фрейлин, что становятся недолгими фаворитками, после довольствующимися некоторыми привилегиями со стороны своего влиятельного покровителя и счастливыми этим до конца дней. Она заслуживала иного — к ее ногам стоило бросить весь мир и защитить ее от этого мира, окружить теплом и любовью, позволить чувствовать себя единственной. И последнее было тем, что не в его силах было ей дать. Он не мог лгать ни ей, ни будущей супруге. Не мог делить чувства и жизнь. Не мог заставлять кого-либо делить.
Единственное, что он мог сделать — быть рядом. Просто быть рядом, без какой-либо надежды для них обоих.
— Мне жаль, что я не смогу подвести Вас к алтарю в день Вашего венчания.
— Мне тоже, Николай Александрович.
У них не было иного времени на прощание: последняя ночь, утренний молебен и поезд после обеда. Оставшиеся часы – для семьи: для братьев, которые уже заранее тоскуют (это особенно было видно по Великому князю Александру Александровичу), для той части свиты, что не сопровождала цесаревича в его путешествии. Но не для фрейлины Императрицы, которой следовало уже подвести черту под всем, что могло её связывать с Наследником Престола. Она и без того слишком долго жила иллюзиями, которые однажды должны были раствориться в дымке предрассветного тумана. И лучше им это сделать раньше, чем в Петербург прибудет карета с будущей государыней.
Еще с десяток секунд позволив себе удержать эту мучительную связь слишком громких взглядов, заполнивших молчание александрийского утра, Катерина склонилась в медленном реверансе, до последнего стараясь не поднимать
глаз.И чего ей стоило уйти – не оборачиваясь, не срываясь на бег, не опуская головы – было одному только Богу известно.
***
Российская Империя, Царское Село, год 1864, июнь, 12.
В половину одиннадцатого под сводами Готической капеллы запели молебен о путешествии, повинуясь традиции, заведенной еще покойным Императором. В сравнении с летом прошлого года, когда службу стоял почти весь двор, сейчас здесь было немноголюдно: свита, что должна была сопровождать цесаревича, младшие братья, несколько фрейлин. Катерина, с утра вчерашнего дня не видевшая Николая – он еще до обеда уехал с Александром Александровичем в Кронштадт, а возвратился лишь ближе к рассвету, и, казалось, уже не ложился, – невольно хмурилась, видя усталость на его лице. Казалось, что оная не имела ничего общего с бессонной ночью. Только даже если это было и так, она не могла сделать и шага в его сторону, чтобы осведомиться об истинных причинах – они простились еще вчера. Не стоило вновь рушить все свои клятвы.
К счастью, Великий князь ни на шаг не отходил от брата, тем самым не давая ему ни на что отвлечься, и Катерине удалось не только выскользнуть из капеллы по окончании молебна незамеченной, но и оказаться в другом экипаже, тем самым избавившись от неловкого молчания, что присутствовало бы в ограниченном пространстве закрытой кареты.
А в Царском Селе её ждал сюрприз, за который она благодарила Создателя, хоть и следовало бы (она не сомневалась) – цесаревича.
Счастливый взгляд приехавшего жениха резал по живому, и даже то, что она искренне рада была его видеть, легче не делало. Она ощущала себя предательницей, обнимая и целуя Дмитрия. И все, на что надеялась – мимолетное должно однажды уступить место вечному. А значит, все пройдет. Забудется с летними грозами, укроется шелестящими листьями. Когда первые алые закаты, обещающие морозную ночь, растекутся над Петербургом, она уже станет замужней барышней.
Тускло блеснувший изумруд на пальце – как её фальшивая улыбка. Кольцо вернулось, сердце осталось где-то там, в других руках.
На прощальный обед она не вышла – сказалась уставшей, просила передать извинения и пожелания доброго пути: не хотела травить себе душу.
Для нее все завершилось вчера.
Для Николая – тоже.
Когда он стоял на пристани Кронштадта, медлящий со сходом на борт своего «Увальня». Когда рядом пытался держать веселую улыбку Саша, еще памятующий о том, что лицо императорской крови не имеет права показывать неправильных эмоций. Силящийся поступать по родительским заветам – не колебать и без того шаткую решимость, не давать погрузиться в тоску. Хотя – Николай это видел отчетливо – ему хотелось по-детски заплакать и попросить не уезжать, как он это делал, когда им было не больше пяти, и отец впервые взял его на охоту, оставив остальных во дворце. Расставание даже на несколько часов для них превращалось в пытку.
– Твой образ холодной рыбы, который ты так старательно создавал, рушится, – поддел брата Великий князь. – Как же вовремя твой отъезд – еще немного, и фрейлины бы все же начали искать твоего внимания вновь.
– Не все маски мы можем держать до конца, – отозвался Николай, рассеянным взглядом следя за расходящимися по воде кругами. Сегодня словно бы роли сменились: он отвечал односложными предложениями, в то время как Саша все говорил, говорил, говорил. Казалось, он панически боялся чего-то не успеть. Сказать, увидеть, сделать. Запомнить.
– Вот ведь ирония: вновь Екатерина. Быть может, и невестой станет принцесса с таким именем?
Цесаревич неопределенно усмехнулся, бросая новый теплый камешек и наблюдая за тем, как тот, прыгнув несколько раз, ушел под воду.
– Papa уже подобрал мне невесту. У судьбы определенно есть чувство юмора: она не Екатерина, и вряд ли ей станет, но она слишком похожа на Катрин.
Он действительно питал надежду, что это внешнее сходство поможет случиться чуду, и юной принцессе не придется страдать в их браке. И он сам, возможно, сумеет не только показать родителям, что рад своему обручению во благо Империи, но и ощутить искреннюю радость. Ведь она должна быть вправду хороша и достойна их союза.
Обещание, безмолвно данное самому себе, следовало исполнить, каких бы трудов это ни стоило. Когда он вернется в начале зимы, он уже не встретит этих зеленых глаз при Дворе, и если им однажды случится пересечься – не раньше, чем Петербург укроет сверкающее снежное одеяло, а в воздухе разольются звуки грандиозных балов. Все, что останется – теплые воспоминания и маленькая икона Николая Чудотворца, покоящаяся среди вещей. И у сердца под плотной тканью мундира – маленькое письмо в шесть строк, найденное в вернувшейся к нему вечером книге. Бумага все еще хранила едва уловимый аромат фиалок.