Плачь обо мне, небо

Борис Петрович даже никак не отреагировал на фразы, что друг за другом слетали с её языка с такой уверенностью, словно бы она и вправду уже ничего не боялась. Хотя должна была. Но, возможно, страх уже давно перестал являться главенствующим чувством при встречах с тем, кого она когда-то называла дядюшкой, уступив место отвращению.

– Ты еще слишком глупа. Нет развития без крови. Романовы сгнили изнутри, и пора спалить последние больные побеги, чтобы проказа не перекинулась дальше.

Катерина вздрогнула; глаза её расширились в ужасе. Письмо. Давнее, но отпечатавшееся в памяти так, словно бы она прочла его только сегодня утром. В совпадения не верилось.

– Спалить, – эхом повторила она. – Это… Вы? Это по Вашей вине сгорели конюшни в Царском Селе?

– Жаль, что только они.

– Предлагаете мне теперь продолжить Ваше дело?

Сглотнув подступивший к горлу комок желчи, Катерина мысленно считала до пяти, сбиваясь уже на трех – все внутри лихорадочно колотилось, отнимая всякую надежду на спокойствие. Она уже знала, что эта партия проиграна – она абсолютно бессильна перед старым князем. Ей удалось найти его, но и только. Даже если ей удастся уйти отсюда спокойно, даже если ей дадут запомнить, где именно они встретились, наверняка во второй раз князя Остроженского здесь уже никто не увидит.

Он не был глуп. И второй раз с ним та же авантюра не пройдет.

Добро побеждало только в детских сказках.

***

В её фразах – колких, обманчиво спокойных – старый князь видел попытку защиты и демонстрации отсутствия страха. Однако глаза выдавали истинное её состояние: испуг. Тот самый, от которого немели руки. И от которого сейчас её спина была прямее обычного. Девочка еще слишком неопытна, чтобы пытаться уйти от него невредимой.

По крайней мере, на сей раз Борис Петрович не намеревался проигрывать: не для того он спокойно ждал несколько месяцев, совсем никак о себе не напоминая. Не для того проглотил этот чертов ход с мнимой смертью графа Шувалова – не было сомнений, что щенок слишком живуч, чтобы и вправду откинуться. Не для того позволил племяннице спокойно выдохнуть – он не забыл. И не простил ей предательства.

Просто ему не было никакой надобности торопиться.

– К чему благородной барышне марать свои белые ручки? Для этого есть слуги, – Борис Петрович покачал головой, словно бы сама только мысль была до невозможного глупа. – Твоя роль будет куда приятнее.

– И что же на сей раз?

– Ты завершишь спектакль, что провалила однажды, не явившись даже на премьеру.

– Не питаю любви к театру.

– Придется, – уведомил её Борис Петрович, делая шаг вперед, отчего Катерина инстинктивно отшатнулась: к счастью, сидела она посреди постели, поэтому упасть так скоро ей не грозило. – Не хочешь становиться официальной невестой Наследника Престола – станешь его фавориткой. В конце концов, от принцессы всегда можно избавиться, а там и морганатический брак недалеко.

Повисла тишина: князь Остроженский наблюдал за сменой эмоций на лице племянницы, а та пыталась осознать, есть ли границы его бессердечности и сумасшествию. В том, что здоровый человек бы такого не предложил, она не сомневалась. С каждым новым ходом в историю вводились новые лица, которым присваивался статус жертвы, и лишь тот, в ком не осталось ни капли света, мог о таком помыслить. О каком благе Империи могла идти речь, когда то, чего пытался добиться старый князь, должно было залить реками крови эту землю?

Народ, быть может, бунтовал против действий своего государя, но столь жестокая расправа, какой желал Борис Петрович, не возвысила бы последнего в людских глазах. Как он вообще желал править на этом троне из чужих смертей?

– Я не стану этого делать.

– Станешь, – не согласился старый князь. – Ты ведь не хочешь, чтобы вместо датской принцессы померла твоя сестра? Кажется, она к свадьбе готовится? А что если в тот момент она уже ребенка под сердцем носить будет?

– Вы не…

– Не посмею? Не смогу? – прервал её Борис Петрович, с интересом рассматривая тяжело дышащую племянницу. – Ошибаешься.

– Зачем Вам это? – осипшим голосом вдруг спросила Катерина, как-то вмиг расслабившись, что несколько сбило с толку старого князя. – Вас ведь отнюдь не волнует Империя. Вы просто хотите править, но почему?

Тот стиснул зубы: девчонка лезла, куда не просили.

– Получишь власть в руки – поймешь, – отрезал он.

Катерина покачала головой.

– Не пойму. Мне этого не нужно. Мне не было нужно даже место фрейлины – это было Вашим желанием.

– Лжешь, – коротко и остро, а еще – не без доли правды. – Если бы ты не хотела, ты бы не приняла шифра.

Молчание вновь укрыло маленькую спальню, но ненадолго. Борис Петрович заговорил вновь, и каждое слово его – вскрывало заштопанные грубыми нитками раны, что не зажили: только схватились пленкой, а под ней – дурно пахнущий гной.

– И престол так же примешь. Не ради власти, но ради цесаревича. И ради семьи. Ты же не думаешь, что Император однажды вернет их из ссылки? Что их вновь будут чтить так же, как и до того? Что Ольга найдет себе здесь достойного жениха, что Петр сможет вернуть свой офицерский чин и выслужиться? Вспомни, в конце концов, о маменьке, которая не сможет даже упокоиться однажды на родной земле.

Он читал её письма. Это осознание пришло моментально – все те мысли, все те опасения, что не раз проскальзывали в строках, которые адресовала ей матушка, сейчас звучали в этой спальне. И это явно не было простой догадкой старого князя: ему все было известно. И было известно, сколь сильно Катерина ощущала за собой вину – потому что она готовилась выйти замуж, она имела хорошее положение в обществе и при Дворе, её собственные дети наверняка будут обладать привилегиями от царской семьи. А ни её младшая сестра (счастье, что хоть Ирине повезло), ни брат уже не сумеют исполнить ни единой своей мечты. И маменька, когда-то так надеявшаяся, что судьба её детей сложится удачно, до конца жизни будет страдать. Не за себя – за них.

Пусть в этом во всем непосредственной вины Катерины не было, она чувствовала себя не в праве испытывать счастье, когда несчастны её близкие.

– Я и без того вымолю прощения для них, – наконец, она разомкнула пересохшие губы: от анестетика все еще тошнило, хоть и уже значительно слабее. А тяжелая беседа прибавила к и без того ужасному состоянию дурноты.

– Ты наивна, Катерина, – сухо рассмеялся Борис Петрович; и тут же жестко добавил: – У тебя нет выбора. Если ты не соглашаешься действовать так, как я скажу, тебе не за кого будет молить. Разве только за упокой невинно убиенных душ. Либо ты все обретаешь, либо теряешь.

Рука невольно поднялась к груди, пальцы сжали маленький нательный крестик.

Князь Остроженский, от которого не укрылся бессознательный жест племянницы, довольно усмехнулся. Он уже знал, чем окончится эта партия.

***

Дания, Фреденсборг, год 1864, август, 7.

С самого утра сердце шестнадцатилетней датской принцессы Марии Софии Фредерики Дагмары — для всех, просто Дагмар — было не на месте. Впрочем, к чему лукавить? Оно сорвалось в безумный бег еще в момент, когда отец, король Кристиан, объявил всему семейству о предстоящем визите Наследника Российского Престола. Сердце на миг остановилось, а потом забилось так, что если бы кто вздумал тогда его послушать, верно бы испугался за здоровье юной принцессы. Но в том не было необходимости: если бы она и чувствовала себя до той минуты дурно, от слов отца вся хворь бы улетучилась.