Плащ Рахманинова
Шрифт:
…трагедия расставания [Рахманинова] с родиной, кажется, до сих пор грызет его изнутри. Удивительно это гробовое молчание, в которое погрузился творческий гений композитора с момента его отъезда [из России в 1917 году]. Да, он написал Четвертый концерт для фортепиано. Но все же восемь лет молчания — это огромный срок для композитора. В нем будто что-то надломилось, когда он оторвался от родной почвы, словно его гений таинственным образом пустил корни в землю отцов и теперь не может больше произвести ни единого ростка.
…с художественным совершенством в подробностях, трудно совместимым с нелепо малым числом прожитых лет, воссоздавал необъяснимо ностальгический образ «дома»…
Если верить вековой мудрости, во всех нас живет тяга к творчеству — потребность произвести нечто отличающееся, создать что-то из ничего, изменить окружающую среду, оставить после себя произведение искусства. Но в 1900 году, когда Рахманинов страдал от эмоционального срыва, люди практически вынуждены были заниматься самостоятельным творчеством, чтобы получить доступ к миру искусства, если только они не жили в Санкт-Петербурге или Москве. Несколько лет спустя Пикассо сказал, что «каждый ребенок — художник», и в этом афоризме есть истина, но дальше он назидательно добавляет:
30
Мелани Кляйн, Contributions to psychoanalysis, 1921–1945 (London: Hogarth Press,1948), гл. 7. В своем анализе Кляйн подчеркивает, что стремление творить особенно часто проявляется в людях депрессивного типа. То есть стандартное депрессивное состояние возникает, когда у ребенка развивается способность воспринимать объект целиком, а не отдельные фрагменты.
Ее анализ детской депрессии применим с некоторыми ограничениями и к известным фактам о ранней жизни Рахманинова. Время покажет, что юный Рахманинов был гением, но он не воспарил бы так быстро без постоянного давления со стороны его требовательной матери Любови, толкавшей ребенка на скорые свершения, вместо того чтобы дать ему спокойно творить, и это вызывало у него депрессию.
Матерью Сергея была Любовь Петровна Бутакова, дочь генерала, принесшая огромное приданое в дополнение к пяти поместьям ее мужа Василия. Но брак не сложился, Любовь Петровна выгнала мужа за пьянство, разгульный образ жизни и растрату финансов, что только усилило депрессию Рахманинова. Это Любовь отвела своего юного сына-пианиста к его кузену Зилоти и договорилась, чтобы тот нашел мальчику место в школе игры на фортепиано, это она все устроила и в своих ожиданиях была непреклонна [31] . Она сажала сына на колени и говорила ему, что он ее любимое дитя, что он станет великим пианистом и превзойдет всех других великих пианистов. Денно и нощно она наполняла его воображение этими фантазиями. Когда ему исполнилось десять, его представления о себе уже настолько раздулись, что вполне соответствовали ее собственным иллюзиям.
31
Кузен Александр Зилоти (1863–1945), племянник Василия, был блестящим пианистом, высоким, грациозным, на десятилетие старше Сергея; он учился у Листа в Веймаре и стал одним из самых выдающихся молодых музыкантов России. Закончил Санкт-Петербургскую консерваторию, три раза за годы жизни Рахманинова сменившую название. Зилоти был лучшим учеником Зверева, как прежде и Листа, а еще — любимым русским пианистом Чайковского. Всякий, кто слышал его игру, приходил в восторг, и женился он удачно — на дочери богатого коллекционера живописи со связями среди промышленников-миллионеров. Он тоже бежал из России примерно тогда же, когда и Рахманинов, и поселился в Нью-Йорке, где преподавал игру на фортепиано в Джульярдской школе до самой своей смерти в восемьдесят два года. Адель Маркус встречала его, когда стала работать там на полставки в 1936 году.
(Реконструируя отношения Любови с маленьким Сергеем, я не мог не вспоминать об отношениях Эвелин с ее сыном Ричардом: материнская пылкость, с которой та убеждала ребенка в его будущем величии, мечты о том, что он станет виртуозным музыкантом, их взаимосвязь, то, как они держались за руки над его первой виолончелью. В моих ушах звучали отголоски беспочвенных обвинений Сэма, высказанных после того, как Ричард разбился насмерть, и я чувствовал, что существует иной вид смерти, нежели остановка дыхания и пульса.)
Ранний выплеск творческого дара Рахманинова — все те прекрасные произведения, написанные им до двадцати лет, — никогда бы не случился, если бы Любовь не пестовала и не подталкивала сына, больше всего мечтавшего о своем отсутствующем отце. Мать была тираном, мучившим его с запредельной нежностью. И в отношениях Рахманинова с женщинами до конца его жизни можно проследить ее жестокое влияние, оказанное еще в детстве.
В отрочестве Сергей уже знал, что его любовь к музыке передалась ему не от матери, пусть она и была его первым учителем игре на фортепиано. На самом деле Любовь Петровна не любила музыку. Она не стала слушать казачий оркестр, игравший марши в Онеге, семейной усадьбе возле Новгорода, где Рахманинов провел детство, и призывала Сергея упражняться на фортепиано только потому, что это был труд, — с таким же успехом он мог бы класть кирпичи или копать канавы. Ее правилом было поддержание сурового порядка. Влечение Рахманинова к музыке, особенно к клавишным инструментам, шло от отца и от деда Аркадия Александровича, талантливого пианиста и композитора.
Конечно, загадка творческого импульса простирается далеко за пределы психоанализа. Каждого художника нужно рассматривать в контексте его времени, места и культурных традиций. Реализовал бы Рахманинов лишь половину своего композиторского гения, как это в действительности произошло, родись он в 1810-м или 1910-м? Может, стал бы второсортным Робертом Шуманом или Сэмюэлом Барбером? Этот непростой вопрос касается больше исторического анализа, нежели эстетики романтизма. Композиторы-романтики, погруженные в меланхолию, и интенсивность переживания, существовали веками; главное то, как они передавали свое состояние, свой голос, свое волнение через музыкальные формы. Это технический вопрос, над которым размышлял не я один, хотя зачастую музыковеды выпускают из виду биографические обстоятельства композитора. В случае с Рахманиновым я убежден, что мать оказала гораздо большее влияние на композиторские методы сына, чем ей приписывают. Свою лепту внесли и обучавшие Рахманинова мастера, особенно Танеев и Чайковский, но были и весомые психологические причины тому, что он не мог вырваться из старой модели романтизма [32] .
32
Игорь Стравинский (1882–1971), который был едва ли на десять лет младше Рахманинова, критиковал его музыку с того момента, как в первый раз ее услышал, и еще долго после смерти Рахманинова. Здесь его мнение схоже с мнением Прокофьева, который музыку Рахманинова терпеть не мог. Первым учителем Стравинского был Римский-Корсаков, и тот тоже относился к музыке Рахманинова довольно скептически. Римский-Корсаков отрицательно отзывался о его произведениях, хотя по отношению к самому композитору всегда держался безукоризненно вежливо; и сам Рахманинов к тому времени, как покинул Россию, стал понимать, что, возможно, писал бы совершенно другую музыку, если бы его натаскивал учитель Стравинского, а не Танеев. Последний был искусным пианистом и человеком замечательных познаний, пусть и грубоватым в своей бестактности, но из его московских учеников только Скрябин и Метнер стали известными композиторами и написали пережившие их произведения, и то Скрябин довольно рано отказался от теории композиции Танеева. Чайковский восхищался его музыкальным вкусом, но в то же время опасался его и в разговорах с глазу на глаз признавал, что в произведениях Тенеева нет полета воображения. Стравинский был очень хорошо знаком с музыкой Танеева и Чайковского, но скорее тонко
перерабатывал их произведения в собственном творчестве, чем подражал им, как Рахманинов. К 1910 году Стравинский уже закончил «Жар-птицу», тогда как Рахманинов все еще писал устаревшие романсы и программные сочинения о колоколах. Только его произведения для фортепиано, особенно Третий концерт, могут соперничать в новаторстве формы с поколением Стравинского.В зрелом возрасте его вдохновение подпитывалось влечением к женщинам. Особенно это заметно в период, когда ему уже за двадцать и он все еще не женат. К тридцати годам, когда он женился на своей двоюродной сестре Наталье Сатиной, все изменилось: в то десятилетие (1903–1913) он написал несколько лучших своих произведений, однако в определенном смысле наверстывал время, упущенное из-за эмоционального срыва, и невозможно представить, каков был бы его путь как композитора, если бы не случилось так, что ближе к двадцати годам он не мог сочинять из-за депрессии.
В течение первых двух десятков лет Рахманинову постоянно приходилось переезжать — по моим подсчетам, он сменил более двадцати домов. Каждая перемена была травматичной, и даже там, куда он уходил добровольно, его мучила тоска по другим местам. Хуже всего были переезды в детстве и ранней юности: из Онега под Новгородом с его лесами и озерами в искушенный Санкт-Петербург и пронизанную духом конкуренции Москву, из комнат в подвале Зверева в комнату на верхнем этаже с видом на окрестности, а оттуда — в городские и деревенские усадьбы родственников. Постоянно в движении, нигде не оседая. Он много раз перебирался с места на место и будучи студентом, еще больше — в зрелом возрасте. Его «заключение» в «гареме» Зверева, как мы увидим, было мучительным, но еще более мучительно воспринял он свое бегство от Зверева. Часто, еще в студенческие годы, у него случались приступы болезни, и он, как бродяга, кочевал из одного жилища в другое, иногда останавливаясь у богатого товарища, принявшего его из жалости [33] . Неудивительно, что первые годы после женитьбы (1902–1904), когда ему не нужно было искать постоянный дом, так плодотворно сказались на его творчестве. Величайшая ирония его жизни в том, что даже когда они с семьей, Натальей и дочерьми, сбежали из революционной России и поселились в Америке, они продолжали бежать из одного дома в другой, пересекая при этом океаны и континенты. На вершине своей карьеры пианиста он давал по сто концертов в год, так что ничего удивительного в том, что он каждую ночь проводил в новой постели. Однако его ситуация едва ли сравнима с ситуацией обычного пианиста, который после ночи в отеле может вернуться в одну и ту же постель в одном и том же доме. Рахманинов не мог.
33
Как например Сахновский с его богатой купеческой семьей.
Удивительное дело, но целых шестьдесят лет Рахманинов был скитальцем одновременно добровольным и вынужденным. Вынужденным из-за революции 1917 года, после которой он убедил себя, что больше не может сочинять и в то же время давать концерты, а добровольным — потому что на Западе он мог поселиться где угодно, но продолжал мотаться между континентами. Поначалу Рахманиновы не могли представить себе жизнь в Америке, поэтому останавливались в Дрездене, Париже, Италии, где им было комфортно и где Рахманинов чувствовал настрой, они даже построили виллу (Сенар) на берегу Фирвальдштетского озера, но, когда путешествовать через Атлантику стало опасно из-за нацистов, осели в Беверли-Хиллз, Калифорния, — месте, которое привлекло их райским климатом и большой общиной русских эмигрантов. Там во время Второй мировой войны Рахманинов и скончался. Проживи он дольше, то, несомненно, после того, как в море и небе все успокоилось, вернулся бы к кочевому образу жизни и, возможно, построил бы новый Сенар на берегу какого-нибудь горного озера в Центральной Европе. Дело в том, что, утратив Россию, он уже не мог найти ей замену ни в одной стране мира. Да и не хотел.
Не стоит пытаться соотнести творческие периоды Рахманинова с местом его нахождения, искать, в каких местах он сочиняет и сочиняет хорошо, а в каких — нет. Тем не менее каждому, кто изучает его биографию и творчество, ясно, что 1917 год делит его жизнь на две половины: после отъезда из России его вдохновение ушло и не возвращалось, где бы он ни находился. Потому ли это произошло, что лютая тоска по родине забирала всю его психическую энергию, или потому, что он попросту исчерпал тот творческий дар, которым был наделен, и теперь, в 1917 году, муза его покинула, — определить невозможно [34] . Но утверждение о том, что всему виной нехватка времени, просто глупо;, абсурдно оправдание его русской родни, заключающееся в том, что он был так занят упражнениями в игре на фортепиано и концертами, что не успевал сочинять [35] . Он сам раскрыл причину в своем публичном заявлении, данном газете «Дейли телеграф» в 1933 году: «Все те семнадцать лет, что я провел вдали от родины, я чувствовал, что неспособен больше творить… Конечно, я все еще пишу музыку, но теперь это значит для меня совсем не то, что раньше». По крайней мере, он не лицемерил, как его семья. Если бы дело было в деньгах, Рахманиновы могли бы есть меньше икры и строить меньше вилл [36] .
34
Концертные исполнители тоже творческие люди, но другого плана, чем композиторы: игра на фортепиано или виолончели требует отточенных физиологических и анатомических навыков, а также ума, памяти и глубокого понимания музыки, но в их профессии необязателен этот таинственный источник вдохновения, который мы, за неимением лучшего термина, называем «гением». Композиторы-пианисты вроде Шопена и Листа должны были обладать всеми этими талантами, чтобы стать великими в обеих областях, на что, конечно, претендует и Рахманинов.
35
Один из его потомков пытался привести этот довод ему в оправдание в документальном фильме, снятом Би-би-си в 2010 году: он утверждал, что Рахманинов вполне мог писать такие же великие концерты и сонаты, как те, что он создал в России, если бы ему не нужно было зарабатывать горы денег, чтобы обеспечивать Наталью с дочерьми.
36
Я не могу передать, насколько это наивное объяснение: он перестал писать музыку, потому что у него не было времени из-за постоянных концертов. Нет никаких сомнений в том, что их действительно было много: после 1920-го он каждый год давал десятки концертов — однако Рахманиновым необязательно было жить на столь широкую ногу, ездить отдыхать с континента на континент, строить европейские виллы. Утрата родины — России — принесла с собой утрату вдохновения, на что биографы обычно закрывают глаза.
С биографической точки зрения Рахманинов рано расцвел, и поэтому его трудно измерить. Он не относился ни к вундеркиндам, как Моцарт и Мендельсон, ни к композиторам противоположного типа, которые медленно созревают и лучшие свои произведения пишут на склоне лет, как Бетховен и Шуберт. Свои самые известные и популярные произведения Рахманинов написал в России лет в двадцать-тридцать. В 1913 году, когда над Европой стали сгущаться тучи войны, а дома усиливались волнения, ему исполнилось сорок, после этого он сочинял очень мало и почти ничего — в последующее десятилетие, когда бежал из России и осел за границей. В конце 1920-х он испытал petit renaissance [37] и сочинил Четвертый концерт для фортепиано, но теперь ему было уже за пятьдесят и его творческое пламя почти погасло. В последнее десятилетие своей жизни, когда ему было за шестьдесят, он почти совсем ничего не написал, за исключением помпезной Рапсодии на тему Паганини, которая едва ли подняла его композиторский уровень.
37
Маленькое возрождение (фр.). (Прим. переводчика)