Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский

–  Бояре, - заключил Юрий, - вершат дела при государевой слабости.

–  Да, - подтвердил Морозов.
– После бегства Вильгельма они сызнова начали убеждать королеву стать женой князя литовского. Позволили отправить посла, дабы хорошенько вызнать его наружность и нрав. Озолочённый посол донёс: Ягайло видом приятен, в обхождении добр, И Ядвига в прошлом году всё-таки сочеталась с ним браком.

–  Чем же может угрожать брату Василию нынешнее пребывание в Литве?
– хотел добраться Юрий до главного.

–  Ничем, - огорошил Морозов.
– Ягайло - враг наш ещё со времён Донского побоища - сидит в Кракове. Витовт - в Вильне. Ядвига прислала ему письмо: дескать, муж отдал ей княжества Литовское и Русское, то есть южную Русь. Значит, у неё право требовать дань от обоих княжеств. Нетрудно представить, что стал чувствовать к Ягайлу Витовт?

–  Прибегнет к помощи немцев?
– рассудил Юрий отцовскими мыслями.
– Отдаст им в заложники нашего Василия?

–  Хлопот будет рыцарям с заложником!
– возразил Морозов.
– Не проще ли Витовту с помощью Дмитриева наследника добиться союза с Москвой против Кракова?

У Юрия что-то оборвалось внутри. Словно воздушный дворец, как коломенская церковь, обрушился. И легче стало от этого, вздохнулось вольнее. Ощутил себя прежним, безмятежным, до дня безгрешным.

–  Кто нынче у татуньки в первых советниках?
– спросил он.

–  Сам, поди, знаешь, кто, - отвечал Морозов.
– Фёдор Андреевич Кошка да Фёдор Иванович, сын казнённого Вельяминова, да Константин Дмитриевич Шея, внук Чётов...

–  Ты, - быстро перебил княжич, - тебя, коли приму власть, сделаю первым своим советником!

Семён Фёдорыч усмехнулся в светлые усы:

–  Что ж, история - сосуд мутный. Может быть, золотой венец падёт и на твою главу. Изволишь, - проси совета. Скажу, чем умудрил Бог.

По дорожке, крытой палыми листьями, к ним крупно шагал Борис Галицкий.

–  Хорошая весть!
– ещё издали крикнул он.
– Только что по Смоленской дороге прибыл гонец: княжич Василий Дмитрич едет домой! Он уже между Вязьмою и Можайском.

Юрий с Морозовым быстро пошли встречь благому вестнику.

Златоверхий терем кипел внезапными большими приготовлениями. Женская половина звонкими голосами постельниц, мамок и сенных девок напоминала птичник. С некоторых пор у Юрия не один, а два младших братца: пятилетний Андрей и двухлетний Пётр, с коим ныне возится переимчивая мамка Домникея. Её-то тепла и недоставало в этот час Юрьевой смятенной душе. Первой на его позов выбежала постельница, рябая Анютка. О Домникее поведала:

–  Нету. Как где возникнет, скажу, что звал.

В своей комнате княжич устроился не на ложе, на жёсткой лавке. Впал в тяжкие размышления: закогтил и не отпускает нечистый, лезет с грешными мыслями, столь грешными, что и духовнику не откроешь. Откуда напасть такая? Что за судьба предначертана? Поневоле пришло на ум случайное воспоминание, кажется, тётки Анны о том, что в лето его рождения совсем не шло дождя, скот и люди умирали от жары и засухи на Руси и в Орде. Тогда, как и нынче, плохое знамение было на солнце.

Юрий терзался изъянами внутренней своей сути. Внезапно пришла облегчающе простоя мысль: не родовые ли это пятна? Недавно Морозов между прочим сказал, что своенравие нашей природы отражается в русском характере.

Мы любим дразнить счастье, играть в удачу, выглядим лучше на людях, нежели сами с собой. А, возможно, это лишь кажется при растерянном разуме?

Окно потемнело, как давеча при затмении. В дверь заскреблись.

–  Войди, кто там, - откликнулся Юрий.

Вошла Домникея с подсвечником, поставила на стол. Не дала книжку читать, сама стала на колени у его изголовья.

–  Изголодалась по тебе, свет мой! Без счету дён не видела своего дитяти.

–  Уж не дитяти, - возразил он.
– Скорей глупого недоросля.

Сокровенный женский взор встретился со смутившимся взглядом княжича.

–  Ты для меня дороже родного сына, - жарко промолвила Домникея.
– Всегда красивый, всегда умный и не по возрасту взрослый.

Он порывисто обнял её.

–  И ты мне - человек ближе всех. Выслушай, Домникеюшка, исповедь, утоли сердечную боль. Отри слёзы, как в детстве, с души моей.

Запинаясь, выложил свои мысли, все до единой, до самой скверной.

Бывшая мамка погладила его кудри, потом крепко поцеловала в лоб.

–  Вот я и выбрала из тебя тягость до последней капли. Веруй: дурного не мыслил, не желал никому никакого зла, а если что пришло в голову против воли, - это дело людское. У иных и не то бывает.

–  У Ягайлы, бывшего Якова, - вспомнил Юрий, - а теперь Владислава [16] .

–  Не ведаю сих имён. Бог с ними!
– Домникея перекрестила княжича.
– Накрепко запомни: пылкий возбуждает раздор, терпеливый утишает распрю. Читай чаще Святое Писание. Будь кроток и до зела смирён. Не зря апостол Павел внушает: «Человек Божий... преуспевай в терпении». Вот и терпи, мой ангел. От терпения - опытность, от опытности - надежда. Помни слова евангелиста Луки: «Терпением вашим спасёте души».

16

Литовский великий князь Ягайло Ольгердович, приняв христианство, взял имя Яков. Став польским королём, он перешёл в католичество под именем Владислав.

–  Что терпеть?
– спросил Юрий, хотя прекрасно знал, что.

–  Всё терпи, - зашептала на ухо бывшая мамка.
– И мой слабый разум, и мои опостылевшие ласкания...

–  Хитрая Домникейка!
– прижался он к пахнущей полевыми цветами щеке.
– Выжимаешь из меня лестные слова! Откуда от тебя сегодня особенная душистость?

–  От мыленки, - призналась она.
– Купец-сурожанин пахучую водицу привёз. Нюхнёшь, - и будто сахар вкусила.

Они проболтали до самой той крайности, когда свечке осталось догореть ровно столько, чтоб Домникее дойти до своей спальни. Княжич, как маленький, был уложен в постель с помощью нежно любимой мамки.

Спал без снов. Назавтра пробудился другим: сердце билось легко, разум ладил с душой, вчерашнюю тяжесть с груди как рукой сняло. Каждый бы день ощущать себя столь свободным от всякой дури!

А день выдался суматошный. На господском верху челядь бегала с бесконечными поручениями. Из кухни в подклете шёл вкусный дух: быть нынче знатному пиру! С утра Юрий спокойно позанимался с Морозовым, к полудню поспешил приготовиться к встрече с братом. Великокняжеский поезд выехал из Кремля ещё засветло, однако у городской заставы ожидающих застигла ранняя тьма. Резкий холодный ветер подул с запада, откуда должны были появиться долгожданные вестники. Сперва Юрий увидел приближающиеся горящие факелы в руках Васильевой охраны. Потом в общем шуме и обычной в таких случаях сутолоке вслед за родителями обнял прибывшего. Лицо его в факельном свете показалось незнакомым, а запах так и вовсе чужим.

–  Я-то здоров, ты здоров ли?
– отвечал на приветствие старший брат голосом, непривычно взрослым, огрубевшим после трёхлетней разлуки.

С ним были все три боярина, посланные отцом, и два грузных литовских князя, оба Ольгердовичи, с православными именами: один Дмитрий, другой Андрей.

Юрий хорошенько рассмотрел брата за пиршественным столом. Да, возмужал Василий, стал чуть-чуть походить на татуньку. Родители не могли наглядеться на сына. Младший же брат, забыв о еде, увлёкся рассказом одного из Ольгердовичей, кажется, Андрея: он путал обоих. Этот Андрей ещё по дороге в Кремль говорил без умолку, возмущался неудобствами Смоленской дороги: все леса да леса, в лесах разбойники, а под копытами пни недавно срубленных деревьев. Неухоженная, постоянно меняющаяся дорога! Болота и топи тянутся порой по нескольку вёрст и не всегда перекрыты мостами и гатями, хотя Андрей и насчитал пятьсот три моста. При обилии снега да при хороших морозах хватило бы трёх суток, чтоб одолеть полтысячи вёрст, теперь же пришлось потратить... Сколько, Юрий не запомнил.