Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский

Проснулся не в карете и не в пути, на полавочной перине в курной избе. Стены по пояс были желты, а выше черны, как смоль. За скоблёным столом сидела Домникея со спящим Андреем на руках. В углу у погасшего очага в глиняной плошке коптила свеча. Оконце, затянутое пузырём, совсем черно: то ли день уж кончился, то ли он не настал ещё.

–  Мамушка, - позвал Юрий, - я во сне или наяву?

Домникея, очнувшись от дремоты, чуть дёрнула головой.

–  Мы в Святотроицкой обители у игумена Сергия. Слава Богу, свет мой, - проснулся! Пока Осей нёс тебя, никак не выходил из сна. А сейчас уже ночь. Матушка, великая княгиня, покормила младенца и ушла к старцу. Отказалась, сердечная, от кормилицы, сама да сама. Я, убаюкивая князёночка, в полутьме любовалась твоим ненаглядным личиком и невольно впала в истому. Ты же улыбался, как ясен месяц. Что за диво приснилось?

Юрий сел на лавке, протёр глаза.

–  Сызнова видел: Москва горела. Только огонь был светел, красив и тих. Не разрушал, не уничтожал домов. Не адовое, а райское пламя!

Домникея с младенцем пересела на лавку, обняла Юрия свободной рукой.

–  Всё тоскую по тебе, ангельчик! А сон твой - в радость. Непожирающий огонь, стало быть, беда преходящая. Будет и пройдёт, нам не навредит. Без беды какое в наше время путешествие? Только нечего её бояться, вот и хорошо.

Юрий прильнул к мамкину плечу.

–  Как ты изъясняешь сны?

Домникея прошептала на ухо:

–  Родительница вразумила. У покойницы был дар предвидения и толкованья сновидений. Жаль, не всё я от неё успела... Тихо!
– перебила сама себя. Она пересела к столу со своей ношей.
– К нам идут.

–  Не слышу, - помотал головой княжич.

Посидели в тишине. Послышались шаги. Скрипнула дверь. Взошла великая княгиня, с ней невысокий сухощавый старец с малой белой бородой, большими добрыми глазами. Подойдя к Юрию, возложил лёгкую длань на детское чело:

–  Георгий! Эко вырос! Будущая жизнь твоя - великое терпение. Чаще молись и помни: Господь гордым противится, смиренного любит, покорному благодать даёт.
– Потом обратился к Евдокии Дмитриевне: - Не прошу твою милость ночевать в обители, дочь моя. Знаю: надо до рассвета поспевать в Переяславль. Пусть все несчастья опоздают. Пошлю для охраны иноков, которые покрепче.

Великая княгиня поклонилась:

–  Спаси Бог за утешения, что дал мне, преподобный отче. Тотчас со спокойным сердцем пущусь в путь. Только охраны не потребуется, не тревожь иноков. Отсюда до переяславских стен рукой подать.

–  Правда твоя, - кивнул игумен.

Благословил гостью и её служанку с княжичем Андреем.

Все покинули избу.

По двору сновало множество людей с пылающими факелами. Ночь казалась Юрию волшебным продолжением сна о несжигающем огне. Вот он усажен в прежнюю карету. Там уже и Домникея с малышом, и старший братец Васенька с горящей свечкой. Матунька устроилась в подушках. Осей, прежде чем захлопнуть дверцу, спросил:

–  Трогать?

И услышал:

–  С Богом!

На сей раз Юрий не заснул. Он слушал матунькин рассказ о Киприане, про коего расспрашивал Василий. Свеча в руке старшего братца догорела и погасла. Голос Евдокии Дмитриевны звучал в темноте, под стук колёс, под всхрап коней, под щёлк бичей возничих. Он звучал, лаская уши, как музыка. Пусть суть рассказа не всегда была ясна неподготовленному княжичу, однако же внимал он прилежно, и в памяти запечатлелись главные события.

Когда Юрию было четыре года, умер первосвятитель русский Алексий. Ещё до его смерти король польский Казимир и князь Литвы Ольгерд просили грека-патриарха дать им особого митрополита, чуждого для княжества Московского. Патриарх прислал им Киприана. Прежде предстательствовал в православии один митрополит, как бы объединяя две Руси, восточную и западную. Теперь же два первосвятителя подчёркивали раздвоение страны, когда-то, до Батыева разгрома, однородной и единой. Великий князь Дмитрий был тем очень недоволен. По смерти Алексия он не признал владыку-чужака, хотя и единоверного. Душа просила своего, родного. В Царьград для посвящения послали к патриарху архимандрита Спасского монастыря, осанистого богослова Михаила, прозвищем Митяя. Этот бесстрашный гордый человек, где на конях, где в лодьях, проехал всю Великую Кыпчакию, то есть Орду, не раз высвобождался с Божьей помощью из лап неверных, Сумел снискать благоволенье темника Мамая, получил милостивый ярлык его племянника, хана-куклы Тюлюбека. До того куклы, что ярлык великоханский был составлен курам на смех: «Мы, Тюлюбек, хан, Мамаевою мыслью дядиною...» И далее: «Тюлюбеково слово Мамаевою дядиною мыслию...» Митяй, как будущий митрополит, пообещал молиться за такого никчемушнего хана. Да Бог не попустил. Если верить слухам, в окружении Митяевом скрывались тайные враги. Как-то внезапно, ни с того и ни с сего, на локоть не достигнув пристани Царьградской, в море, на корабле, владыка умер. Вот тогда и пришлось послать за Киприаном в Киев. Чужак прибыл в Москву под колокольный звон и принят был с любовью. Ныне же, в страшный час, иноплеменник доказал: он может жить и у литовцев, и у московлян, лишь бы жилось спокойно. Вчера его раздумья были краткими: надо бежать! Куда? Литва не близко. На Москве разброд, шатание. Коварный Тохтамыш возьмёт её, как пить дать. Он силён! У Дмитрия же, истощённого донской победой, нет ни воинов, ни денег. Он бессилен. Немудрено, что Киприан избрал для себя Тверь. Тамошний князь с Ордой не во вражде, с Литвою в дружбе и с Московией теперь уж более чем ровня. Полки тверские собраны, снаряжены. Московское светило закатилось, тверское всходит. Вот где надо водружать митрополичий стол! Там место изобильно. А паства везде паства.

–  Изменники, - с сердцем молвил старший братец Васенька.
– Среди боярства - Свибл, среди священства - Киприан.

Юрий, сам того не ожидая, подал робкий голос:

–  Ты крикнешь им: «Измена!» А они скажут: «Не ври!»

Может быть, им неважно, какой город будет главным над всей Русью, - Москва, Тверь, Киев, Новгород...

Материнская рука сжала плечо сына:

–  Помолчи.

Слова старшего братца заглушили в темноте все звуки путешествия:

–  По малолетству изрекаешь глупости. Язык работает впереди главника, сиречь мозга.

Мать упрекнула:

–  Вася! Будь к младшему поснисходительнее.

Первый сын смолчал. Второй с обидой отвернулся. И обнаружил: каретное оконце проступает в темноте. Оно не чёрное, а синее. Стало быть, занялся рассвет, а значит, Переяславль уж - вот он! В самом деле, карета стала.

Однако Осей не распахнул дверцу, как обычно делал на стоянках. Мать прервала беседу со старшим сыном, ибо звуки, донёсшиеся до них, заставили её напрячься, а маленького Юрия съёжиться. Слышались свирепые мужские вскрики, пронзительный визг, удары о железо, и всё это близко, впереди.

Дверцу открыла постельница Степанида: глазища выпучены, губы пляшут:

–  Ма...а...а...атушка! Смерть пришла!

–  Так уж и смерть!
– силилась спокойно произнести страшное слово великая княгиня.

Братец Васенька опустил оконце, выглянул.

–  У передней повозки, - оповестил, задыхаясь, - дядька Осей с товарищами бьётся против татар.

–  Орда? Здесь?
– не поверила Евдокия Дмитриевна.

–  Наш дворцовый стражник упал, - продолжил старший княжич.
– Ордынец упал! Опять наш... Опять... Ой-ёй! Дядька один. Отступает. Меч переложил в левую руку, правая висит. Они совсем близко!

Степанида, заглушая, вопила:

–  Детки, бежимте в лес! Государыня, что сидишь?

Юрий в испуге тормошил мать. Она стала неживой, холодной. Красивые уста произнесли тихо:

–  Они не тронут... семью великого князя Московского!

Как бы в ответ случилось ужасное: братец Васенька отшатнулся, и Степанида с разрубленной головой рухнула у подножки кареты. Но человекообразный зверь в треухом меховом малахае, её убийца, с окровавленным мечом упал тут же. Он был проколот всадником, что промчался мимо.

Юрий, стоя на четвереньках, в открытую дверцу видел: один всадник, другой, третий, - сбился со счету!
– летели от хвоста поезда в лоб напавшим. В каком-то из них - о радость!
– он узнал... это же, откуда ни возьмись Борис Галицкий, собственный его дядька! Оглушил ярым криком:

–  Евагрий!
– Где-то впереди послышался отклик: «Угу-гуй!» - Евагрий, перекрывай дорогу! Олежка, Юшка, коли, руби!

Сам не рубил. Стягивал жгут на руке Осея. Обещал:

–  Сейчас положим всех тохтамышек!
– Распоряжался: - Эй, погонялки!
– (Юрий глазам не верил: на коренниках с кнутами сидели матунькины сенные девки).
– Сворачивайте в левую просеку к озеру. Да не мешкайте!