Плохие девочки не плачут. Книга 3

— Morton is not the one who kills that fast (Мортон не из тех, кто убивает настолько быстро).

— Please (Пожалуйста), — судорожно сглатываю.

— Enough (Достаточно), — отрезает ледяным тоном.

Валленберг отстраняет меня.

Мягко, но твердо.

А я совсем не чувствую почву под ногами. Остаюсь без опоры. И срываюсь вниз. Падаю в бездну. Без надежды выбраться.

— Save him (Спасите его), — говорю я. — I beg you… please (Умоляю… пожалуйста).

— Don’t waste your tears (Не трать слезы попусту), — заявляет холодно. — My answer will stay the same (Мой ответ останется неизменным).

— But why? Do you hate him? (Но почему? Вы ненавидите его?) — из последних сил сдерживаю рвущиеся наружу рыдания. — He is your grandson. There is your blood in him. You can’t be so cruel (Он ваш внук. В нем течет ваша кровь. Вы не можете быть таким жестоким).

— Girl (Девочка), — усмехается. — What do you know about cruelty? (Что ты знаешь о жестокости?)

— Save him (Спасите его), — повторяю как заведенная. — Save him. I beg you (Спасите. Я умоляю).

— Right. There is my blood in him (Точно. В нем есть моя кровь), — спокойно продолжает Валленберг. — So he will succeed in anything (Поэтому он справится с чем угодно).

— But you… (Но вы…)

— If he has no guts to win than he sure as hell doesn’t deserve to stay alive (Если у него кишка тонка победить, дьявол, он не заслуживает жить), — говорит мрачно.

— What are you doing? (Что вы творите?)

— I believe in him (Я верю в него).

Боже мой, нет.

Господи.

Нет, нет, нет.

Все не может закончиться так.

Не может.

Старик сошел с ума. Просто обезумел. Хотя… он родному сыну приказал перерезать сухожилия. У него свои понятия о правильном воспитании. Свои больные методы.

Искаженное восприятие. Извращенный кодекс справедливости.

— Пожалуйста, прошу вас.

Повторяю по-английски.

По-немецки.

Черт.

Я трачу время.

Пока пытаюсь пробить стену. Пока пытаюсь достучаться. Пока пытаюсь разжалобить камень.

Но что еще остается?

Я ничего не знаю.

Не умею.

Только встать на колени.

— Брось это! — вдруг рявкает Валленберг.

Подхватывает меня под локти, резко тянет вверх, не позволяет униженно распластаться на полу.

Наверное, я ослышалась.

Не поняла.

Просто звучит похоже.

Неизвестные немецкие слова.

— Есть только один мужчина, перед которым ты можешь опуститься на колени, — говорит он. — И этот мужчина не я.

Открываю и закрываю рот.

Ничего не могу из себя выдавить.

Даже перестаю всхлипывать.

— Вы… вы знаете русский язык?

— Никому не говори.

Валленберг подмигивает мне.

По-мальчишески.

— Я не… но… — напрасно пробую составить разумную фразу.

— Я выучил язык своей женщины, — произносит, прожигая меня взглядом насквозь, строго прибавляет: — А ты должна выучить немецкий.

— Зачем? — спрашиваю машинально.

— Алексу будет приятно.

— Вы хотите, чтобы ему было приятно, — истерично посмеиваюсь. — А вытащить его с гребаного острова не хотите. Извините. Вы понимаете значение слова «гребаный»?

— Эта игра не для слабых.

— К черту игры, — выдыхаю устало. — Помогите ему.

— Нельзя вставать у него на дороге.

— Даже если…

— И спасать его не надо.

— Откуда вы…

— Он выиграет.

— Но вы не…

— Он жив.

Затихаю.

Замолкаю.

Не спорю.

Не возражаю.

Пусть будет так.

— Otherwise Morton would capture the whole territory (Иначе бы Мортон захватил всю территорию), — снова переходит на английский, воздвигает между нами официальный барьер.

— What territory? (Какую территорию?)

— The office. The castle (Офис. Замок), — держит паузу и выразительно прибавляет: — You (Тебя).

— Never (Никогда)!

— If it happens I hope you’ll fight better than now (Если это произойдет, я надеюсь, ты будешь сражаться лучше чем сейчас).

— Этого не произойдет, — говорю запальчиво.

— Я всегда хотел, чтобы Алекс нашел правильную женщину, — Валленберг улыбается с обманчивой мягкостью.

— И как?

— Сама мне ответь.

— Что? — тщетно пробую избавиться от колючего кома в горле. — Что я должна сказать?

— Как он справился?

— Я не… я не знаю.

— Девочка, — произносит тихо. — Что же ты наделала?

Вздрагиваю всем телом.

Эти жуткие слова.

Выжжены.

Под кожей.

Железом.

Каленым.

Я отворачиваюсь.

Я хочу убежать.

От самой себя.

— Ничего, — роняю глухо.

Валленберг обхватывает мои запястья. Осторожно, достаточно нежно. Чуть разворачивает, показывает мне мои же ладони. Алые полосы от ремня контрастно выделяются на бледной коже. Печать позорного наказания.

Я обмираю изнутри.

Застываю.

Леденею.

И пылаю.

Я вспыхиваю.

От стыда.

От гнева.

От отчаяния.

Дверь распахнута.

Настежь.

Дверь сорвана с петель.

Я разлетаюсь на осколки.

И больше у меня нет шанса.

Он видит все.

Все абсолютно.

Ничего не скрыть.

Он так похож…

Нет.

Дьявол.

Он и есть.

— Может быть, я не та, — говорю чуть слышно. — Не та женщина, которая должна быть рядом с ним. Не та женщина, которая ему подходит. По статусу и вообще. Я не модель. Никто не оборачивается мне вслед. Я не красавица. Хорошие манеры — это не обо мне. Дрессировке поддаюсь слабо. Я не умею носить дорогие вещи. Я этим не наслаждаюсь. Вся роскошь вокруг — не для меня. Я совсем не благородного происхождения. Моя семья. Они простые люди. Обычные. Как я сама. И я даже не умна. Ничего не создаю, не делаю ничего полезного. Бизнес провалила. Убыточный проект. Как не крути.

Сглатываю. Очередную порцию непрошенных слез. Отправляю подальше. Но не горечь. Не горечь. Что раздирает горло на части. И душу вынимает.

Отвожу взгляд. Отворачиваюсь.

Я прячусь.

Как могу. Как умею.

Я теряюсь.

В этом гребаном лабиринте.

Нет входа.

Нет выхода.

Я вырываюсь.

Я вырываю свои руки из рук Валленберга.

Я пытаюсь защитить то единственное, что мне здесь принадлежит.

— Может быть, я не та, — повторяю громче. — Я… неправильная.