По правилам и без

И отправитель — «Кир».

«Так вот, значит, какая у Алины фамилия», — отстраненно подумала я, стараясь гнать от себя это гнетущее чувство вины.

— Дело не в том, что он так про тебя волнуется: я в «Миднайте» часто и ничего плохого не случится, а вот с тобой вполне могло бы что-то произойти, пока я отвлекусь, — забрав у меня мобильник, объяснила девушка. — Он знает меня лучше, чем кто бы то ни было, и не просто пользуется этим, а еще и напоминает при каждом удобном случае. Вот даже сейчас… Вернулись бы мы домой через часок-другой, все бы было в порядке, а он пусть со своей беременной шлюшкой разбирается!

Это и волнует Соловьеву больше всего, только она не хочет признаваться. Храбрится, переводит тему, дымит, как паровоз; как и все мы, по сути, не признается в самом важном.

— И, скажи, как с такой кучей раздражающих факторов не начать курить?

— А, что, помогает успокоиться? — без привычного скептицизма в отношении подобного спросила я, точно ощущая, что и без того не радужное настроение упало до нуля по Кельвину.

— Мне — нет, — уверенно ответила Алина, доставая следующую сигарету. — Но дает пару-тройку минут, за которые я бы давно кого-то убила или закатила истерику. И, не знаю, что насчет других, а я начинаю смотреть на мир проще. Будешь? — и протянула мне уже не пачку, а одну-единственную сигарету вместе с зажигалкой. Странно, но я не отказалась.

И только подкурила, пытаясь привыкнуть ко вкусу дыма во рту, как к нам подошел Михалыч и, взглянув на меня, констатировал:

— Я выиграл полтинник, — а потом уже необыкновенно участливо обратился к девушке, заботливо убирая за ухо вылезшую прядь: — Что произошло, Аль?

— Ничего, — раздался голос, от которого бросило в дрожь. До боли знакомая рука выдернула у меня сигарету, которой я так ни разу и не затянулась.

Алина, что-то прошептав, впилась губами в ничего не понимающего Глеба, но, стоило ей оторваться от него, как Кирилл тут же отвесил ей подзатыльник, а самого вокалиста «отправил» к друзьям.

Как гардеробные номерки, лежавшие в сумочке Алины, оказались в руках мужчины и когда он забрал наши куртки, я не заметила, старательно отводя взгляд от Димы. Сказать, что мне было безумно плохо и стыдно — не сказать ничего. От одного взгляда в его глаза, продлившегося меньше мгновения, алкоголь мгновенно выветрился; а стоило ему второй раз поймать мой взгляд, глаз отвести я уже не смогла.

Даже не заметила, когда Кирилл, кинув племяннице ее куртку, а мою отдав племяннику, потащил девушку на улицу, грубо ухватив за локоть.

Смотрела в серые глаза, в которых была укоризна, гнев, боль и… чувство вины?

— Не делай больше так, — только и сказал Дима, а потом неожиданно привлек меня к себе и поцеловал: требовательно, настойчиво и немного грубо, как никогда раньше.

Надо ли говорить, что спорить я не стала и, получив приглашение пройтись по ночному городу, тут же согласилась?

Потому что в который раз отчетливо поняла: мне не нужен никто другой. И я не хочу больше видеть любимые серые глаза такими.

Вот только я не знала, что где-то там дорогие мне люди тоже пытаются понять кое-что важное, выбирая для этого самые сложные пути.

____________

*Animal ДжаZ — Три полоски.

И снова, раз уж глав стало юбилейное число, немного "От автора".

Во-первых, простите за столь долгую задержку. Есть много причин, но не буду оправдываться. Просто простите, пожалуйста.

Во-вторых, простите, что не отвечаю на отзывы: сразу как-то не получилось, а сейчас уже неуместно. Спасибо вам за них, огромное спасибо.

В-третьих, следующей по порядку будет идти не глава — что-то вроде бонуса, спэшла, как некоторые называют. "20.5", как обозначено у меня. И посвящена она будет исключительно Кириллу и Алине. Вообще, я не люблю менять форму повествования, да и можно было бы без этого "20.5" обойтись, но я не смогла. Просто не получилось как-то.

Не обессудьте за такую своевольность.)

И спасибо всем тем, кто продолжает читать это безобразие :)

20.5. Для двоих

— Отпусти меня немедленно! — Алина возмущалась, как могла, но вырваться из стальной хватки Кирилла не удавалось. В такие моменты она вспоминала, что не у одного Димы отца вызывали в школу за драки, в которых он, к тому же, с завидной регулярностью становился победителем. Поэтому только и оставалось, что шипеть, кричать и ругаться, черт знает какой раз подряд.

Только в этот раз, дойдя до пустующего дворика возле какого-то административного строения, мужчина отпустил ее. Лавочки сбоку от здания были не предусмотрены, зато были высокие бордюры, об одну из которых девушка тут же и оперлась, не обращая внимания на то, что может вымазаться: Воронцов совершенно не жалел ее ног и шел до того быстрым шагом, что его племянница дважды спотыкалась, а бедные обутые в сапожки на шпильке ноги за пару минут вынужденной прогулки немилостиво заныли.

— А теперь объясни мне, что это было, — подойдя к Алине в упор, не спросил — потребовал Кирилл.

— Что именно? — наигранно удивилась она, хлопая пушистыми ресницами.

— Да все! Что ты, черт побери, творишь весь сегодняшний день?! Хватит прикидываться дурочкой и делать вид, что не понимаешь, о чем я! Какого черта ты то закатываешь истерики, то напиваешься вместе с несовершеннолетней, то вообще лижешься с кем попало?! А теперь еще и невинно хлопаешь глазками! Какого черта, Соловьева?!

Девушка непроизвольно затряслась, испугавшись внезапной для в целом спокойного человека вспышки. Воронцов злился, очень злился, достаточно хотя бы того, что он назвал ее по фамилии — это самый верный признак бешеной ярости, такой редкой для кого-то вроде Кирилла Воронцова.

Но она знала его всю свою жизнь и давно перестала терять самообладание в таких вот ситуациях. Да и норма они для Алины Соловьевой, меняющей отчимов чаще, чем кто-либо другой.

За свои девятнадцать она уже пережила семерых «отцов», причем троих из них уже в том возрасте, когда трудно найти общий язык с чужим мужчиной, старающимся заменить того единственного и родного, память о котором — самое священное и дорогое, что есть на свете.

Валерий Соловьев умер, когда его единственной дочке едва исполнилось четыре года, но успел так прочно засесть в сознании ребенка, что никого другого она рядом с мамой совсем не воспринимала. Сначала молча дулась, плакала, а, ступив в переходный возраст, начала закатывать истерики и скандалы и всячески (и часто грубо) выказывать недоверие отчимам, что, разумеется, не могло им нравиться. Последний из них, бывший военный, не смог терпеть наглую падчерицу и стал ставить ее на место по-своему, не брезгуя ни руганью, ни, когда кричать на нее стало совсем бесполезно, рукоприкладством. Получив пощечину в первый раз, девочка (а ей тогда было всего шестнадцать) потрясенно замолчала и сидела тихо несколько дней, но потом не выдержала, и все повторилось, в этот раз с двойной силой. Третий же скандал закончился еще и парой ощутимых синяков, а вот после четвертого пришлось банально убегать из дома, благо, всегда можно было пойти к уже живущему отдельно, все понимающему и спокойному в любых ситуациях дяде — студенту-медику.