По правилам и без

В тот день, когда отчим пришел искать падчерицу, грозясь как только можно, Алина впервые увидела Кирилла взбешенным. И предпочитала не вспоминать, что он вообще может быть таким… пугающим. До дрожи в коленях, до широко распахнутых от удивления и страха глаз, до шараханья от протянутой с добрыми намерениями руки.

В тот день изменилось слишком многое.

Если бы не было того дня, не было бы тонн слез, не было бы истерик, не было бы боли и щемящей безысходности, не было бы ссор, не было бы нынешней ситуации… Если бы не было того дня, не было бы слишком много, жить без чего не представляется возможным.

— А, что, не нравится? — благодаря огромному опыту, Соловьева умела с убойным спокойствием отвечать на любые крики в свой адрес, при этом еще и усмехаясь, чем порой выводила из себя еще больше. Только вот рядом с этим мужчиной все ее барьеры летели в Тартарары, так трудно сохраняемое спокойствие уступало вспышкам эмоций, таким, когда трудно контролировать слова, действия, даже мысли.

Так и сейчас: стоило только посмотреть в эти голубые глаза, как на место спокойствию пришли гнев, раздражение и боль:

— Чтобы ты тоже мучился! — выкрикнула девушка и попыталась уйти, но сильные руки тут же прижали ее к себе, не давая вырваться. — Сволочь! Ненавижу тебя! — она забарабанила кулаками по его груди, но это не дало никаких результатов. — Ненавижу! Слышишь, ненавижу! Отпусти меня немедленно! Сволочь!

Правда, вспышки эти заканчивались так же быстро, стоило только Кириллу обнять Алину к себе еще крепче, одной рукой бережно прижав ее голову к своей груди. И тут же крики сменялись неясным бормотанием и всхлипыванием, а пальцы, длинные и тонкие пальцы пианистки, разжимались, хватались за одежду или за плечи.

Эта девочка, старающаяся казаться взрослой, была как динамит. Стоит только дать искру, и она взорвется, и никогда не знаешь, что принесет этот взрыв. Один такой «взрыв» однажды привел к тому, что родные дядя и племянница полюбили друг друга, несмотря ни на что.

Это длилось уже около трех лет, сначала Кирилл принимал свое отношение за родственные чувства, а когда понял, что ошибается — стал сторониться девушки, так прочно засевшей у него в голове, как только мог. Получалось плохо: они виделись слишком часто, чтобы выкинуть это обрамленное невероятно красивыми черными волосами лицо из головы, и без того не отличающиеся постоянностью отношения стали связями на одну-две ночи, а когда мужчина спохватился, уже было поздно, потому что все девушки, на которых он обращал внимание, были чем-то похожи на одну-единственную.

Даже Ника, его последняя пассия, и то обладала черными волосами и карими глазами, правда, волосы эти были короткими и крашеными, а глаза гораздо темнее и непривлекательнее.

— Отпусти меня, — замолчав почти на минуту, вдруг попросила Алина. — Пожалуйста, отпусти. Я уеду как можно дальше, забуду… а у тебя будет ребенок и любящая девушка, быть с которой тебе ничего не мешает.

— Да не мой это ребенок, — раздраженно ответил Кирилл, отпуская удивленную такими словами девушку. — Ты, правда, думаешь, что врач, если не захочет иметь детей, не позаботится о том, чтобы они внезапно не появились? Это от ее бывшего, с которым она пару раз встречалась, когда я «не удостаивал ее своим вниманием». Сама призналась, стоило только спросить правильно.

От этого «правильно спросить» Соловьеву передернуло. Воронцов, конечно, не ударил бы беременную, да и просто не ударил бы женщину, но он умеет и без рукоприкладства, но так, что больше не посмеешь его обманывать… Нику стало даже немного жаль.

— Мне все равно лучше уехать, — покачала головой девушка. — Или тебе, но тебе сложнее, а я могу перевестись в Киев или Харьков, никто и возражать не станет. Я… я не могу так больше, понимаешь, не могу! Не могу делать вид, что все в порядке, не могу смотреть на то, как к тебе липнет твоя очередная красотка, не могу видеть перед собой никого другого!

…поцелуй получился, как бывало до этого не раз, соленым, с примесью алкоголя и табака. Он был неправильным, противоестественным, недопустимым, но, как всегда, безудержным, страстным, требовательным, вытесняющим все те слова, которые были произнесены за миг до него, сводящим с ума, заставляющем забыть обо всем, кроме человека напротив.

Вот такие вот поцелуи — это все, что у них было. Это и мимолетные касания, взгляды, понятные только двоим, переписки и разговоры ни о чем, между строчек которых всегда есть другие слова, и ничего больше.

Если Кириллу и было наплевать на то, что скажут другие, как потом он будет чувствовать себя, то с девочкой, такой глупой и неопытной во взрослых делах, он так поступить просто не мог. Не мог даже дотронуться до ее тела, такого желанного, — единственного желанного — хотя безумно хотелось.

А еще он боялся. Боялся, что рано или поздно все его грани и барьеры, с таким трудом воздвигнутые и с еще большим поддерживающиеся, полетят ко всем чертям, что рано или поздно он не сможет сдержаться и, в конце концов, только причинит боль той, ради которой, не задумываясь, убил бы любого, даже себя — тем более себя.

Алина боялась. Боялась того, что будет дальше, что принесет ей — и Кириллу — такая вот противоестественная любовь, что однажды она сама совершит глупость, которая полностью обрубит все связи.

Они оба боялись, что не останется вот таких вот моментов, созданных лишь для них двоих.

Боялись, безумно боялись, но никогда этого не говорили. Лишь молча любили.

Глава 21. Достойно Классика

Утро наступило слишком быстро: всего через два часа после того, как я наконец-то легла спать, зазвенел будильник, сообщая, что через три часа мне пора быть дома. Да уж, лучше было не ложиться вовсе, но Дима настоял, чтобы я поспала хоть пару часов, и не согласиться, разумеется, у меня не получилось.

Спорить с Воронцовым — себе дороже; это первый урок, который я вынесла из последнего прожитого дня (вернее, ночи). Вторым уроком стало то, что похмелье — не единственное, чем грозит употребление алкоголя.

Например, можно проснуться в одной кровати с парнем, в одной только его футболке. И то, что лежим мы под разными одеялами, дела не меняет.

— Рыжая, ты убить меня решила? — вдруг спросил-простонал Дима, прикрывая голову утащенной у меня подушкой. — Зачем тебе будильник на такую рань? И… ты чего такая красная-то?

— Мне через три часа надо быть дома! — воскликнула я (безотчетно мстя, не иначе), игнорируя последний вопрос. И тут же натянула опрометью откинутое одеяло по самый подбородок, что получилось, вероятно, очень смешно: я-то сидела, а не лежала. И всячески старалась игнорировать развалившееся рядом тело.

— Так что… можешь ненадолго куда-то исчезнуть, пока я оденусь?

— Пару часов назад ты не была такой скромной, — донеслось из-под подушки. Я мысленно застонала и покраснела еще сильнее, хотя, казалось бы, сильнее просто некуда. Мысли одна страшнее другой пронеслись в голове стаей ос, не упускающих шанса по пути ужалить меня.