По прозвищу Святой. Книга первая

— Конкретнее.

— Можно запрограммировать критический перегрев реактора таким образом, что он самоуничтожится и уничтожит весь корабль. Биопластик просто испарится, углерит распадётся на составляющие, металлы сплавятся. Десять тысяч градусов по Цельсию достаточно, чтобы расплавить печь в аду, не то что корабль

— Радиация? Хотя какая радиация у кваркового реактора, что это я… Болото, лес вокруг?

— Болото, разумеется, закипит и испарится. Лес может загореться. А может и не загореться. Как карта ляжет.

— Ясно-понятно, — Максим и сам не заметил, как подхватил выражение Николая. — Это можно сделать в любую минуту?

— Да. Управление реактором нарушено, ремонтные наноботы восстанавливают, но критический перегрев можно устроить и без этого. Достаточно запустить напрямую и бежать.

— Хм. А можно сделать так, что критический перегрев реактора запустится при попытке проникновения на корабль кого-то чужого?

— Нет ничего проще. К слову, фильм готов.

— Отлично. Но пока за немцами проследим. Опусти дрон ниже, пусть найдёт их.

— Слушаюсь.

Кроны деревьев прыгнули навстречу. Дрон запетлял на высоте метров сорока над землёй, выискивая отделение солдат.

Наконец, обнаружил.

Вероятно, немецкие пилоты весьма точно засекли и передали координаты упавшего И-16, потому что нашли его довольно быстро.

Нашли, обследовали и, убедившись, что лётчика в кабине нет, оставили двоих снимать вооружение — пулемёты, а остальные принялись обыскивать лес вокруг и, в конце концов, вышли к болоту.

Теперь дрон-разведчик держался гораздо ниже. Сначала он успешно притворялся жуком, а затем и вовсе уселся на ветку ближайшего дерева и замер, наблюдая и слушая.

Один из немецких солдат явно был охотником, потому что разбирался в следах. Собственно это он привёл отделение к берегу болота по тем следам, что оставил Максим, когда тащил на себе Николая.

— Вот здесь он зашёл в воду, господин фельдфебель, — переводил Максим немецкую речь.

— Это же болото. Зачем он полез в болото?

— Не могу знать. Возможно, хотел таким образом сбить со следа собак-ищеек.

— У нас нет собак-ищеек.

— Но он-то этого не знал.

— Он же ранен, ты сам говорил.

— Так точно, ранен. Кровь в кабине и следы крови на траве. Думаю, он не мог далеко уйти.

— Что ты предлагаешь?

— Нужно поискать на другой стороне болота. Если там есть следы, то пойти по ним и догнать русского. Он теряет силы от потери крови, как раненый кабан, это будет недолго.

— А если следов не будет?

— Значит, он утонул. Болото — коварная вещь. Его могло затянуть, когда он перебирался на другую сторону.

— Внимание, отделение, — скомандовал мордатый фельдфебель. — Обходим болото с двух сторон, ищем следы русского лётчика. Лично от меня пачка сигарет и полбутылки шнапса тому, кто первый найдёт, — он свистнул в свисток.- Вперёд! Точка встречи вон там, у сухого дерева.

Немцы снова разделились, солдаты принялись обходить болото по берегу.

— Умные, гады, — прокомментировал Николай. — А ты, смотрю, немецкий хорошо знаешь. Специально учил?

— У меня мама немка, — сказал Максим. — Так что язык с детства знаю, как родной.

— Из поволжских немцев?

— Нет, из самой Германии. Из Дрездена, это столица Саксонии.

— Ясно-понятно, — промолвил Николай нейтральным тоном.

— Коля, у нас границы открыты, и каждый сам волен выбирать место и образ жительства. Отец познакомился с мамой, когда был в Германии в командировке. Они полюбили друг друга. Мама переехала за отцом в Советский Союз, приняла наше гражданство. Потом я родился. Нормально всё, не переживай.

— Я не переживаю, — сказал Николай. — Ты мне только скажи, мы выиграем эту войну?

Максим улыбнулся.

— Конечно, выиграем, Коля. Победа будет за нами.

— А когда? — жадно спросил лётчик.

— Немцы подпишут капитуляцию девятого мая тысяча девятьсот сорок пятого года. После того, как падёт Берлин.

— Ох… Так долго?

— Да, Коля, так долго, — сказал Максим. — И цена Победы будет немалой. Уж можешь мне поверить.

[1] Известная пьеса К. Чапека «R. U. R.» была переведена на русский язык и вышла в 1924-м году отдельным изданием в Госиздате под названием «ВУР». Верстандовы униве

рсальные работари'.

Глава четвертая

Фильм младший лейтенант Николай Свят смотрел с широко открытыми глазами (немцы к этому времени ушли, забрав авиационные пулемёты и посчитав, что русский лётчик утонул в болоте).

Максим, сидя рядом с ним, тоже смотрел это кино.

Многие документальные кадры он видел неоднократно, но некоторые — впервые. События, о которых рассказывал фильм, были Максиму хорошо известны, но КИР сумел смонтировать хороший фильм, увлекательный, и Максим даже подумал, что по возвращении неплохо запустить его в Сеть, пусть другие увидят.

По возвращении, да… Эк легко он сейчас подумал о возвращении. А как это сделать? То-то и оно. Он не учёный, не физик, не математик, не космолог. Он — советский лётчик-космонавт. Первый человек, попытавшийся прыгнуть через нуль-пространство и в результате оказавшийся в прошлом. Сто пятьдесят четыре года. Не световых, обычных. Хороший прыжок вышел, качественный, спасибо вам, товарищи учёные.

Доценты с кандидатами, — вспомнил он строчку из шутливой песни Высоцкого. — Замучились вы с иксами, запутались в нулях.

Ты опять оказался прав, Владимир Семёнович. Запутались. Да так, что мама не горюй.

Вернуться. Как, спрашивается? Как?!

Единственное, что приходит в голову — дождаться, когда ремонтные боты полностью восстановят корабль, взлететь, выйти за орбиту Юпитера и снова прыгнуть. Программа полёта никуда не делась, тупо её повторить и посмотреть, что получится.

Ага, и оказаться в тысяча семьсот восемьдесят седьмом году. Почему там? Потому что, если из тысяча девятьсот сорок одного вычесть сто пятьдесят четыре, получится тысяча семьсот восемьдесят семь.

Что там у нас, в этом году? Даже КИРа спрашивать не надо, и так помню. На троне Екатерина Вторая, она же Великая. Крым — уже наш. Начало русско-турецкой войны, и создание нового русского казачьего войска из бывших запорожцев — Черноморского. Того самого, которое позже станет частью Кубанского казачьего войска.

Весёлое времечко, в общем. Как и любое на Руси.

М-да. А если всё-таки получится вернуться? Будем считать, что вероятность удачного прыжка — пятьдесят на пятьдесят. Неплохие шансы вроде бы, но на самом деле — прыжок в неизвестность. И тысяча семьсот восемьдесят седьмой год мне точно не нравится. При всём моём уважении к государыне императрице, князю Потёмкину и, в особенности, к Александру Васильевичу Суворову. Не хочу. Не люблю самодержавие и сословное общество, уж простите. Мне, потомку русских казаков, крестьян, рабочих и трудовой интеллигенции вкупе с немецкими дворянство претит. Равно, как и буржуазия. Первые кичатся своим происхождением, вторые деньгами. Как первое, так и второе глупо и недостойно настоящего человека. Так думаю. Поэтому лучше уж здесь, в сорок первом. Да, страшная война, но вокруг свои советские люди. Пусть из первого СССР, но всё равно свои. И я могу им помочь. Есть, правда, немалые шансы, что меня здесь элементарно убьют, но тут уже ничего не поделаешь. Убьют — значит, убьют. Погибну, защищая Родину, как и миллионы советских людей. В конце концов, я советский офицер и давал присягу. Но лучше, конечно, остаться в живых. Пусть немцы гибнут. Вот чёрт, я же немец наполовину. Что ж это теперь получается — своих убивать?