По прозвищу Святой. Книга первая
Шрифт:
— Большой разброс. Он капитана до подполковника. Но допрос вряд ли будет вести сам начальник. Поручит кому-то из подчинённых.
— Тоже верно. У нас-то особых отделов не было, не сообразил сразу… Хорошо, значит подчинённый. Кто?
— Старшие следователи и следователи Особого отдела НКВД, к примеру, в стрелковых дивизиях имели звания от младшего лейтенанта до капитана.
— Вот, будешь капитаном. Этим самым старшим следователем. Твоя задача — проверить меня и убедиться, что я тот, за кого себя выдаю. Но не только. Что я не шпион, что меня не перевербовали немцы. Сможешь?
—
— Постарайся сделать максимально адекватно. Начали.
— Имя, фамилия? — обычно бодрый и приятный голос КИРа стал тусклым и равнодушным.
— Николай, — ответил Максим. Николай Свят. Иванович, — добавил он.
— Я не спрашивал отчества. Год рождения?
— Одна тысяча девятьсот двадцатый.
— Место рождения?
— Не помню.
— Не помните, где родились?
— Так точно, товарищ капитан, не помню. Я вообще мало что помню о себе…
Инсценировка допроса продолжалась чуть меньше пятнадцати минут. Выяснилось, что шансы быть расстрелянным своими же у Максима велики.
— Слишком много провалов в памяти, и они весьма удобные, если можно так выразиться. Удобные для того, кто хочет выдать себя за другого, — пояснил КИР.
— Ну да, — согласился Максим. — Тут помню, тут не помню. Прямо как в старом советском фильме «Джентльмены удачи».
— Именно. Только мы не в кино. Сейчас, в самом начале войны, немцы засылают в тыл советских войск диверсионно-разведывательные группы пачками. И все они выдают себя за красноармейцев. Хаос, паника, Красная армия отступает… И тут ты такой объявляешься, в форме и с документами. Живой, здоровый, только память местами потерял. Вся информация, которой я обладаю, говорит о том, что вряд ли тебя отправят на медицинское освидетельствование. Скорее всего, поставят к стенке. Особенно после того, как твои сослуживцы тебя не опознают со стопроцентной гарантией.
— Почему не опознают? Похож ведь! Один в один практически. К тому же эти дни я внимательно наблюдал за Николаем. Словечки его запоминал любимые, вот это вот «ясно-понятно», как он нижнюю губу трёт в задумчивости. Даже походку. О чуть косолапит, вот так… — Максим показал.
— Да, это поможет, — сказал КИР. — Но ты забыл про обертона. Голос. Ваши голоса тоже похожи, баритоны, но всё же немного разные. Тот, кто очень хорошо знал настоящего Николая, может заметить эту разницу.
— Чёрт, ты прав. Про обертона я как-то не подумал.
— Там кроме обертонов хватает несовпадений. Ты заметил, к примеру, что у Николая было мягкое «г», фрикативное? Так говорят на Украине, на Дону, вообще на юге России. А ты выговариваешь «г» твёрдо, как настоящий москвич.
— Потому что я и есть москвич, — сказал Максим.
— Вот. А Николай наш с Украины. Хоть и русский. Мы, кстати, если не забыл, тоже сейчас на Украине находимся. Скажіть, будь ласка, котра година?
— Что? — растерялся Максим.
— Я спросил, который час. По-украински. Николай наверняка бы понял и ответил.
— Н-да. Об этом я тоже как-то не подумал. А вот о чём подумал сейчас — это о бане.
— О бане? — не понял КИР. — Ты же вчера мылся.
— Я имею в виду, что мы с покойным
младшим лейтенантом хоть внешне и похожи, но тот, кто видел Николай Свята в бане, заметит разницу.— Мускулатура, — догадался КИР. — Ты заметно лучше развит. Это сразу видно. Он наверняка ходил со своими сослуживцами в баню.
— Или на пляж.
— Или у него была любовница. Возможно, не одна. Они тоже разницу заметят.
— Любовницы — это серьёзно, — вздохнул Максим. — Женский взгляд такие вещи подмечает мгновенно. Что ж, значит, первоначальный план был правильным. Остаёмся здесь и начинаем партизанить. Бить немцев тылу. А там посмотрим. Но легенду, что я Николай Свят, лётчик, сбитый в этих краях и частично потерявший память, я всё же возьму на вооружение. Здесь она для своих вполне подойдёт.
— Возражать не стану, — сказал КИР.
[1] «Песня о Родине», слова В. Лебедев-Кумач, музыка. И. Дунаевский. Впервые прозвучала в кинофильме «Цирк» (1936 год).
[2] Максим цитирует «Песенку фронтового шофёра» на слова Бориса Ласкина и Наума Лабковского. Музыка Бориса Мокроусова. 1947 год.
Глава шестая
— Давно хотел спросить. Откуда у тебя такая любовь к старому советскому кино?
— Интересный вопрос. Особенно от искусственного разума.
— Причём здесь искусственный разум? Я видел все фильмы всех времён и народов, которые только имеются в цифровом доступе. Включая фильмы, сгенерированные искусственным разумом. И помню их все от первого кадра до последнего. В отличие от тебя.
— Но я умею любить, в том числе и фильмы, а ты — нет.
— Иногда мне кажется, что я тоже умею. Во всяком случае, некоторые фильмы мне нравится пересматривать.
— Например?
— «Скромное обаяние буржуазии» Луиса Бунюэля. «Корпорация 'Святые моторы» Алекса Кристофа Дюпона. «Сталкер» Андрея Тарковского. Это навскидку.
— Интересный выбор. А ты не прост, КИР.
— Это дубли у нас простые. Цитата. [1]
— Узнал. А что насчёт фильмов, сгенерированных… э-э…твоими коллегами, пересматриваешь их?
— Нет, они мне малоинтересны.
— Почему?
— Слишком предсказуемые. Впрочем, как и большинство фильмов, созданных людьми. Но ты так и не ответил на мой вопрос.
— Прочему я так люблю старое советское кино? Даже не знаю. Во-первых, не так уж я его и люблю, только классику, выдержавшую проверку временем. А во-вторых, наверное, потому, что она — классика. Я и голливудскую классику люблю. А также французскую, итальянскую и немного польскую.
— Понял, спасибо. Классика, проверенная временем. Логично.Я тоже пересматриваю классику.
— Только учти, что любовь часто вне логики. Люблю, потому что люблю. И точка. Понимаешь? Но мы отвлекаемся, давай продолжим.
— Давай. Пять минут первого?
— П’ять хвилин першого. Чi п’ять по дванадцятой, якщо ми на львівщині. Але ми не на львівщині [2].
— Добре. Скажи паляниця [3].
— Паляниця.
— Хватаешь на лету. «Л» чуть мягче.
— Пальяниця.
— Теперь слишком мягко. Там нет выраженного мягкого знака. Просто чуть-чуть мягче.
— Ты мене втомив.