По рукам и ногам

– Что именно? – Ланкмиллер прищурился даже чуть тревожно.

– Совсем немного… – я повисла у него на плече, уже совсем не пытаясь отпихиваться. – Действительно, было у меня дело со «Змеиным зубом». Смешно-то как. Отец меня за долги продал. В Шеле ведь все так делают. Если можно продать несовершеннолетних детей, почему бы не продать… Это было вполне ожидаемо. Я от него сбежала только прежде, чем «Зуб» до меня добрался, документы же оформить надо. А дальше снова пропасть. Больно немного.

Это давно уже было и сейчас уже не имеет значения. Но все равно больно. Самую малость. Хорошо, что это все-таки был отец. Человек, от которого я как раз и ожидала чего-то подобного… Впрочем, звено было довольно важное, из него вся цепочка хорошо восстанавливается. Вот тебе и моральная травма, вот тебе и мое плачевное состояние, в котором я дошла до службы в бордель-кафе. Шлялась, небось, по улицам…

Я шмыгнула носом.

– Кику…

– А?

Я только голову вскинуть успела, потому что слишком нежно-вдумчивым показалось мне это его «Кику». Как можно так бессовестно перекрывать доступ к кислороду? Ланкмиллер вообще весь ужасно теплый и неправильно осторожный в своем поцелуе, превращая его из схватки во что-то нежное. Во что-то, от чего полыхают щеки и трясуться колени – стандартный набор круглой идиотки. Больно. Я надеялась, меня это не коснется. Обрывается что-то совсем безнадежно. Обрывается и бушует.

И ни в чем-то он разобраться не может. Ладони под платьем. Ладони горячие. Больно. И я впервые себе в этом признаюсь. Что же ты, идиот, творишь?

Кто вообще я теперь такая?

Дышалось тяжело, вопросы эти с губ срываться наотрез отказывались. Кэри, хоть и отстранился чуть-чуть, был все еще критически близко. Он с задумчивой досадой вздохнул:

– Влюбился? Кажется, это так как-то называется. Ее Элен Райт зовут.

Дождь по раме барабанил мерно. За окном темнело медленно, и мир немного звенел. Я почему-то чувствовала себя совершенной дурой.

– Как-как? – голос охрипший и тихий, что будто не голос, а черт-те разбери что.

И все равно глухую, пришибленную тишину режет, словно масло. Со скрежетом.

Зачем вот я переспрашиваю? Как будто мне это интересно.

Кэри на вопрос не ответил. Он меня внимательно изучал своим острым взглядом-до-сердца. Как будто тонкой иголочкой – да насквозь. И именно под этим отвратительным взглядом меня настигла истерия.

То есть, он это специально сказал, чтоб… Чтоб на реакцию мою посмотреть? Я фыркнула, нервно передернув плечами. Конечно, он хозяин, а я наложница, ну всему же есть свои пределы. Есть же? Ну, какие глупости…

Тишина, и без того уже надломленная, так и взорвалась хохотом. Значит, вот чего с Ланкмиллером творится последнее время, вот они: все его нежные взгляды и горячка вся. Смешно так, что даже страшно…

– Чего ты? – если мучитель и удивился, то виду, как обычно, ничуть не подал. Только немного приподнял брови.

Смех резко, будто испуганно оборвался. Я взглянула на Кэри необычайно прямо. Один из тех взглядов, что жутко его злят.

– Кто же признается в любви к одной, после того как только что поцеловал другую, Ланкмиллер? – устало хохотнула я. – Каким же надо быть идиотом…

Надеялся, что с ним такого не случится. Надеялся, что не сможет полюбить, любовь ведь всегда карты знатно путает. Надеялся. Видимо, очень зря.

– Она такая… словно солнце, словами не описать. Какие же глаза, твою мать, какие глаза… Я по ним попросту подыхаю. И только что это понял. Сроду такого не было. Проклятье.

– Хватит, а? Это до крайности уже некрасиво и нелепо.

Я чувствовала себя совсем уж глупо. Какой-то прямо… преданной, что ли. У Кэри глаза блестели волшебно и ему было не до мира. Влюбленные люди такие чудные. И как я сразу не догадалась? Где была моя эта прославленная женская интуиция? Если ему хочется поделиться, то, сука, не со мной же! А Ланкмиллеру это казалось прекрасным выходом. Любовь, говорили, душу меняет до неузнаваемости.

– Кику… – и губы на виске, и пальцы на ткани платья. – Ты не представляешь…

Не знаю, как там насчет души, но Кэри как был слепой, так теперь еще хуже ослеп.

И тут я вдруг поняла, что это срыв. Слом, которого мучитель так ждал и все обещал мне. И я все гадала последние дни, случился ли он уже или нет.

Не знала, что когда случается – ни с чем не перепутать. Это вроде как ураганом

Все

Сносит.

– Я рада за вас хозяин, – вылетело сквозь зубы сдавленно, руку его с талии я немедленно стряхнула. – Только у меня пара неприятных новостей, – будто мне только что в висок пальнули, а пальцы уже даже не холодные: ледяные. – Вы только что убили Кику, а я не вижу причин здесь больше оставаться и убираюсь к черту.

Видимо, это так страшно сказано было, что к Ланкмиллеру вернулось это его хмуро-серьезное лицо.

– Дверь закрыта, – сухо сообщил он.

– К дьяволу дверь. Мне не туда.

Пока он еще ничего не понял, я скрылась в ванной и заперлась. А шум воды такой успокаивающий, оказывается. Такая бешеная пустота, и вместе с тем такой прилив решимости. Я все еще никак не отойду от шока. Как я жила, чем я жила? Мыслью о побеге, забыв о всевластии «Змеиного зуба». Если Кэри с ним связан договором, мне не сбежать.

– Это по-детски, – о, видимо, кулаком в дверь. Стало быть, почуял неладное, – выйди. Немедленно.

Ни за что в жизни. Если он хоть раз ко мне притронется – сойду с ума от отвращения.

– Я больше тебя не слушаю.

– Мне еще не хватало твоих психов, все равно ведь выйдешь потом. – Ланкмиллер по ту сторону тяжело вздохнул, о, это он ошибается. – Что ты там делать собралась?

– Повторять судьбу твоей матушки. Она мудрой женщиной была и сильной. Теперь и мне поумнеть пора.

Я распахнула шкафчик сбоку от зеркала. Таблетки или лезвия. Что-то из этого обязательно должно быть.

Ах ты, черт возьми! Аптечку-то мы еще с прошлого раза, когда я лечила Ланкмиллерскую спину после порки, оставили в его кабинете или где-то в этом районе. Я хлопнула себя по лбу. Это ж надо быть такой дурой. А следовало бы хоть на всякий случай подготовится.

Мысль о том, чтобы так сразу все окончить появлялась время от времени, но я сразу ее отметала, потому что жизнь самоубийством кончают только дураки. С тем же успехом можно было не повеситься, а сбежать. А потом, правда, быть пойманной и расчлененной Генрихом. Результат в конечном итоге один и тот же.

Внутри каждого человека должен быть какой-то предел, выше которого уже не предчувствуешь. Во мне он тоже был, кажется. Но теперь его нет. И больше ничего нет. И это я не от отчаяния, а от пустоты. Забавно цеплялась за желание жить в последние недели. Странно и глупо теперь понимать, что жить в мире, в котором миллионы таких, как я, – до обморока не хочу.

А выход все это время был. Прямо под самым носом был. А решительности вот не было.

Наверное, я просто ждала, пока она появится.