По Северо-Западу России. Том I. По северу России

А глубины нашего побережья Ледовитого океана и Белого моря в значительной степени действительно неизвестны. Плавание здесь вовсе не то, что в других морях, имеющих прочные, вечно исправляемые карты, где к услугам — рейды и порты, являющиеся тихими, покойными заводями. Гидрографический департамент только весьма недавно предпринял исследование Белого моря; в 1884 году хронометрическая экспедиция астрономически соединила десять пунктов с Архангельском, и, затем, предполагалось постепенно приступить к систематическим измерениям и к производству съемок на основании этих десяти, уже определенных, пунктов.

Что касается более отдаленного Севера, то мореплаватели пользуются трудами одного, сравнительно, недавно умершего знатока морского дела, поставившего себе вечный памятник в труде, изданном в 1828 году, под заглавием: «Четырехкратное путешествие в Северный Ледовитый океан — Литке, в 1821, 1822, 1823 и 1824 годах». Сочинение это, в полном смысле слова, классическое, издано in quarto и составляет теперь библиографическую редкость. Настольной книгой моряков при путешествиях в этих странах служить изданное в 1876 году гидрографическим департаментом «Гидрографическое описание северных берегов России» Рейнеке, в 1883 году дополненное Неупокоевым; эта книга — только извлечение из капитального труда Литке, памяти которого нельзя не поклониться, как только приходится переплывать северный полярный круг.

В сочинении Литке, помимо множества карт, с обозначением промеров, разных таблиц и очень характерной гравированной панорамы большей части нашего северного побережья, имеется и исторический очерк того, как давно, очень давно пытался простой русский человек на утлых суденышках, без всяких карт, проникнуть в «челюсти полюса». Исторически несомненно, что первым русским кормщиком, решившимся пробраться далеко на север, явился в 1690 году Родион Иванов. Литке замечает, что много было и других кормщиков, задолго до Родиона Иванова ходивших до Оби и Енисея и на Новую Землю, но имена их заглохли, потому что с ними не случилось того, что случилось с этим Ивановым. Иностранец Витсен, со слов Иванова, описал его путину: как шли они, как были разбиты на острове Шарапова Кошка, на восточном берегу Карского моря, как зимовали, сделав себе хижину из глины и моржовой и тюленьей крови и шерсти; из 15 человек в живых осталось только четверо. Темная и ужасная драма эта остается до сих пор единственным известным путешествием в ХVII веке и единственным, кажется, описанием Шараповых Кошек. В конце XVIII века пробрался к восточному берегу Новой Земли кормщик Ложкин; но не нашлось Витсена, чтобы записать его слова.

В третьем десятке лет прошлого века, императрица Анна Иоанновна задумала снарядить экспедицию, подобной которой, по обширности предположенных задач, почти нет примера в летописях морских открытий: предполагалось подробно описать берега от Архангельска до Америки! Суда, назначенные в это плавание, назывались «Экспедицион» и «Обь»; в 1734 — 1735 годах начальствовали ими лейтенанты Муравьев и Павлов; позже прибавлены другие суда, и были другие лейтенанты. С 1736 — 1739 года посещены были Югорский Шар, Канин Нос, устья Оби и Печоры. Все эти плавания совершались почти без карт. Карты Новой Земли, очень гадательные и весьма неполные, могли быть составлены до 1807 года только по плаваниям Баренца, Размыслова и Поспелова. В 1819 году участвовал в том же деле лейтенант Лазарев. В 1828 году издано, наконец, капитальное сочинение Литке. Север давным-давно служил нашим смельчакам-казакам и промышленникам путем-дорогой ко всяким открытиям. В описываемое время, благодаря щедротам Императора Александра III, по представлению Академии Наук, на берегах Ледовитого моря, в Устьянске, далеко на востоке, работала ученая экспедиция, снаряженная с целью обследования Новосибирских островов. И оттуда, как и с Новой Земли, еще в 1710 году казак Пермяков доносил о существовании к северу каких-то неведомых островов, и якутский воевода послал к ним Вагина с одиннадцатью казаками. В 1810 году промышленник Санников открыл на них русскую могилу с крестом. Чью же? В 1808 и 1820 гг. снаряжены были туда еще две экспедиции, и только, 60 лет спустя, предположено окончательное научное обследование, и доктор медицины Бунге отправился в Устьянск и благополучно завершил свое дело. Но начальный путь, как и к Новой Земле, указан и здесь смельчаком, простым русским человеком.

Все перечисленные имена невольно мелькают в памяти при приближении к горлу Белого моря, когда, после спокойно проведенной ночи, около девяти часов утра, подле Сосковца — маяка, стоящего на острове, «Забияка» перебежал в первый раз полярный круг. О вчерашней хорошей погоде не было и помину. Мелкий холодный дождик шлепал по палубе и по снастям; зыбь, никогда почти не прекращающаяся в этом месте соединения Белого моря с океаном, давала себя чувствовать очень ясно. Судно миновало Кандалакшский берег, на котором имеются налицо: «матушка Турья гора, госпожа Кандалука губа и батюшка Олений рог», и шло в расстоянии трех миль от высокого скалистого Терского берега, по гранитам которого, прибавляя холоду к картине, резко белел снег, спускаясь белыми пятнами и нитями от вершин к самому уровню моря и вырисовывая арабески. Часов около двенадцати миновали Орловский маяк, ясно выделяющийся своей вышиной над морской пучиной. В 1872 г., в июле, со шхуны «Бакан», привезшей на маяк припасы, спущен был баркас для доставки их на берег. Командир Сафонов, очень молодой человек, не внял советам, перегрузил баркас, и четырнадцать человек с командиром своим погибли вследствие борьбы течений, достигающих здесь наибольшей силы; спасся на двух веслах один только человек. Снега на берегу виднелось довольно, и во мглистой неясной атмосфере образовывался мираж, поднимавший эти снега над морем; в недальнем расстоянии видны были поморские шхуны, которые, казалось, двигались по земле.

К шести часам вечера «Забияка» приближался к знаменитому, как самое бурное место, Святому Носу; судно двигалось с достаточной быстротой, до одиннадцати узлов в час, к которым отлив прибавлял еще четыре узла. В Белом море вообще нет покоя, но в горле его царит вечная зыбь, постоянная толчея, и судно выходило в открытый океан при нехороших предзнаменованиях; барометр падал; самый опасный изо всех ветров, северо-восточный, крепчал; дождь и мгла, туман и облака перепутывались одни с другими самым бессвязным образом, и туман был так велик, что потерялся из виду берег, находившийся в расстоянии не далее двух миль. Святой Нос со своим маяком тоже скрылся, потонул гораздо скорее, чем можно было ожидать. Ровно в восемь часов вечера, собрались люди опять на молитву; на этот раз она была не пропета, а прочитана, потому что матросы могли быть нужны ежеминутно, да и пение было бы нескладно при качке, все более и более усиливавшейся. В кают-компании не раздавалось обычного в вечерние часы пения одного из путешественников; его заменяло посвистывание ветра по снастям, пощелкивание той или другой упавшей со стола вещи и внушительные всплески волны, видимо стремившейся посетить крейсер, войдя к нему непрошеной поверх бортов. Становилось очень холодно; равновесие в температуре воды и воздуха было полное, термометр показывал в обеих стихиях всего только 4°.

Ночь с 19-го на 20-е июня принадлежала к числу тех крайне редких во все время путешествия ночей, которые могли называться темными. Мгла висела кругом сырая, полусветлая и все-таки непроглядная по всему широкому горизонту неба и океана. Ярко и даже очень ярко светилось только в машинном отделении судна, где в остром серебряном блеске электрического освещения двигались на глубине, если смотреть с палубы, составные части машины, все эти поршни, рычаги, поблескивая где желтой медью, где белой сталью; по металлическому помосту машинного отделения, перед печью, краснели темные груды черного угля, готового отправиться в печь, и на вымазанных сажей лицах кочегаров лежало то же самое родственное красное отражение. Какая громадная разница: глядеть на гневное море, с его беспорядочными темными волнами, идущими наперебой одна другой, с его серо-свинцовыми красками, с неравномерными посвистами и множеством отдельных вихрей, бестолково хозяйничающих в одном могучем течении северо-восточного ветра, и глядеть в правильно действующую могучую машину. Вы стоите, наклонившись над ней, смотрите в нее и, в тот или другой момент качки, чувствуете по вздрагиванию судна, что в него ударилась могучая волна; вы ждете, что это вздрагивание, передавшееся вам, непременно отразится и на машине. Ничуть не бывало: она бьет тот же неизменный такт; только перебегут отражения огней с одного места на другое, только откатится с угольной кучи который-нибудь из кусков, но тотчас-же успокоится и будет продолжать краснеть тем же багровым отблеском, что и его собратья, оставшиеся лежать на месте. Вы смотрите в машину, и она успокаивает вас, прибавляет уверенности.

Не успело судно вступить в океан и ознакомиться с его разыгрывавшейся зыбью, как представилась другая, очень характерная картина. Подле Святого Носа, около семи вечера, с «Забияки» увидели первых китов. Кита не сразу отличишь, если нет к этому привычки или сноровки. Вам говорят: «вон кит! смотрите!» и вы ровно ничего не видите: во-первых, потому что горизонт слишком бесконечен, на нем сразу не уловишь отдельных предметов, а во-вторых, киты, эти колоссы Ледовитого океана, так быстры, так юрки, что вы никак этого не ожидаете, и глаз, готовящийся смотреть на нечто довольно грузное, не улавливает быстро движущегося животного. Неправда также и то, как рисуют обыкновенно китов на картинках: на них громадное туловище кита виднеется все поверх воды, а над головой его поднимается сноп воды, падающей наискось в виде фонтана; так говорят картинки; но на самом деле кит мелькает над поверхностью только небольшой частью своего тела — головой, хвостом, спиной, и фонтана он не «пускает», а «брызжет», так что никакой струи вы не отличаете, а видите только брызги, разлетающиеся конусом из одного центра. Может быть, при спокойном море киты лежать на поверхности и пускают фонтанчики, но на этот раз они представились совсем иначе. Быстрота движения китов очень велика и напоминает, как нельзя более, движение черноморских дельфинов, с той разницей, что киты не кувыркаются, а дельфины не пускают брызг.

При первом появлении китов, увидали их штук шесть разом; так как кит, доставленный на китобойный завод, дает, в среднем, около двух тысяч рублей, то подле судна плавал маленький капиталец. Капиталец этот встретился у самого начала пути по Ледовитому океану и представлял собой красивое зрелище. В последние годы киты держатся недалеко от горла Белого моря, и нашим китобойным пароходам, находящимся почти подле границы Норвегии, приходится выезжать за сотню, другую миль.

С полночи северо-восточный ветер крепчал все более и более. Помимо тех неприятностей, которые он причинял путешественникам, разрушил он и последнюю надежду побывать на Новой Земле. Если еще недавно слаба была надежда пробраться туда, то теперь, после появления северо-восточного ветра, погасла она совершенно, потому что, по мнению опытных моряков, подобный ветер обязательно нагонит льдин и уставить их по берегам острова плотной массой. Может быть, говорили эти люди, ветер и изменится, но достаточно и теперешнего его бушевания, чтобы быть уверенным в невозможности пути; льды, говорили они, находятся теперь отсюда милях в 300, и при попутном ветре движутся очень быстро. Новая Земля, посещение которой, по-видимому, состояться не могло, остается до сих пор с восточной стороны своей почти совершенно необследованной. Новая Земля, — это спасительница нашего

Севера; если Гольфстрим, теплое течение идущее от запада, обогнув Норвегию я направляясь вдоль нашего Мурмана к Новой Земле, обусловливает сравнительную мягкость температуры и незамерзание нескольких гаваней, то Новая Земля задерживает движение к нам от северо-востока вечных, колоссальных льдин; не будь этого острова, очень может быть, что белый медведь существовал бы и в Белом море, а в Петербурге и Москве было бы значительно холоднее.

К утру, часам к трем, на пароходе сделано было распоряжение «найтовить» разные грузные предметы, т. е. для прочности прикрепить их особыми добавочными канатами; затем вдоль палубы протянули «леера», веревки, за которые при ходьбе по палубе можно бы было держаться. Это было совершенно необходимо, хотя от канатов, протянутых поперек, ходьба была крайне затруднительна, да и вообще особенного удовольствия в ходьбе по наводненной палубе, при пошлепывании с боку на бок, при необходимой в этом случае широкой расстановке ног, не предвиделось. Буря крепчала; кренометр, висевший в рубке штурманского офицера, показывал 30° качки, т. е. 60° в обе стороны, по килю. Было холодно, всего 8°, и сырость пронизывала насквозь. Мгла — так казалось, по крайней мере, — только сгущалась, а между тем необходимо было видеть берег к тому времени, когда судно подойдет к ближайшей цели пути — к Териберской губе, чтобы войти в нее; до сих пор «Забияка» оказывался удивительно точен в своем пути; будет ли он таковым сегодня? Будет ли он около восьми часов утра подле Териберки?

Непростительно, испытав порядочную бурю в Ледовитом океане, не полюбоваться ей вполне, т. е. не взойти, и не раз, на тот или другой мостик. Палуба скоро пригляделась. Матросы в желтых кожаных куртках, шапках и штанах, таких жестких, что глядеть на них было жестко, заняты каждый своим делом: «поправь то, да прикрепи это, да полезай туда!» Эти кожаные куртки на частных пароходах называются «олеофраками», в насмешку, конечно, и надо быть достаточно ловким и сильным, чтобы при лазанье погнуть как следует упругую, неподатливую желтую кожу. Зато эта кожа отлично защищала от соленой воды, перемахивавшей из-за бортов на палубу, а также и от той, что подливалась снизу из так называемых «шпигатов», этих отверстий хорошо всем знакомых, расположенных по краям палубы для стока воды. Очень занимательно было видеть, как при сильном крене судна океанская вода, бурля словно в котле, проникала в шпигаты ключом и тотчас же разливалась по палубе, чтобы убраться туда же, откуда пришла. Эти посещения волны снизу и разливы её были бы равномерны, если бы не неожиданные притоки воды через борт в большем или меньшем, но совершенно неожиданном и разнообразном количестве. Вода сверху попадала самым неприятным образом то за шею, то в рукава, и составляла для путников, если можно так выразиться, самую непривлекательную особенность бури при 3° тепла в воде.