По ту сторону стаи

Мы молча склоняемся в поклоне и выходим. Впрочем, что касается меня, то "выходим" - это сильно сказано. Как только дверь остаётся позади, я почти падаю на руки Лене и Макрайану. Из носа стекает струйка крови, я стираю её пальцами и смотрю с удивлением, будто ожидая увидеть там нечто иное. Такая ярко-красная, и пальцы липнут друг к другу, когда я сжимаю их в кулак. Лена сама еле держится, но подхватывает меня под локоть.

Шум прибоя раздаётся где-то в темноте. Но близко море или далеко, не разобрать. А высоко в небе льдистые иглы звёзд. И огонёк фонаря, который со скрипом раскачивается на проволочной дужке. По-прежнему Фэрли старший, и единственный пока на десятерых ключ у него.

Попасть внутрь самой крепости нельзя извне никак. Во избежание она изолирована наглухо. И выбраться отсюда можно только дойдя до зеркала, которое до этого дня открывалось, похоже, исключительно в Сектор.

Оживает мёртвое доселе стекло, и ледяные брызги моря и шум прибоя остаются позади, в холодной пустоте Межзеркалья, куда мы надеемся больше никогда не вернуться. Впереди ждёт британская зима, но какая она, наверное, тёплая. Мы попадаем прямо в Кинг-Голд-Хаус, нашу временную резиденцию, благо все прекрасно помним, как она выглядит изнутри. Здешнее зеркало не отличается легкомысленным нравом, и нет опасности, что оно выкинет какой-нибудь фортель. Дом величествен, но полуразрушен. Свет фонаря выхватывает из темноты паутину в углах, ветхие стенные панели и вытершиеся ковры. Создатель, я никогда раньше не замечала, насколько, оказывается, роскошен этот дом!

Кто-то прислоняется к стене, кто-то без сил опускается на пол. Это - СВОБОДА.

Все разговоры завтра. Мы с Леной добредаем до какой-то комнаты и валимся на кровать.

Глава 4

Меня будит шум. Похоже на то, что где-то течёт вода. Я открываю глаза и вспоминаю, что произошло.

Я в Кинг-Голд-Хаус. Плеск воды раздаётся из ванной комнаты, и там, по-видимому, Лена. Интересно, есть ли здесь хоть какая-то одежда и лекарства?

Я захожу в ванную, которая, как оказалось, примыкает к этой спальне. Лена лежит в воде, с наслаждением откинув голову.

– Близзард, - говорит она, чуть приоткрыв глаза.

– Легран, - отвечаю я.

Она такая худая, что похожа на скелет. Кожа бледная, в шрамах и кровоподтёках. Чуть выше левого локтя - перечёркнутый зигзаг клейма, чуть пониже ключицы - две рунические татуировки. Как и у меня. Номера заключённых. Интересно, их можно вывести?

Какие порой дурацкие мысли лезут в голову, и совсем не вовремя. Я вне закона, у меня на руке "волчий крюк", который уж точно не сведёшь никакими притираниями или снадобьями, и в моём собственном мире я не имею ничего - ни дома, ни денег, ни даже шерстяного платья. А я, как дура, думаю о том, удастся ли свести синие утгардские руны, и, если не удастся, то какой фасон платья придется носить. А вокруг нет каменных стен в потёках влаги, конвоиров, выволакивающих тебя, истекающую кровью после разговора по душам, всех на одно лицо, нет жестяной раковины с кровавыми ошмётками собственных внутренностей, а есть зима, такая тёплая, словно мы в тропиках, хотя, наверное, это только так кажется, и есть - свобода. И есть эти слова, иглой засевшие у меня в мозгу - всё, что ты захочешь. И как же много можно, оказывается, захотеть!

Но думать сейчас надо не об этом. Достать прежде всего какую-нибудь одежду, а потом новый ключ - свои у всех нас утеряны безвозвратно - иначе, не имея власти над пространством, мы будем беспомощны, как младенцы. Но зато у нас есть главное: свобода, свобода и ещё раз свобода, и нас уже не остановят толстые крепостные стены и пустота Межзеркалья, превращающая всю силу твоего разума в подобие мыльного пузыря. И теперь я могу воспользоваться ею так, как, чёрт подери, захочу. Я вспоминаю об этом, и моё лицо перекашивает нехорошая усмешка.

– Близзард?
– спрашивает Лена.

– Чего бы ты больше всего хотела сейчас, Легран?
– вопросом на вопрос отвечаю я, присаживаясь на край ванны.

– Жрать, - грубо отвечает она и хохочет. Я присоединяюсь.

– Для начала жрать, а обо всём остальном мы подумаем чуть-чуть попозже, - говорит она, насмеявшись.

– Месть - блюдо, которое подают холодным, - раздаётся от двери голос Фэрли. Он не входит, а говорит, стоя за порогом. Лена торопливо прикрывается полотенцем.

Когда она, наконец, вытирается и натягивает на себя какое-то платье, мы выходим в комнату. Фэрли сидит в кресле, закинув ногу на ногу, и с наслаждением предаётся пороку, выпуская в воздух кольца табачного дыма. На нём чёрный костюм и длинный плащ, точно он собрался с визитом, волосы собраны сзади и перехвачены лентой.

– Леди, - говорит он и целует нам руку.

Да, этого у Фэрли не отнять. Манеры из него не выбить ничем, даже крепостью Утгард. Полагаю, наоборот, его праправнуки будут гордиться сим знаменательным фактом. Потом - когда-нибудь, когда наступит завтра, которое все мы так ждём. Единственное, что напоминает о тюрьме - это явная, такая же, как у нас, худоба. Мне становится стыдно, что, по-видимому, только я одна не успела привести себя в порядок.

Потускневшее угрюмое зеркало в серебряной раме на стене - и в нём я. Непохожая на себя, с перемазанным лицом и больными глазами. Волосы слипшимися сосульками висят вдоль щёк - таких худых, точно меня морили голодом месяц, не меньше. При помощи знахарки я быстро справилась бы с недугом, но только не под серым небом Межзеркалья, и не на ледяной металлической койке, рядом с которой стоит миска с пойлом, которым впору кормить свиней. Ну, теперь этому не бывать. Будет и знахарка, и какая-никакая одежда, а главное - еда не из мусорной кучи. И горячая вода... Вот чёрт!

Наверное, это отражается у меня на лице, потому что Фэрли укоризненно говорит:

– Кровь твоего рода не испортит никакая грязь Утгарда, Близзард. Ну, а теперь к делу, - продолжает он.
– Затопеч притащил Ван Веллера.

Ван Веллер сидит в кресле и добродушно смотрит на меня. Посреди гостиной, полной государственных преступников-смертников, портреты которых с надписью "Вознаграждение 10 000 монет золотом", как и следовало ожидать, висят на каждом углу и украшают первую полосу утренней газеты. Этот седой, как лунь, старик-голландец с золотыми руками не испугался бы, даже если бы к нему пришёл покойный хозяин. Наверное, старый мастер-зеркальщик за свою жизнь видел вещи куда страшнее.

Мне нравится наш мир, и я не хочу, чтобы в нём что-то менялось - потому, что каждый тут на своём месте. Семьи блюдут традиции родовой знати, Династии мастеров подчиняют себе какое-то выбранное их далёким предком ремесло - и уж в этом-то ремесле равных им нет. Учёные сидят в Башне Наук и "считают звёзды", как шутил когда-то Винсент, а на самом деле знают всё о секретах мироздания. Признаться честно, я понятия не имею, чем занимаются учёные, потому что это не моего ума дело: как я уже говорила, думать и решать - не моя задача. Есть ещё челядь - подменыши, потомки фейри, подброшенные людям; если такого подкидыша вовремя не забрать, позволив вырасти среди них, он всегда будет угрозой для общества, которое, как известно, не терпит отличий - значит, его судьба будет предрешена. Карлики-подменыши не блещут красотой, но при должном старании и смекалке могут освоить любую из бытовых профессий, востребованных в огромных особняках поместий; впрочем, люди годны на то же самое.