По ту сторону стаи

Создатель великий, как давно это было! Да было ли вообще?! Где та девочка с камелией в волосах? И где тот юный шляхтич с точёным профилем, что вёл меня тогда в танце?

Хотя, профиль-то как раз тот же самый, только седина выбелила виски и взгляд жёсткий, беспощадный...

Тогда мы не знали почти ничего: ни счастья хрустальной волны разговора-зова, ни наслаждения властью над жизнью и смертью, ни радости подчинения...

Затопеча представил хозяину его отец, а Затопеч привёл Винса и меня - тогда, когда мы уже превратились в изгоев, отмеченных Утгардом.

И так всё это и тянулось - день за днём, ночь за ночью, месяцами, а потом и годами - в ожидании вожделенного завтра, которое, хоть убей, не желало наступать. Когда нам грозили облавы, мы скрывались в Карпатах, неподалёку от Богом и Дьяволом забытой человечьей деревушки, в месте, которое когда-то было сожжённым имением моего деда, тем более, нам в любом случае негде было жить, потому что Близзард-Холл к тому времени уже отошёл к властям. Часть дома восстановили, а вместе с ней восстановили и опёку владетеля. В итоге до поры до времени мы были в полной изоляции - и в полной безопасности.

Полусгоревший флигель в Карпатах - вместо родового поместья под Нью-Кастлом. Клетка для канарейки - без канарейки, которая сдохла тучу времени назад, грязное тряпьё, пахнущее гарью, и кучи обгоревшего хлама, на который мы вечно натыкались впотьмах, если возвращаться приходилось без фонаря, чтоб свет издалека не заметили деревенские олухи, или кто-то другой. С деревенскими простаками мы бы разобрались быстро, это, наоборот, внесло бы некоторое разнообразие, однако мы не хотели привлекать внимание.

Имущество в Британии давно конфисковали, а сами мы находились вне закона. По ночам я иногда тянулась пальцами к клейму и в бессильной ярости, беззвучно плача, царапала ногтями давно заживший косой рубец - пока не успокаивалась. Тогда я вытирала слёзы и клялась себе, что те, кто когда-то посмел прикоснуться ко мне, и кто хотел, чтобы впереди у меня не было ничего, кроме позора, захлебнутся в своей крови. А потом наступало утро, и дорожки от слёз я убирала, пока не заметил Винсент, умываясь ледяной водой из стоящего в соседней комнате таза.

Винс-Винс-Винс, - бьётся в мозгу в такт вальса, - где же ты? А музыка всё играет и играет.

Напротив меня серые глаза Затопеча. Он тоже, как и я, мыслями далеко отсюда. Быть может, частично в той же самой стране воспоминаний.

– Интересно, где ты сейчас, Ядвига?
– подтверждает он мою догадку, назвав по имени. Меня давно никто так не называет.

– Бал в честь совершеннолетия, - чуть улыбаюсь я.

– Ты была такая красивая, - говорит он.

– В прошедшем времени, - уточняю я, и провожу рукой по левой щеке. Один рубец почти пересекает глаз, и красивей от этого я, конечно, не становлюсь.

– Извини. Я не хотел тебя обидеть, - теряется он.

– Пустое, Затопеч, - по фамилии - по старой детской привычке.
– Ну не всё ли равно?

Музыка кончается. Я выхожу из гостиной и иду в комнату, которую мы с Леной облюбовали для себя.

На улице уже почти ночь. За оконным стеклом бьётся ветер. Старая развалина Кинг-Голд-Хаус поскрипывает под его напором, изо всех щелей дует.

Облезлый полуразвалившийся дом - вместо всего того, что могло, и должно было быть. Сволочи, позор нашего мира - полукровки, стоящие у горнила власти. На всех ключевых постах, даже во Внутреннем Круге - везде, куда не ткни, полно потомков проклятых людей, взявших моду оглядываться на них, как на эталон и забывающих о своих корнях.

Конечно, кто-то мог подумать, что мы противоречили сами себе, сквозь пальцы глядя на прихоть использовать людей, как рабов или слуг, ибо, если бы мы не хотели, чтобы они прознали о нашем существовании, то держались бы в тени, изредка мирясь с необходимостью браков. Чёрт подери, что за дерьмо?! Да попади человек в наши поместья, он так там и оставался, если, конечно, не предпочитал своей участи смерть. Уж мы-то, наученные веками противостояния, могли позаботиться о собственной безопасности. Да и никакой подменыш не сравнится с человечьей горничной. Паршивку можно наказать, заставив ощутить невыносимую боль, или просто собственноручно выпороть, - и поверьте, ничто не доставит вам такого удовольствия. Другое дело, что сейчас не было предмета для споров, так как пока что решали не мы. И, как бы ни был силён хозяин, нас всё равно осталось мало. Особенно когда началась война, и проклятые лицемеры, наконец, перестали изображать из себя невинных овечек и принялись вовсю использовать ровно те же способы, что и мы.

Я ложусь на кровать и бездумно смотрю в тёмный потолок. Меня тяготит вынужденное бездействие. Фэрли мне, конечно, не указ, но просто-напросто это разумно.

Кто-то открывает дверь. Я автоматически концентрируюсь.

– Близзард, - раздаётся знакомый голос.

– Легран, - говорю я в ответ.

Она подходит к кровати и ложится рядом со мной.

– Очередная точка отсчёта, - в темноте не видно, но я уверена, что она усмехается.
– Представляешь, у тебя есть шанс начать новую жизнь.

До этого я улыбалась, теперь хохочу в голос.

– Скорее ад замёрзнет, Легран, - еле выговариваю я.
– Чем я начну совсем уж новую жизнь.

– О чём вы с Затопечем говорили?
– чуть погодя спрашивает она.

– Не смейся. Ты не поверишь, - с сарказмом отвечаю я.
– О девственной чистоте.

– То есть?
– в темноте видно, как Лена приподнимается на локте. От удивления, должно быть.

– Бал в честь совершеннолетия. Белое платье. Камелия.

– А...
– понимающе тянет она.
– А у меня было зелёноё. Подходит к цвету волос. Поэтому.

– Ой, Легран!
– восклицаю я.
– Ты тоже становишься сентиментальной.

Она закрывает мне рот рукой.

– Ужас! Ненавижу это слово! Никаких сантиментов, Близзард! Но бездействие - оно...

– Невыносимо, - заканчиваю я.

Бездействие, как известно, предвестник скуки - и необдуманных поступков.

Глава 5

– Эдвард!

Нет ответа. Пожилая женщина подходит к двери, прислушивается и, укоризненно качая головой, стучит по резному дереву, сначала не очень громко, поминутно прислушиваясь и ожидая хоть какой-то реакции, а потом всё сильнее и сильнее. Наконец, из-за двери раздаётся неразборчивое мычание.

Эдвард Монфор просыпается. Понедельник. "Ненавижу понедельники", - с отвращением думает он, нашаривая очки. "Тем более после столь хорошо проведённого воскресенья", - додумывает он, вставая.