По ту сторону стаи

Лорд Уолден вытирает руки носовым платком, который быстро становится красным. Точнее, не руки, а перстни, старинные массивные перстни, которыми унизаны его пальцы. Костяшки пальцев содраны до крови, это видно даже при свете факелов. Он бросает скомканный платок в тот же угол, и тот падает поверх окровавленных тряпок легко и бесшумно, как осенний лист.

Леди Лена поправляет причёску. Потом она вспоминает, что с ней её слуга, кивком велит ему помочь, и присаживается на лавку. Подменыш несмело суетится вокруг, опасаясь мгновенного возмездия за неловкость, но она, видимо, устала, ей не до него, и тучи над головой неуклюжего прислужника расходятся.

Одежда у всех троих в беспорядке. Дорогая ткань помята, драгоценные меха торчат клочьями, местами слипнувшись с бурой массой. Рукава засучены. Долорес от страха буквально прирастает к тому месту, где стоит. Её внимание почему-то фокусируется на хозяйкиных пальцах - ухоженных тонких пальцах с поразительной красоты овальными длинными ногтями. Наверное, потому что они тоже испачканы красным, и, тем не менее, хозяйка закуривает сигарету, с наслаждением выпуская дым в потолок, - а Долорес думает, что её бы точно стошнило, если бы ей надо было подносить так близко к лицу окровавленные пальцы. Но это ведь она, а не хозяйка, которая курит и странно смотрит куда-то сквозь неё - точно Долорес стеклянная, - а взгляд её подёрнут пеленой. Долорес становится так страшно, что она едва не теряет сознание.

– Ну, Долорес, шевелись же!
– голос Близзард выводит её из оцепенения. Оказывается, всё это время Долорес было поручено держать хозяйкино манто, и теперь Близзард торопит её. Она помогает хозяйке одеться, и все поднимаются выше. Площадка на верху башни завалена снегом, и холод мгновенно охватывает тело. Пока Долорес держала манто, руки у неё оказались в чём-то мокром. Она с ужасом смотрит на них, ожидая увидеть то самое, красное, с запахом металла, но Создатель миловал, ладони всего лишь в холодном поту от страха и напряжения последних часов.

Снегопад прекратился. Над шотландскими горами светит луна, заливая мир призрачным сиянием. Леди Лена отказывается от приглашения хозяйки и спешит вниз, к зеркалу, прихватив своего прислужника.

– Уолли, - говорит Близзард, - я твоя должница. Какой чёрт понёс тебя в Польшу? Именно в это время?

– Чутьё, Близзард, - поднимает палец лорд Макрайан.

Хозяйка смеётся и целует его в щёку.

– Чудесная ночь, - говорит она.

Лорд Макрайан оглядывается.

– Похоже на то!
– удивлённо говорит он, и хозяйка смеётся снова.

Я подшучиваю над Уолли. Он всегда туго соображает, когда речь идёт о чём-то постороннем.

– Ты всегда был толстокожим, Макрайан, - говорю я.
– Но в этом есть свой плюс.

– Да?
– удивляется он.

– Тебе не холодно здесь жить, - поясняю я.

– Проклятый замок, - говорит он и сплёвывает в снег.
– Хуже Утгарда.

"Везёт мне сегодня. И этот туда же, - думаю я.
– Нам никогда не стать..." Всё. Хватит. Ведь этот долбаный снег кончился.

– До встречи, Уолли, - прощаюсь я, велю девчонке следовать за мной и иду к зеркалу. Всё. Теперь только домой.

Мы оказываемся в тёмном холле поместья. Девчонка сжалась и боится пошевелиться, пока ей не будет велено.

– Пошли, Долорес, - говорю я. Она вздрагивает и торопливо идёт следом, стараясь не отстать.

Близзард-Холл со стороны, наверное, похож на проклятую рождественскую открытку. Через окно видно, что подъездная аллея не расчищена. Когда же это прекратится, чёрт подери?! Неужели за столько лет нельзя было усвоить, что моё наказание свершается незамедлительно? Хотя, нет - полагаю, завтра; сегодня я слишком утомлена. Делаю несколько шагов, и передо мной появляется гадкий лентяй - спал, верно, прямо возле зеркала, чтобы не пропустить, когда я вернусь.

– Миледи, - управляющий собирается поклониться, но я хватаю его за шкирку и пинком выкидываю на улицу, с трудом приоткрыв створку: как я и думала, до самых дверей по колено снега.

– Одна минута, - тихо говорю я. Он мгновение испуганно таращится на меня, потом на заснеженную аллею, а потом быстро-быстро кивает.

– Согрели простыни милорду перед сном?
– задаю вопрос, прежде чем он успевает удрать. Мерзкие существа такие вёрткие - словно намыленные, выскальзывают из рук, только ты соберёшься как следует задать им. Чем делают хуже себе же, потому что спустя минуту получают вдвое.

– Да, миледи, но милорд Эдвард не спит, - управляющий испуганно пятится.
– Он ещё не ложился.

Да, конечно. Наверное, я бы удивилась, если было бы по-другому.

– Канделябр, живо, - говорю я, и холл почти сразу же наполняется светом.
– Ступай, Долорес. Приготовь мне постель.

Она бесшумно исчезает. Я захожу в столовую и вижу Эдварда.

Он сидит у окна и держит эту проклятую газету, она сложена вчетверо у него на коленях. Свечи потушены, и его озаряет только свет луны, висящей высоко в небе.

– Мистер Монфор! Опять вы не спите?
– почему-то шёпотом говорю я. Я говорю это каждый раз, когда возвращаюсь за полночь оттуда, где была сегодня.

– Опять, миссис Монфор, - подтверждает он, кладёт газету и встаёт.

– В Шотландии очень холодно, - говорю я и целую его.

– Зато здесь тепло, миссис Монфор, - отвечает он.
– Идёмте спать.

Утром снегопад начинается вновь, правда, не такой сильный, как накануне. Сквозь стрельчатые переплёты окон Эдвард видит серое небо и чёрные ветви деревьев парка. Естественно, в комнате светлее, чем вчера, и Эдвард может разглядеть многие вещи, вид которых не приводит его в особый восторг. Супруга спит, лёжа вплотную к нему, и Эдвард не шевелится, боясь потревожить её хрупкий утренний сон. Хотя, может, и не хрупкий, - думает он, вспоминая, где она была и что там, судя по всему, происходило.

Эдвард доволен тем, что она не настаивает на его присутствии в Кастл Макрайан. Что касается вопросов супружеской верности, то этот пункт не вызывает у него никаких сомнений. Семейные ценности для Ядвиги непоколебимы - он убедился в этом в первый же год брака. Она могла быть кем угодно, но замарать себя супружеской изменой считала низостью, недостойной даже человечьего отродья.

Что касается всего остального... что ж, он знал, кто такая Ядвига Близзард... Вот и сейчас он видит кое-где красные смазанные потёки на её руке - ровно по локоть, как были засучены рукава платья. Ну, он прекрасно знает, как именно она теперь понимает слово "развлечение". Только в одном смысле, и больше никак. Но ему - почти всё равно. Всего лишь по одной причине. Потому что она - это она. Потому что и сам Эдвард стал когда-то другим. Тогда он осторожно прикасается к её расслабленной руке и целует сначала пальцы, потом ладонь, потом внутреннюю сторону предплечья.