По волчьему следу
Шрифт:
– Ей же…
Замолкаю.
Пятнадцать, как мне? Четырнадцать? Иные рано взрослеют и сами. А других и не спрашивают, хотят ли они…
– Оно-то понятно, что не от хорошей жизни, да… - Михеич приостановился. – Да только все одно… когда эти… ушли… она в город пыталась переселиться. И понятно, чего ей там, на выселках-то да одной? Ни скотины не осталось, ни дровей, чтоб дом топить. Да и сам этот дом без хозяйской руки скоренько вид потерял. А у нее дитё на руках. Васька ж совсем малым был. Только не вышло ничего… не принимали её. При церкви… ну, церкви-то не осталось, но приехали там… в общем… вроде
– Не взяли?
Михеич голову поднял, вглядываясь в темные космы деревьев.
– Ваську, может, и взяли бы… её вроде как к делу приставили, да через день у колодца зажали. Волосья обрили да в дерьме изваляли. И велели убираться с глаз долой. В общем, забрала она Ваську и ушла.
Выживать.
И выжила.
Одна. На полуразвалившемся хуторе, где, полагаю, еды не было вовсе.
– Я, как вернулся, узнал… заглядывал, в общем-то… предлагал ко мне пойти. Небось, сторожка уцелела. А что подгнила чутка, так не беда. Были бы руки, поправил бы…
– Отказалась?
Кивок.
Не поверила. Ни в доброту Михеича, ни в безопасность нового дома. Я бы тоже вот не поверила.
– Я ей крышу чуть подправил и так по мелочи, чего мог. Дровишками подсобил. Пару раз дичины приносил, так сказала, что нужды нету, что есть у них. Она и сама охотница отличная… А вот свиней купить попросила. Принесла брошку, что от мамки досталась. Чтоб, значит, продал и поросят взял… я и купил. Вон, в Городню съездил, на ярмароку… там, небось, получше.
– И хватило?
Михеич усмехнулся.
– Отчего же ж… сказал, что брошку залогом оставил. Как деньги появятся, значится, пусть выкупает.
– Выкупила?
– Через пару годочков. И спасибо сказала… так-то она девка хорошая, гордая только. Ну да оно бывает. Бывает, что только этая гордость и остается. В городе Аньку и ныне не жалуют, хотя давно уж та история позабылась.
История, может, и позабылась, а вот неприязнь осталась.
– Главное же ж, что людям не объяснишь, что не по своей воле она… у них боль. А зверю, когда больно, он шалеет. Человек же ж…
Еще тот зверь.
И забывать об этом не стоит.
К старому капищу мы вышли аккурат, когда солнце поднялось-таки на небо и даже пробило плотный листвяной полог.
Я ощутила, как изменился мир.
Ушла болотная сырость. Расступились дерева, оставив разве что преграду из хрупких березок. Стоило переступить и… нога провалилась в сухой хрупкий мох.
– Я туда не ходил, - сказал Михеич. – И теперь не пойду. Уж извиняй, но… не могу.
Понимаю.
Я дома тоже не решилась бы. А теперь вот… иду. Мох слабо пахнет солнцем и пылью. Поле… кажется мертвым, будто капище и вправду погибло вместе с людьми. И остался от него – серый круг, прочерченный на земле незримою рукой, да каменные идолы.
Другие.
Странно так…
– Доброго дня, - я остановилась. Идолы заняли пригорок или кочку особо крупных размеров. А может, когда-то здесь стоял дом, я слышала, что порой капища, как и храмы, прятали в домах. Или хотя бы фундамент имелся, который не ушел в землю, но остался над
нею, разве что мхом порос, как старое озеро илом. – Я… не вашего племени…Каменные лица.
Грубые.
И тесали их в незапамятные времена. Или нет?
Еще шаг.
Мха становится меньше. И ноги уже не проваливаются. Подхожу. Кланяюсь. Вздыхаю, вытаскивая из сумки хлеб. Взяла в последний миг, потому как идти в гости с пустыми руками как-то неправильно.
Хлеб самой бы испечь, но тут…
Вспоминается мама и сон.
Печь.
Тесто.
Я трясу головой, избавляясь от этих, лишних воспоминаний. И кладу хлеб пред тем, кто стоит в центре. Он огромен, больше меня, и массивен. И что-то есть в нем от Михеича. Или… на человека похож, звериною шкурой укрытого.
Или на зверя, вставшего на задние лапы, чтобы притвориться человеком?
Смотрю.
Что я хотела найти здесь?
– Я… - голос теряется. – Я приветствую вас…
И тащу нож, чтобы подарить единственное, что принадлежит мне – кровь. Крови понадобиться не так и много. Я дотягиваюсь, чтобы вымазать то ли губы, то пасть Волоха. И Громового бога, стоящего по правую руку его. Он – покровитель мужчин и воинов, но, может, не обидится? Я ведь все-таки воевала, а значит, имею право…
Я медленно обхожу их, всего шесть идолов крупных, но были и мельче, только… ушли? Сгинули? Или разорили их те, кто приходил сюда? Я вижу проплешины во мху.
Качаю головой.
А потом сажусь перед тем, в ком зверя и человека одинаково.
Смотрю.
Невыносимо долго смотрю. Спросить? А смысл? Боги не отвечают людям. Никогда не отвечали, так стоит ли надеяться на исключение.
Попросить?
О чем?
О помощи? Да… чем он может помочь? Если Охотник и вправду из его рода, то подобная просьба… странна? Пожалуй…
Поэтому вот сижу и пялюсь в каменный лик.
– Наверное, - нарушаю молчание, когда на щеку садиться муха. Вот вряд ли два события связаны. – Наверное, мне не хватает веры… никогда не хватало. Я была на редкость непослушным упрямым ребенком. И не буду врать, что хотела бы все исправить. Это глупо. И невозможно. И даже если возможно, все одно глупо… к тебе не приходят?
Понимание пришло как-то сразу.
Я оглянулась.
Так и есть. Старый седой мох. И дыры на нем… мои следы. Они затянутся. Через пару лет, потому как мхи, особенно такие, растут медленно. И если бы кто-то сюда заглядывал, я бы…
Поднимаюсь.
– Прости, - говорю. – Наверное, ты не такого ожидал… верующего… но… уж как есть.
Оглядываюсь.
Теперь внимательно, выискивая следы-свидетельства чужого пребывания. Но пустота… хлеб остается. Знаю, что звери его съедят. И там, дома, тоже приходили.
Но здесь нет и звериных отпечатков.
Я перехожу от истукана к истукану. И дальше… и по кругу, оставляя раны-дыры на мхах… и еще… я закрываю глаза и тянусь к Девочке, пытаясь донести до нее, что мы ищем. Но вот что именно ищем, я и сама толком не знаю.
Что-то.
Она заворчала и побежала вокруг поляны. Да, правильно. Я изнутри наружу пойду по расширяющейся спирали, а она наоборот, по сужающейся.
Нашла она.
Тявк. И еще один. И на него ответил басовитым лаем пес Михеича, до того скрывавшийся где-то в лесу.