Победа по очкам

Да, этот момент надо подчеркнуть – у Пафнутьева было свое понимание справедливости, и далеко не всегда оно совпадало с общепринятым, изложенным в уголовных кодексах, комментариях, в докладах больших людей. Что делать, что делать, ребята, Павел Николаевич Пафнутьев в этом ничуть не отличался от нас с вами. Да, мы стараемся быть законопослушными, здороваемся при встрече со знакомым человеком, иногда даже находим в себе силы улыбнуться, слово хорошее произнести, но когда нас прижмет, когда нас всерьез прижмет…

Какие законы, ребята, какое послушание! Дай бог просто человеческий облик не потерять, к звериному не скатиться…

А ведь бывает, случается…

И автор этих строк прекрасно знает, о чем говорит, на собственной шкуре все испытано, опробовано и усвоено. Это напоминает мне богобоязненных граждан наших, которые при случае не прочь попоститься, не слишком долгую службу отстоять, за компанию свечку поставить, лик святой облобызать, а уходя из церкви, могут даже лоб перекрестить, но уже на выходе, уже в воротах…

А в душе-то, в душе – язычники! Убежденные, не тронутые никакой верой язычники! И домового прикормят, и выпить ему поднесут, и через костер при случае попрыгают с разудалыми языческими воплями, идолу каменному поклонятся – а почему бы и нет, почему бы и нет, ребята?

А Дед Мороз, а Снегурочка? Кикимора болотная? А нетопыри, русалки хвостатые? А тот, что в реке живет? А тот, что на мельнице прячется? А тот, что из подполья за нами присматривает?

Так что наше условное или, как говорят ученые люди, виртуальное законопослушание, как и идолопоклонство, имеет тысячелетние корни, и я не уверен, что от этого надо так уж срочно избавляться, не уверен. Как ни крути, но за этим стоит здравый смысл, опыт тысячелетий и та нравственность, которой все мы живем, нравственность, которой мы питаемся и дышим, которая нас питает и дает дышать.

Конечно, в этом утверждении автор может заблуждаться, а кто не может?

Кто не может?

Махнув на прощание женщине рукой, Пафнутьев вышел со двора, пересек дорогу и снова ступил на пожарище. Он поднялся на крыльцо, прошел по черному коридору, легонько толкнул черный скелет абажура…

– Ничего, ребята, – проговорил он вслух. – Разберемся. Жизнь, слава богу, продолжается и, похоже, будет продолжаться еще некоторое время. Достаточное время, чтобы успеть во всем разобраться.

– Полностью согласен, гражданин начальник, – услышал он негромкий голос за спиной и, обернувшись, увидел Васю. Оказывается, тот поднялся в дом следом за Пафнутьевым, и, по давней своей привычке зэка и киллера, совершенно бесшумно.

– Это радует, – откликнулся Пафнутьев, несколько смущенный тем, что его слова, обращенные к самому себе, услышал еще кто-то.

– Шумаков, о котором ты так много мне рассказывал…

– Я рассказывал?! – удивился Пафнутьев.

– Шутка. Он молод, хорош собой, улыбчив, весел?

– Всего понемножку.

– Животик не нагулял?

– Что-то просматривается, – усмехнулся Пафнутьев. – Но не очень, не слишком.

– Видимо, теннисом занимается?

– Плаванием.

– Он всегда неплохо плавал… В мутной воде. Ты с ним подружился?

– Не получилось.

– Почему? – искренне удивился Вася.

– Мы разной крови. – Пафнутьев в упор посмотрел на киллера, тот опять расположился в уголке на корточках – зэковская поза.

– Это мне нравится, – кивнул Вася. – Но не все мне нравится в этом мире, ох, не все, не все, – почти простонал он сквозь зубы.

– А что не нравится?

– Лубовский опять слинял. В Австрии он нынче. Лечится. Если я скажу, что совесть его замучила, ты же мне, Паша, не поверишь. Что у таких людей может болеть… Беспокойство их охватывает время от времени по самым разным поводам. Покойнички снятся, люди вроде тебя достают…

– Его достанешь!

– Паша, у меня есть один человечек из его охраны… Говорит, достал ты его. Хорошо так достал. Переживает. Слова разные произносит в твой адрес, и все непочтительные, можно даже сказать, срамные.

– Ишь ты!

– Да, Паша, да. Так что ты поосторожнее, береги себя, ты еще можешь пользу принести.

– Кому?

– Как кому? – вскинулся Вася в своем углу. – Человечеству. Ты же ведь ему служишь, человечеству? Так что поберегись. Видишь, как он поступает с людьми. – Вася обвел взглядом черные, обгорелые бревна.

– Думаешь, он? – спросил Пафнутьев.

– Паша, прости… Ты дурак? Или прикидываешься?

– Прикидываюсь.

– Тогда ладно, тогда продолжай. Это не самое глупое занятие – дураком прикидываться.

– А я это… Старый по этому делу, – усмехнулся Пафнутьев.

– Ладно, начальник. – Вася поднялся, отряхнул штаны, сквозь оконный провал в стене внимательно осмотрел двор. – Мне пора. Мы с тобой обо всем договорились. Это хорошо, не с каждым удается так быстро все обсудить. Пока. – Он протянул суховатую ладошку. – Как говорит мой знакомый – до скорой встречи на очной ставке.

– Где? – присел от неожиданности Пафнутьев.

– Шутка! – Вася махнул рукой и, не оглядываясь, вышел из дома. Пафнутьев видел, как он, ссутулившись, заворачивая носки туфель внутрь, пересек двор, старательно обходя лужи, оставшиеся после пожарных, и свернул по улице вправо, к платформе электрички. Пафнутьев хотел было окликнуть, остановить Васю, спросить – о чем они с ним все-таки договорились, что обсудили и чем он, собственно, заслужил киллерскую похвалу. Он уже шагнул с крыльца, но что-то его остановило. Пафнутьев вдруг понял – не надо этого делать.

Вася сам, не называя все своими именами, как бы оставлял ему простор для маневра, оставлял свободу действий. Что Вася понял, то и понял, его дела. Он великодушно не стал посвящать в них Пафнутьева. Его слова означали только одно – они союзники, но ничем друг другу не обязаны, и каждый может поступать, как считает нужным.

Это была хорошая позиция, ее и в самом деле можно было назвать великодушной. Вася прекрасно понимал – со следователем прокуратуры можно сотрудничать, но говорить с ним откровенно все-таки не следует. И не из опаски, не из ожидания подлянки с его стороны, вовсе нет. Причина в другом – не надо связывать руки следователю прокуратуры, у него свои проблемы и свой риск в жизни.

***

Упав на переднее сиденье рядом с Андреем, Пафнутьев откинулся на спинку, закрыл глаза и на какое-то время замер в неподвижности. Слишком многое свалилось на его голову за последний час, чтобы принимать решения быстрые, уверенные или хотя бы разумные. Пожар, смерть Ивана Степановича, появление Васи с непонятными предостережениями, спасенный портфель с бумагами Лубовского – все это требовало не просто обдумывания – времени. Пафнутьев вообще считал, что никто и не думает в полном смысле слова, просто надо дождаться момента, когда решение придет само – уже выверенное кем-то там наверху, уже осмысленное и как бы выдержанное, как бывает выдержанным коньяк. Выпить его, конечно, можно и сырым, и захмелеть можно, но радости не будет, будет головная боль и непереносимое чувство раскаяния.