Победа по очкам

– Прошу прощения за убогость угощения, но я, Паша, исправлюсь. Как только ты с победой на белом коне въедешь в наш город, сразу почувствуешь, что въехал к себе, в свой город.

– Въехать я согласен, лишь бы не привезли.

– Говори, Паша, да не заговаривайся! – строго сказал Халандовский и резко, с некоторым даже недовольством свинтил серебристую пробку с бутылки. Не опуская ее на стол, он наполнил стопки, хорошие стопки, емкие.

– Смотрю, ты уже освоился в Москве, – проворчал Пафнутьев.

– Я не в Москве, я в жизни освоился. При твоей, Паша, поддержке.

– Да ладно. – Пафнутьев ткнулся своей стопкой в стопку Халандовского и выпил. Водка оказалась холодной и мягкой, буженина – холодной и сухой, какой и положено быть буженине, нет в мире ничего более отвратного, чем сырая, сочащаяся буженина, а хрен был вскрыт минуту назад, он тоже был холоден и остр.

– Паша, ты печален, – негромко проговорил Халандовский.

– Я не печален, я сосредоточен, – ответил Пафнутьев и, подняв с пола портфель Лубовского, положил его на стол.

– Знакомая вещица, – сказал Халандовский.

– Из-за этой вещицы один человек уже смерть принял.

– Видимо, в ней таится какая-то опасность?

– Аркаша, я хочу, чтобы ты оценил эти бумаги. – Пафнутьев положил тяжелую свою ладонь на обгорелую кожу портфеля. – Полистай, покажи знающим людям… Мне некому показать, всех боюсь.

– Я один остался, которого ты не боишься? – усмехнулся Халандовский.

– Есть еще два-три человека… Но они не смогут разобраться в этих тайнах.

– Если один уже сложил свою буйну голову… Это может случиться и со мной?

– Конечно, – кивнул Пафнутьев и снова наполнил рюмки. – Можешь отказаться.

– И ты дальше по жизни пойдешь один?

– Угу… Один.

– И тебе не совестно говорить мне это.

– Совестно. – Пафнутьев поднял свою стопку, предлагая Халандовскому поступить так же.

– Паша… Хочешь, я скажу тебе одну умную мысль? Только ты не обижайся…

– Скажи.

– Мы победим.

– Нисколько в этом не сомневаюсь.

– За победу! – поднял свою стопку Халандовский.

– На всех фронтах! – подхватил Пафнутьев. Выпив, он поставил стопку на стол и уставился на Халандовского.

– Ты чего? – спросил тот.

– Ивана Степановича убили.

– Ивана Степановича убили?!

– Из-за этого вот портфеля. За ним приезжали. И старик не отдал. И старик не отдал. И старик не отдал, понял?! – Пафнутьев прижал кулаки к глазам.

– Паша, ты не должен этого так оставить, – твердо сказал Халандовский. – Это нехорошо, когда наших бьют.

– Вася мне сказал то же самое.

– Ты с ним виделся?

– На пожарище. Они и дом Степаныча сожгли.

– Я могу помочь? Прости! – спохватился Халандовский. – Я плохо сказал. Я скажу иначе. Я могу помочь!

– Полистай бумаги. Покажи грамотным людям.

– Могу и деньгами.

– Чуть попозже.

– А Вася…

– Мне кажется, что Вася вышел на тропу войны.

– Он тебе сам об этом сказал?

– Дал понять.

– Это хорошо, – кивнул Халандовский.

– Почему?

– Значит, охотиться будет не за тобой.

– Надеюсь, – усмехнулся Пафнутьев.

– Вася не человек, – убежденно сказал Халандовский. – Ты должен это всегда помнить – Вася не человек.

– А кто же он?

– Курок. У него и кличка была – Курок. Безотказный, не знающий промаха, не знающий ни страха, ни жалости. Ты не станешь его останавливать?

– В чем, Аркаша? Как? Моя цель – Лубовский. Им я и пытаюсь заниматься. Больше меня никто не интересует. Руководство поручило мне разрабатывать Лубовского. Невзирая на ту карьеру, которая, возможно, его ожидает. Все. Я продираюсь к Лубовскому. У меня за спиной – трупы. Я уже не знаю, сколько их и чем они заслужили свою печальную участь. Будут еще трупы? Не исключаю. Более того, я в этом почти уверен. Выживу ли я сам? Не знаю. И это маленькое обстоятельство дает мне право поступать свободно и безоглядно. Кто сейчас на мушке? Не знаю. Но совершенно уверен, что я на мушке. Дали понять.

– Как раз об этом я и хотел тебя предупредить.

– Значит, утечка информации. Скажу больше – сознательная утечка информации. Они поручили тебе предупредить или, скажем откровеннее – пригрозить мне.

– Паша! – возопил Халандовский. – Как ты можешь?!

– Могу, Аркаша, я теперь все могу. И не обижайся. Я сказал «поручили» в переносном смысле. Лубовский знает, что, если тебе станет известно, ты мне сообщишь. И случилось так, что тебе что-то стало известно. И, конечно же, ты мне сообщил, не стал утаивать столь важную информацию. Вот и все.

– А, тогда ладно, тогда пусть, – примиряюще пробормотал Халандовский. – Когда нужен результат? – Он ткнул толстым своим мохнатым пальцем в обгорелый портфель, который все еще лежал на столе.

– Вчера.

– Понял. Но дня три потребуются.

– Годится, – кивнул Пафнутьев. – Если будешь кому-то давать на прочтение – сними копии. Пусть твои ребята изучают копии, а не оригиналы. Оригиналы оставь при себе.

– Паша! – обиженно заорал Халандовский. – Кто я, по-твоему?

– Собутыльник.

– Между прочим, я не знаю звания выше, – значительно произнес Халандовский и разлил по стопкам остатки водки. – Как водка?

– Идет.

– Паша, Москва на тебя повлияла плохо. Надо что-то предпринимать, что-то делать с собой.

– В какую сторону повлияла?

– Ты стал сдержанным и каким-то… Величавым.

– Это пройдет, – беззаботно махнул рукой Пафнутьев. – Понимаешь, контора обязывает, больно значительная контора, это все равно что надеть пиджак на три размера больше. Невольно выпячиваешь грудь, расправляешь плечи, становишься на цыпочки, чтоб люди не заметили – пиджак-то с чужого плеча, пиджак-то не по росту… Хоть подкладывай подушки!

– Подушки – это хорошо, в них пули застревают.

– Легенда. Не застревают. Нет, не застревают, – повторил Пафнутьев, как бы прикидывая путь пули сквозь подушку. – Дробь, особенно заячья, утиная, – эта да, останется в подушке. И потом знаешь… У подушек есть не менее важная задача.

– Какая? – с интересом спросил Халандовский.

– Как ничто другое она способствует сближению людей. И вообще помогает человеческому общению.

– Какой прекрасный тост! – воскликнул Халандовский. – Никогда не слышал ничего подобного! Москва повлияла на тебя очень благотворно. Будь здоров, Паша!