Победа по очкам

– Мечтаешь сохранить отношения с Машей? – спросил Лубовский.

– Почему же сохранить… Ничуть. Развить и углубить.

– Даже так! А Маша?

– Не возражает, – отчаянно сказал Пафнутьев.

– Так, – крякнул Лубовский. – Я смотрю, мне нельзя отлучаться надолго… Спасибо за откровенность. Пошли, Паша. – Лубовский приглашающе махнул Пафнутьеву рукой и первым, не оглядываясь, направился к дому.

Пафнутьев виновато развел руками, дескать, простите, милые девушки, но обстоятельства сильнее, и я вынужден вас покинуть. Он подвинул кресло к столу, как это делают воспитанные гости, несколько нескладно поклонился и не слишком быстрым шагом направился вслед за Лубовским. Перед тем как войти в дом, он оглянулся, махнул всем рукой, а если говорить точнее, то рукой он махнул Маше – мол, в случае чего не забывай, не помни зла и моей милой бестолковости. Маша в ответ тоже помахала ему тонкой своей загорелой ладошкой.

И Пафнутьев скрылся за стеклянными дверями дома.

***

Идя вслед за Лубовским, Пафнутьев поднялся на второй этаж, прошел какими-то переходами, залитыми закатным солнцем, и неожиданно оказался в кабинете. То, что это кабинет, можно было догадаться только по громадному письменному столу – все остальное напоминало не то холл, не то спальню. Во всю стену окно, от пола до потолка, выходило в сторону моря. Зрелище было настолько завораживающим, что Пафнутьев, кажется, забыл про Лубовского и, подойдя к окну, уставился на море.

– Что скажете, Павел Николаевич? – Лубовский перешел на официальный тон, давая понять, что застольные шуточки среди девочек закончились.

– Красиво, – сказал Пафнутьев. – Никогда ничего подобного не видел. И, наверно, уже не увижу.

– Как знать, – ответил Лубовский со странной усмешкой. – Как знать.

– Это в каком смысле?

– Может быть, на соседнем острове вы построите себе нечто похожее… Как знать.

– Очень крепко в этом сомневаюсь. – Пафнутьев отошел от окна.

– Хотите, поделюсь жизненным опытом?

– Конечно, хочу! – с подъемом произнес Пафнутьев, и Лубовский чуть заметно поморщился от его шутовского тона.

– Никогда ни в чем не сомневайтесь. Это выгоднее. Сомнения иссушают душу… И кошелек от них тоже почему-то становится тощеватым.

– Возможно, вы и правы. Вполне возможно. Но видите ли, Юрий Яковлевич, жизнь богата в своих проявлениях.

– Все ее проявления вполне укладываются в мою схему. Разве этот остров не подтверждает мою правоту?

– Подтверждает, – согласился Пафнутьев. – Но есть другие острова, Юрий Яковлевич.

– А какие вам нравятся больше?

– Конечно, ваш остров вне конкуренции.

– Берите себе такой же. – Лубовский сделал легкий жест рукой – дескать, о чем разговор, стоит ли вообще говорить о таких пустяках.

– Думаете, смогу?

– Вполне. Но придется поработать.

– На вас?

– Зачем? Не надо на меня работать. Никто на меня не работает. Да я бы этого и не допустил. Искренне, увлеченно и самоотверженно, но работать можно только ради чего-то высокого, достойного, значительного. Например, ради истины. Ради справедливости. Ради добра… Да, есть такое понятие. Хотите, я на ваш остров даже Машу отпущу? У вас там какие-то переглядки состоялись… Она не будет вас раздражать.

– Машу я не потяну, – с грустью сказал Пафнутьев.

– В каком смысле?

– Для Маши одного острова мало. Ей нужен архипелаг.

– Уверяю, Павел Николаевич, вы ошибаетесь. Чрезвычайно скромная, некапризная, но со своим достоинством женщина.

– Да, я это заметил, – сказал Пафнутьев чуть поспешнее, чем следовало, и Лубовский понял – его собеседник торопится закрыть эту тему.

– Мои бумаги целы? – неожиданно спросил Лубовский. – Неужели в самом деле сгорели?

– Дотла! – Пафнутьев даже ладони прижал к груди в знак полнейшей своей искренности.

– Значит, целы.

– Юрий Яковлевич!

– Сколько вы за них хотите?

– Да я бы вам их даром отдал!

– Даром не надо. Даром – это слишком дорого. У меня нет таких денег. Мы можем поговорить об этом спокойно, не торопясь и вполне доверяя друг другу? И еще одна у меня просьба – называть вещи своими именами.

– Видите ли, Юрий Яковлевич…

– Остановитесь, Павел Николаевич! По вашим первым словам я понял, что разговор у нас пока не клеится… Дело вот в чем… У меня мало времени. Завтра я улетаю.

– В Москву?

– Нет, в Москву я могу вернуться только с вашей помощью. Я это знаю, и вы это знаете.

– Вы меня переоцениваете.

– Ничуть. И потом, если я ошибаюсь, то это мои проблемы. Позвольте мне говорить то, что я считаю нужным. У нас для разговора есть только этот вечер. Давайте его используем… Как можно лучше. Согласны?

– Юрий Яковлевич! Конечно!

Вошла Маша, молча поставила на стол бутылку вина, два бокала, нарезанные грейпфруты, задержалась на секунду, ни на кого не глядя – давая возможность заказать еще что-либо. Но и Пафнутьев, и Лубовский молчали, и Маша так же неслышно выскользнула из комнаты.

– Красивая женщина, – как бы про себя сказал Лубовский.

– Вот здесь мы с вами наверняка едины во мнении! – воскликнул Пафнутьев.

– Я знаю, – кивнул Лубовский.

– Откуда?

– Павел Николаевич, вы более откровенный человек, чем вам кажется. А я более проницательный. Я ответил на ваш вопрос?

– Вполне.

– Ответьте и вы на мой… Эта дурацкая статья в газете… С вашей подачи?

– Я по другому ведомству, Юрий Яковлевич.

– Хотите откровенно? – Лубовский налил себе вина, выпил, помолчал, поставил стакан на мраморный столик. – Я легко могу разбить любое обвинение, любой упрек этой статьи, или как там она называется. Но видите ли, Павел Николаевич… Я не имею права этого делать, я не могу опускаться до оправдываний, до каких-то там доказательств. Если я доказываю, значит, уже ущербен. Понимаете, о чем я говорю?

– Вполне.

– Я тоже думаю, что понимаете, несмотря на странную манеру, в которой ведете разговор.

– В чем вы увидели странность?

– Куражитесь, Павел Николаевич.

– Если тема не допускает шуток – это несерьезная тема… Так сказал какой-то очень умный человек, но я не помню, к сожалению, его фамилию.

– Выражение хорошее. Оно мне тоже нравится. Но ваша куражливость вовсе не шуточная. Она избавляет вас от ответственности за свои слова. Дескать, поговорили, поболтали, разошлись, и никто никому ничем не обязан.

– Юрий Яковлевич, – со всей доступной ему серьезностью заговорил Пафнутьев. – Смею заверить, что я услышал все ваши слова и ни от одного своего слова не отказываюсь. И пусть вас не смущает некоторое кажущееся, повторяю, кажущееся легкомыслие в моих словах.

– Нисколько в этом не сомневаюсь. Иначе вы бы не сидели здесь. Уж если на меня выпустили вас, Павел Николаевич… Я сделал соответствующие выводы. Мы в Испании, Генеральная прокуратура далеко, между нами три десятка стран… Мы на острове в Средиземном море, мы в моем доме, наконец… Я предлагаю поговорить… Даже не знаю, как это назвать… В общем, по-мужски. Согласны?