Победа по очкам

Не всегда справедлива, не всегда, ребята.

Не всегда.

***

Утром, ровно в семь утра, Пафнутьев, уже одетый и гладко выбритый, вошел в комнату со стеклянной стеной в сторону моря. Комната была залита светом восходящего солнца и выглядела нарядной, даже торжественной.

Лубовский сидел в кресле, закинув ногу на ногу. На Пафнутьева глянул настороженно и тут же снова обернулся к восходу.

– Боже, как красиво! – воскликнул Пафнутьев.

– Скажите что-нибудь еще, Павел Николаевич, – без улыбки ответил Лубовский.

– Видите ли, Юрий Яковлевич, несмотря на глубокое мое уважение… Я вынужден все-таки отклонить ваше предложение. Я не справлюсь с заданием, которое вы мне хотите поручить.

– Вы себя недооцениваете, Павел Николаевич. Но это не важно… Я бы мог окружить вас хорошими помощниками, если бы дело было в этом. Но дело ведь не в этом?

– Вы правы, не только в этом. К сожалению.

– Ну что ж… Вы сделали свой выбор. Вы его сделали сами. Ведь вы все обдумали?

– Насколько это было возможно.

– Скажу откровенно… Вы меня не удивили. Другого я не ожидал. Наверно, и вы не слишком долго колебались.

– Вы уж меня не корите. – Пафнутьев развел руками в стороны.

– Упаси боже! – воскликнул Лубовский, поднимаясь. – Значит, так… Я сейчас вылетаю в аэропорт. Часа через полтора вертолет снова будет здесь. И доставит вас на большую землю. Дальше ваш путь в Барселону на машине. Вопросы есть?

– Ни единого. – Пафнутьев покачал головой.

– Счастливой дороги. – Лубовский пожал Пафнутьеву руку и быстро вышел из комнаты.

Через минуту Пафнутьев уже видел его сквозь стеклянную стену на площадке. Лубовский что-то говорил Маше, видимо, по делу, поскольку лица у обоих были сосредоточены и Маша после каждого наставления кивала – дескать, сделаю, запомню, позвоню, напечатаю и так далее.

Лопасти над прозрачной кабинкой вертолета завертелись быстрее. Лубовский, согнувшись от вихревых потоков воздуха, пробежал к кабинке, нырнул внутрь и захлопнул дверцу. Теперь он смотрел только вперед, его уже не интересовали люди на площадке, которые собрались проводить его. И только когда кабина оторвалась от площадки, Лубовский, словно сжалившись над своей челядью, приветственно поднял руку. Все снова замахали, видимо, Лубовский не обижал свою обслугу. Все, кто был в доме, высыпали на площадку. Маша, словно чувствуя какую-то свою вину, стояла поодаль, на Пафнутьева не смотрела и, когда вертолет скрылся за крышей дома, опустив голову, прошла в дом.

Как бы открещиваясь от всего, что дальше произойдет.

***

День тянулся долго и как-то бестолково.

Сначала все завтракали, пошли к морю, потом плескались, но прежнего веселья не было, все происходило сумрачно, чуть ли не подневольно, будто угнетало что-то более важное, неотвратимое. Маша вообще не появилась на берегу, сославшись на какие-то задания, которые оставил ей Лубовский, Слава время от времени вскрикивал, показывая свою беззаботность, Пафнутьев отделывался короткими словечками.

В воздухе повисло ожидание.

Самолет из Барселоны на Москву улетал вечером, поэтому торопиться было некуда, и Пафнутьеву позволили вдоволь насладиться лазурным морем, живописным островом, который приобрел предусмотрительный Лубовский на случай резких перемен в жизни, неблагоприятных перемен, каковые время от времени все-таки случались, несмотря на общее его победное шествие по жизни.

Лубовский позвонил в середине дня, из Лондона позвонил. Когда все уже сидели за обеденным столом. Услышав телефонный звонок, все замерли, напряглись, но никто не поднялся из-за стола, хотя в таких случаях Маша всегда срывалась первой – она считалась секретарем Лубовского.

Трубку поднял Слава. Он собрался, посерьезнел, к телефону подошел, почти печатая шаг, – Пафнутьев прекрасно видел эти неуловимые подробности.

– Всем привет! – весело сказал Слава. – Юра желает приятного аппетита и настаивает на холодном сухом вине.

– Это прекрасно, – заметил Пафнутьев негромко, но Слава его услышал.

– Паша в восторге от твоего предложения выпить белого сухого! – воскликнул он.

После этого тема разговора, похоже, сменилась, Слава опять посерьезнел, отвернулся ото всех, чтобы не видели его лица, видимо, не был он уверен в своем лице. Вернувшись после разговора к столу, Слава не сразу включился в общую беседу, не сразу смог изобразить улыбку.

– Какие-то неприятности? – простодушно спросил Пафнутьев.

– Неприятности? У Юры? – удивился Слава. – С чего это ты, Паша, взял?

– Да смотрю вот – какой-то ты нахмуренный…

– Это я, Паша, нахмуренный, а не Юра. Ты можешь быть нахмуренным, Маше может присниться нехороший сон… У Юры ничего подобного не случается.

– Это радует, – кивнул Пафнутьев.

– Радует? – опять почему-то удивился Слава, после разговора с Лубовским он как-то изменился и уже не мог слова Пафнутьева слышать и воспринимать. – Это не просто радует, это внушает уверенность в завтрашнем дне, Паша, – проговорил Слава с тяжеловатой назидательностью.

– И опять согласен, – не стал возражать Пафнутьев.

– Вертолет на месте, пилот в полной боевой готовности, после обеда вылетаем, – проговорил Слава, глядя в стол, не мог он восстановить свое благодушное состояние, которое было у него до звонка Лубовского.

– Куда? – спросил Пафнутьев, чтобы совсем уж не молчать.

– Домой, Паша, домой… Сначала в Испанию, материковую Испанию. Потом машиной до Барселоны, а дальше – летайте самолетами Аэрофлота.

– А погода летная? – недоверчиво спросил Пафнутьев.

– Над всей Испанией безоблачное небо.

– Где-то я слышал эти слова…

– Классика! Хемингуэя читать надо.

– Если слова ему знакомы, значит, читал, – подала наконец голос и Маша – явно в поддержку Пафнутьева.

Слава неодобрительно глянул на нее исподлобья, будто девушка нарушила нечто заранее оговоренное и согласованное. Разговор за столом явно не клеился, все слова казались вымученными, надсадными, и только Пафнутьев выглядел оживленным и чуть ли не веселым.

– Прекрасная погода, не правда ли? – спросил он, когда пауза за столом затянулась до неприличия.

– Я же сказал – безоблачное небо, – пожал плечами Слава, не отрывая взгляда от стола. – Над всей Испанией, – добавил он, чтобы уж знаменитые слова были произнесены полностью. – Пора. Пилот заждался. Да и дорога неблизкая.

– Ну, что ж, я готов. – Пафнутьев поднялся. – Доберусь до Москвы – позвоню, доложусь, – сказал он, обращаясь к Маше.

– Буду ждать, – сказала она. – Может, дождусь.

– Ты у меня дождесси! – с дурашливой угрозой проговорил Пафнутьев, но Маша лишь слабо улыбнулась, как можно улыбнуться шутке искренней, но неуместной.