Победа по очкам

Потом вдруг Пафнутьев обратил внимание, что Слава, опасливо поглядывая в его сторону, шепчется с Машей, и не за столом, а в сторонке, у мачты, и касается Маши совсем не так, как это принято в общем застолье, совсем не так. За общим столом так не касаются, сказал себе Пафнутьев, тут вы заблуждаетесь или же полагаете, что я заблуждаюсь…

С большим трудом, но Пафнутьев все-таки продирался к здравому смыслу, и это ему изредка удавалось. Сказывался опыт общения с Халандовским, с тем же Худолеем, да и Шаланда последнее время стал чаще наведываться в их компанию, оказался вполне пристойным человеком, а если его что-то подводило иногда, то только неуправляемое самолюбие, или скажем иначе – неуправляемая обидчивость, что, в общем-то, одно и то же.

– Как?! – заорал вдруг Пафнутьев, грохнув кулаком в жидковатый столик. – Как называется эта дырявая посудина?! Мать ее!

– Паша, ты буянишь? – Маша опять улыбалась хорошо и доверчиво. – Посудина называется «Азалия».

– Красиво! – одобрил Пафнутьев.

– Другими словами – «Дельфин».

– Неплохо! У зэков то же самое… Есть фамилии, есть кличка, и часто даже не разберешь, как к нему обращаться. Вот как мне обращаться к этой посудине… На «вы» или на «ты»?

– Паша, ко мне только на «ты». И я к тебе точно так же… Можно?

– Нужно! – рявкнул Пафнутьев и, пошатываясь, побрел в свою каюту. И блуждала, блуждала на его губах улыбка человека, вполне собою довольного. Он выполнил программу, которую поставил перед собой, выполнил ее успешно, можно даже сказать, с некоторым блеском. Его задача состояла в том, чтобы красиво напиться.

И он ее выполнил.

Напился.

Со мной было нечто похожее в те времена, когда я еще работал журналистом. Как-то мне довелось в одном городе Краснодарского края собирать материал об одном отделении милиции, которое одновременно было и местной бандой, почти бандой. Начальника отделения, то бишь главаря, в это время в городе не было, и мне без труда удалось собрать все, что требовалось для разгромного очерка. Когда я уезжал, добрые люди угостили меня на дорогу, и я не пренебрег их южными дарами, хорошо так не пренебрег, в машину они просто помогли мне сесть.

И вот в каком-то горном ущелье на пути в Краснодар нашу машину настигает колонна из нескольких милицейских «газиков» во главе, естественно, с главарем. Его задача не допустить публикации, а для этого все средства хороши. Мы остановились, но к тому времени армянский коньяк в душном, разогретом на солнце салоне сделал со мной все, что можно сделать с человеком слабым и доверчивым.

– Выйдем, – сказал начальник отделения милиции. – Разговор есть.

Я вышел.

Вокруг горы, ущелье, где-то на неимоверной глубине поблескивает ручей. В десятке метров несколько машин, возле каждой люди с дубинками. Я пошатнулся, но на ногах устоял, уцепившись за приоткрытую дверцу машины.

– Писать будешь? – спросил он негромко.

– О чем? – качнулся я.

– Обо мне.

– Старик, – я похлопал его вялой ладошкой по погону, усыпанному звездами, – после такого количества коньяка, которое я употребил в вашем замечательном городе… Писать? Выжить бы, старик, выжить бы.

– Так. – Он покачался с каблуков на носки, оглянулся на своих ребят, снова изучающе осмотрел меня с головы до ног, сделал шаг назад, чтобы я уже перестал наконец держаться за его погон. – Ну, ладно, – сказал он, – считай, что выжил.

Не мог он вообразить, что это жалкое, раскачивающееся в струях горячего воздуха существо может чего-то там изобразить на бумаге, не почувствовал во мне опасности. Махнув рукой своим ребятам, что можно, дескать, рассаживаться по машинам, он сел в свой «газик». Вся колонна с воем сорвалась с места и исчезла в клубах горячей геленджикской пыли.

А ведь находили трупы в горах, находили.

И сейчас находят.

Да, а очерк в «Огоньке» был, крутой очерк.

И полетел мой начальник, далеко полетел.

Не верьте в беспомощность пьяниц и алкоголиков, не верьте, ребята. Иногда из их нутра такой стержень вылезает, из такой каленой стали…

Смотреть страшно.

***

Проснулся бедный Пафнутьев в странном помещении – оно было совершенно белым. Шторы, стены, потолок, спинка кровати, оконные рамы… Впрочем, иногда попадались и золотые проблески – рама картины, плафон под потолком, дверные ручки, ножки кресел. Окно было широко распахнуто, снаружи доносился невнятный гул. Прошло какое-то время, пока Пафнутьев догадался – шумел прибой.

– Боже, да я на острове! – почти вслух воскликнул он и сел на кровати, не сбрасывая с себя простыни – Пафнутьев с ужасом обнаружил, что совершенно голый.

Оглянулся.

Белый махровый халат с опять же золотыми узорами висел на спинке кресла. Пафнутьев быстро встал, набросил на себя халат, завязал на животе двойной узел и вышел на веранду. Перед ним за мраморными перилами простиралось море. Низкое солнце отражалось в волнах, и красноватая дорожка тянулась от светила прямо к ногам Пафнутьева. Это выглядело красиво, но на душе у Пафнутьева было неспокойно.

Услышав за спиной невнятный шорох, Пафнутьев обернулся. По узкой мраморной лестнице к нему спускался человек в белых одеждах – иначе о нем сказать было нельзя. Он был весь в белом – от носков и туфель до бабочки, завершающей наряд. Даже волосы его были белые, впрочем, точнее будет сказать, седые. Единственное, что нарушало эту гармонию, – узкие черные усики. На общем белом фоне они казались приклеенными, чужими. Но в то же время придавали человеку некоторую изысканность.

– Здравствуйте, Павел Николаевич, – сказал человек удивительно знакомым голосом. – Рад приветствовать вас в этом скромном уголке.

– Здравствуйте, – несколько неуклюже поклонился Пафнутьев, решив от растерянности, что человека в таком наряде можно приветствовать только с поклоном.

– Юрий Яковлевич Лубовский… К вашим услугам.

– О! – заорал Пафнутьев. – Юрий Яковлевич! Я, кажется, даже соскучился по вас!

– Приятно слышать. – Суховатая ладонь Лубовского утонула в жаркой руке Пафнутьева. – Вы вчера несколько утомились, поэтому мы не стали вас тревожить.

– Вчера?! – поперхнулся Пафнутьев. – Вы хотите сказать, что это не закат?! – Пафнутьев ткнул пальцем в красноватое солнце.

– Это восход, Павел Николаевич, – тонко улыбнулся Лубовский. – Закат мы видим редко, он за горой. – Лубовский сделал изящный жест рукой куда-то в сторону, где, видимо, и садилось солнце каждый вечер. Он прошелся по площадке, сунув руки в карманы белоснежных своих брюк, полюбовался поднимающимся солнцем, повернулся к Пафнутьеву, который расположился в плетеном кресле – точь-в-точь такие же стояли на яхте. Судя по всему, их покупали одной партией.

– А я смотрю, вы с утра при полном параде, Юрий Яковлевич? – спросил Пафнутьев.