Победителю достанется все

— Верно, — согласился Лотар. — Сколько себя ни отговариваю, вечно на одном и том же попадаюсь.

— На чем?

— Считаю, что кому-то нравлюсь.

Что он имеет сейчас в виду? Свои неудачные браки? Или же их дружбу?

— Все равно ты хитрая бестия.

— Когда как, — ответил Лотар.

Разговор принимал щекотливый оборот, надо было сменить тему, но он не знал, что сказать. Иногда ему чудится, будто перед ним всегда один и тот же собеседник, одно и то же лицо. Покойный Патберг, Урбан, Лотар — все они, возможно, его враги.

Он уставился прямо перед собой. На столе, словно след, белеют хлебные крошки. Он досадливо их смахнул. Потом поднял глаза и в большом окне, выходящем в сад, увидел отражение ламп — будто огромные светящиеся цветки. Господи, да где это он? Неужели почти двадцать лет миновало? Откуда тогда у него такое чувство, будто все только начинается? Раньше он думал: у меня никогда не будет денег, не будет машины, не будет собственного дома. И вот он сидит здесь и мечтает лишь об одном — прочь отсюда. В данный миг этой мечте не за что уцепиться, кроме бутылки, расплывчатые контуры которой смутно зеленеют перед его застывшим взглядом.

Он взглянул на Лотара: наморщив лоб, тот сосредоточенно зевал. Оплывшее лицо, огромные мешки под глазами.

— Давай выпей-ка еще! — сказал Фогтман. — Не бросай меня в беде.

— Мне на боковую пора.

— Да брось ты, сперва бутылку докончим. Еще только одиннадцать.

— Ну и что? — мрачно заупрямился Лотар. — Я больше не могу.

— А я выпью, — сказал Фогтман настырно, до краев налил свой бокал и, не ставя бутылку, вопросительно глянул на Лотара.

— Ладно, — сдался тот. — Половинку.

Они подняли бокалы и выпили молча, каждый за себя.

Он снабдил Лотара полотенцами, бельем и пижамой, а сам вернулся в гостиную — прибрать немного и проветрить. Надымили они несусветно, да и выпили много. Но если Лотар еле держался на ногах, то он, напротив, чувствовал только возбуждение и какую-то взвинченность. Едва он открыл дверь террасы, из темноты в дом ринулись мелкие зеленые мошки, сотнями облепившие стекла с наружной стороны. Пожалуй, лучше выключить свет и пройтись по саду. Воздух посвежел, небо по-прежнему было пасмурным, без звезд. Из темноты вынырнула Бесси, летом она спала в будке. Он почесал ее за ухом, потеребил пушистую, мягкую шерсть, и собака, выжидательно постояв подле него, побежала к кустам у забора и уселась под ними. В гостевой комнате еще горел свет. Громоздкая неуклюжая тень Лотара приблизилась к окну и задернула шторы. Немного погодя свет погас. Пьяный Лотар вверился ночи и, вероятно, сейчас заснет.

Какой все-таки таинственный процесс — отход из жизни, с которого начинается сон. У него в последнее время это плохо получается. Едва погаснет свет, его начинают одолевать беспокойные мысли о ближайшем и отдаленном будущем, мысли, одновременно заманчивые и тревожные, и он никак не решается отринуть от себя все недоделанное, не решается сомкнуть глаза и отдаться этому темному, засасывающему и парализующему безволию, где он не в силах ничего предпринять — ни подтолкнуть, ни переиначить, ни предотвратить. Может, со временем он успокоится, когда прояснится то, что пока не утряслось и с неотвязной монотонностью мучит его долгими, бессонными ночами. Если он купит мюнхенскую фирму — чем ее финансировать? Вслед за этим вопросом незамедлительно выползал другой, который теперь после смерти Патберга, тоже надвинулся во всей своей неимоверной, хотя и одолимой сложности: как быть с виллой и парком?

Он еще не говорил об этом с Элизабет, но, видимо, придется сделать это завтра же, до отъезда в Мюнхен. Она тоже предчувствует этот разговор потому, наверное, и была сегодня так возбуждена. Потому, видимо, так и цеплялась за него, словно надеясь забыть обо всех мучительных вопросах. Ей страшно. Он ей угрожает, и она пыталась укрыться от этой угрозы в его же объятиях. Сейчас, когда он войдет в спальню, она, уже сонная, все равно протянет к нему руки, и ему ни в коем случае нельзя отстраниться. Конечно, он может прикинуться, что выпил лишнего или очень устал. Тогда она не будет слишком настойчива и удовольствуется тем, что он просто немного ее приласкает. Но лучше, правильней было бы переступить, преодолеть отчужденность. Сегодня вечером это было бы возможно, когда он услышал ее всхлип. Надо постараться вернуть тот миг. До чего же, черт возьми, тяжело, когда дела и секс так тесно переплетаются в браке! Он ненавидит этот порочный круг, сковавший его по рукам и ногам: Элизабет хочет быть любимой, чтобы не чувствовать себя ненужной, он же вынужден любить ее, потому что она нужна ему совсем для другого. Много лет он не видел в этом особой беды, но после Дании все как-то осложнилось. Он все еще был неимущим, приживалой, который не принес в дом ничего, кроме самого себя. Вот и вся сложность их брака. Хорошо, сейчас он залезет к ней в постель и исполнит все, что от него требуется. А послезавтра уже снова будет в Мюнхене. И там встретится с Катрин. Может, они даже уедут куда-нибудь на день-другой.

Вернувшись от телефона, Элизабет уже не застала Кристофа, Он половину не доел, но в знак того, что с обедом покончено, сунул салфетку в кольцо. Зато сладким творогом на десерт не побрезговал. Сейчас, наверное, уже нацепил наушники и слушает музыку у себя в комнате. Она подумала, не заставить ли его вымыть посуду, но куда проще сделать это самой. Хватит с нее сегодня волнений. Ни с кем и ни с чем она не желает связываться.

Вот и сейчас, только что, когда Ульрих позвонил из Мюнхена, она никак не могла сосредоточиться, почти не слушала его, сказала только, что с продажей участка все в порядке. Она и Ютта как наследницы подписали нужные бумаги, не вникая во все эти юридические заковыки, но ведь Лотар был с ними, он за всем проследил. К счастью, Рудольфу по завещанию был отказан лишь охотничий домик под Винтербергом. Уж он-то непременно бы заартачился. Он и в этот раз грозил оспорить завещание. Но, как обычно, дело кончилось лишь очередным запоем. «Ты можешь Лотару позвонить», — сказала она Ульриху. Хотя была абсолютно уверена, что он и так это сделал, а с ней говорит просто для проформы. Хочет понять, как она все это перенесла, но напрямик спросить не решается. Старательно избегая всего, что может коснуться ее переживаний, он только поинтересовался, чем она думает заняться после обеда.

— В саду побуду, — ответила она. — Пополю немного и кусты подрежу.

На том разговор, можно считать, и кончился, сошел на нет. Ульрих укрылся за дымовой завесой ласковых слов. Она невольно подумала: кто умеет так бесследно скрываться, того считай что вовсе нет. И Кристофа уже не было, когда она вернулась в столовую. Прокрался, должно быть, через кухню и прихожую, лишь бы незаметно улизнуть к себе. От этого ей стало еще горше, будто ее предали.

Она собрала грязную посуду на поднос и отнесла на кухню. Сбрасывая остатки еды в мусорное ведро, услышала, как щелкнул замок входной двери. Потом заскрипела дверь гаража. Наверное, Кристоф выкатывает велосипед. Она не припомнит, говорил ли он, что куда-то поедет, но он и сегодня бормотал так тихо и неразборчиво, что она ничего толком не поняла. Очевидно, в школе опять неприятности, у него был такой понурый вид, когда он пришел. Она разогрела обед, остатки вчерашнего, потому что сегодня, когда она вернулась от нотариуса, у нее не было времени, а главное, охоты стряпать, а потом еще долго звала его, пока он не явился и молча не уселся за стол.

Что-то неладно, подумала она. Опять у него это пустое, безразличное лицо, этот скользкий, уклончивый взгляд. Он ел без всякого удовольствия, уткнувшись глазами в тарелку. Сама она взяла себе только немного творога, аппетита совсем не было. Чтобы хоть как-то расшевелить сына, сказала:

— Я сегодня у нотариуса была. Дальний участок парка продали.

— Знаю, — ответил он.

Он был совершенно безучастен. На расспросы о школе почти не отвечал, лишь «да» и «нет». Почему он ей не поможет? Ведь знает же, что ей сегодня пришлось сделать, и она вправе рассчитывать хоть на капельку понимания и сочувствия с его стороны? А ей так нужна толика участия, чтобы вырваться из этого гнетущего одиночества. Но Кристоф еще такой инфантильный, в нем столько детского эгоизма, что он просто не способен видеть тревоги и заботы окружающих, даже самых близких. Долгое время она надеялась, что когда-нибудь он вырастет и будет ей настоящим другом, однако с годами он становится все более ненадежным, все менее родным, и не похоже, чтобы эта отчужденность шла ему на пользу хоть в чем-то другом.

Теперь вот он снова сбежал, захлопнув за собой дверь. Она понятия не имеет, где он околачивается целыми днями после школы. Ни разу она не слышала от него ни слова о друге или о подружке.

Она начала мыть посуду — посудомоечная машина слишком велика для двух тарелок, — и тут ей попалась на глаза сумочка, брошенная на буфете. Разве она там оставляла сумочку? Договор о продаже участка она, придя домой, сразу положила в шкафчик в спальне, это она точно помнит. Значит, и связку ключей вынула, а потом снова положила в сумочку. Видно, она совсем не в себе, иначе непременно убрала бы сумочку на место.

Может, она забыла положить ключи? Да нет, вот они. И удостоверение личности, и кошелек с чековой книжкой. А сколько она вчера сунула денег в кошелек? Сотенную и две бумажки по пятьдесят? Или три? Обычно она не очень за этим следит, но сегодня должна бы помнить. Почему ее преследует чувство, будто она не может сосредоточиться и все время что-то упускает. Весь день она как во сне, но сон какой-то нервный, беспокойный, будто за ней гонятся, вот она в спешке и хватается то за одно, то за другое. Еще с самого утра началось: Лотар за ней заехал с небольшим опозданием и уже в машине, по пути к нотариусу, она спохватилась, что забыла удостоверение. Они вернулись с полдороги, и она, пробегая через прихожую, вдруг услыхала на кухне шум. Оказалось, забыла выключить горячую воду в мойке. Кран был вывернут до упора, в газовой колонке вовсю полыхало голубое пламя.