Поцелуй ночи

– Передайте ей, пусть выздоравливает.

– Конечно.

– Я буду ждать ее звонка.

– Передам.

Щелкает дверной замок, слышатся шаги Ингрид.

– Это был Микке? – Спрашиваю я, когда она входит.

– Ты проснулась. – Улыбается она. Подходит, садится на стул и кладет ладонь на мой лоб. – Жар спал, это отлично. Я подумала, ты просто перенервничала, и не стала вызывать врача.

– Уже все нормально. – Говорю я.

Кроме того, что весь мой мир теперь – черная дыра.

– Да, это был Микке. Справился о твоем здоровье.

– Хорошо. – Закрываю глаза.

Ингрид молчит.

– Ты провела здесь весь день? – Спрашиваю я.

– Да.

– Тогда иди, отдохни. Теперь со мной все будет в порядке.

– Уверена?

– Ага.

– Может… - она вздыхает. – Может, будешь бульон?

– Завтра.

– Ладно.

Слышу, как тетя встает и идет к двери. Открываю глаза.

– А кем была твоя мама? – Зачем-то интересуюсь я.

Ингрид останавливается в двери и, обернувшись, печально улыбается.

– Она была очень мудрой женщиной. – Отвечает. – Мама учила меня тому, как выживать в этом мире. Здесь, в Реннвинде, такие знания особенно ценны.

– Ясно. – Едва слышно говорю я.

И смыкаю веки.

Тетя правильно понимает этот сигнал – выходит и закрывает за собой дверь.

На следующее утро мы завтракаем вместе, но разговоров о моей матери больше не заводим. Мне нужно собраться с мыслями прежде, чем что-то решить насчет нее. По какой бы причине Карин не желала лишить меня жизни, это лишь проделки ее воспаленного воображения, подгоняемого болезнью.

А когда Ингрид уходит в магазин, я звоню Саре. Пока длится ее перемена между уроками, мы болтаем по телефону. Рассказ о визите в психушку повергает подругу в шок, однако она выдвигает и здравое предположение: проклясть меня могла и Карин. Если какие-то способности передались мне от отца, то, заметив их наличие, она могла перенести на меня ту ненависть, которую испытывала по каким-то причинам к нему.

Договорившись с Сарой встретиться завтра в гимназии, мы заканчиваем разговор. День проходит в спокойном, ленивом состоянии. Я смотрю сериалы, читаю книги и помогаю Ингрид в саду – занимаюсь, чем угодно, лишь бы не думать больше ни о чем. А поздно вечером звоню Микке и мы долго болтаем о том, что я пропустила в школе.

– Сегодня последние занятия отменили из-за похорон Эллы. – Сообщает мой парень. – Лена Сандберг повязала черный кружевной платок в знак траура по лучшей подруге.

– Она ходила так на уроки?

– Да, и все ее подруги тоже.

– Вот это солидарность.

– Даже директор Экман не отважилась раскритиковать их внешний вид.

Я представляю Бьорна, который обнимает Лену в траурном платке.

– Она повязала концы платка под подбородком или обернула вокруг шеи и зафиксировала на затылке? – Уточняю.

– Для девочек это так принципиально? Какие-то тайные законы моды?

– Просто хочу представить.

– Обернула вокруг шеи и завязала сзади.

Я улыбаюсь, рисуя в воображении Сандберг в образе черной вдовы на похоронах главы клана сицилийской мафии.

– Должно быть, смотрелось красиво.

– Мне трудно оценивать. Все-таки, траур…

– Верно.

В трубке шуршит.

– Я ведь хотел попросить прощения.

– Что ты там делаешь?

– Забираюсь в гамак.

У меня кружится голова.

Я включаю ночник и сажусь на кровати.

– Ты не дала мне договорить. Я прошу прощения за то, что был груб.

– Микке…

– Я просто перенервничал. Сначала тот сон, а потом ты с Хельвином… – Он кашляет и продолжает. – Ты была права, мне снилось что-то жуткое, и это было настолько реально, что каждый раз вспоминая, я покрываюсь мурашками!

– Ты видел его? Того, кто тебя душил.

– Оно… он… - У него, видимо, не получается подобрать слов. – Это не человек. Хотя… Этот взгляд из-под бровей, серое лицо, когти, волосы…

– Я понимаю, о чем ты. Я тоже видела его.

– Серьезно?

– Да. И Сара тоже.

– Значит, я не один такой. – Выдыхает Микке.

– Не один.

– А я переживал, что это все из-за отца или из-за деда. Ну, в смысле, вообще все необъяснимое и жуткое, о чем шепчутся местные жители, принято здесь ассоциировать с саамским шаманством. Я подумал, вдруг кто-то из моих родных сделал что-то нехорошее? Вызвал какой-то дух или что-то в этом роде, а мне теперь приходится расплачиваться…

– Нет. Думаю, это как-то связано со мной. – Говорю я. – Мать Сары сказала, что я проклята, и теперь тьма следует за мной по пятам. Все, кто мне дорог, в опасности: ты, Сара, Б… В общем, все.

– Ты веришь в то, что тебе может навредить чье-то проклятье?

– Я уже не знаю, во что верить.

– Честно говоря, после того сна я тоже. Мне почти удалось забыть о том, что я – последний из нашего рода, как мне стали лезть в голову эти песни. Как тут не поверишь в сверхъестественное?

– Наверное, тебе передались способности мужчин твоей семьи. В чем они были сильны?

– Я слышал, они могли исцелять людей, обращаясь к Миру Духов.

– Тогда зря Ингрид не пустила тебя вчера ко мне.

– Что, кстати, с тобой стряслось?

И я рассказываю Микке о поездке к маме. Открыться кому-то – значит поделиться частью тяжкой ноши: двигаться дальше становится намного легче.

После признания я слышу от Микаэля слова поддержки, и от них становится теплее на душе. Прощаясь, представляю, как мы переплетаем вместе наши пальцы и смотрим на горы, упирающиеся верхушками в небо. Одиночество отступает, а вместе с ним и боль.

Перед тем, как уснуть, я беру с полки одну из книг. Сборник рассказов. Сажусь на кровать, открываю, и на колени мне что-то падает. Это какой-то лист бумаги. Я переворачиваю его. Снимок. Старый и слегка выцветший.

На нем мама и какой-то парень – сидят на скамейке возле гимназии. На обоих форма с шевронами школы, на лицах – улыбки.

Они не держатся за руки, но между ними ощущается какая-то связь. Им так хорошо, что их глаза светятся от счастья. Маме на этой фотографии на вид столько же лет, сколько и мне сейчас. А парень… парень кажется каким-то знакомым, хотя уверена, что не видела его никогда. Правильные черты лица, сочные губы, прямой нос, светлые глаза и соломенные волосы.