Почти подруги
Шрифт:
Полутьма павильона особенно располагала к болтовне, отгораживая от прочих немножко, ровно насколько надо; полутьма заставляла вставать чуть ближе, и они говорили вполголоса, чтобы не быть помехой всем этим людям, занятым прекраснейшим из дел – созданием кино; говорили вполголоса и сближались еще.
Он мог бы Але рассказать тут про все, показать кое- какие закоулки, тайные места, типа того… Только Аля собралась сообщить ему, что она на «Мосфильме» – не туристка, что у нее – старт карьеры, между прочим, как заметила шевеление в толпе возле декорации.
Секунда, когда все головы поворачиваются в одну сторону, как стрелки компасов – к внесенному магниту. А затем на линии «севера» возникает Руманов: сперва как темный силуэт со знакомой осанкой, затем
Руманов вошел в декорацию, следом за ним – блондинка в домашнем голубом халате, с прической под Барбару Брыльску, и толстяк-груша в отвислых трениках и майке-алкоголичке.
Руманов занял позицию у накрытого стола, взял бокал. Он не делал ничего особенного: расслабленно стоял на своей позиции, ожидая, пока все и вся займут должные места, перебрасывался с другими актерами негромкими, неразличимыми репликами, которые вызывали заливистый смех «Брыльской» и короткое похохатывание толстяка. И в то же время Роман казался ярче, выпуклей всех остальных – возможно, оттого, что на его фигуру наслаивались десятки сыгранных им разнородных ролей. Супермен с девятью жизнями посреди заурядностей. Не мешало даже то, что его обрядили в пижона из 70-х: вельветовые клеши, рубаха в тропических попугаях, полурасстегнутая на волосатой груди, ботинки на каблуках; да еще подклеили дурацкие бачки.
– Эй, в чем дело? – Рекс пощелкал пальцами у нее перед носом. – Очнись, Альбина! Или ты фанатка Руманова? Держишь его фото над кроватью, да?
Аля пришла в себя.
– Авада кедавра! Чур тебя! Я похожа на чокнутую?
– Было дело, минуту назад.
– Мне Руманов даже не нравится!
– Не знаю…
– Нет, он мне нравится как актер! Потому что актер он великолепный. Будешь спорить?
Юра помялся, но с неохотой признал дарование Р.Р.
– Смотрю, потому что любопытно! Я же не хожу запросто к папе-оператору на работу. Но вот все остальное – ха, это просто смешно! – восклицала Аля (она и смутилась, и возмутилась: как! ее поставили в один ряд с безмозглыми фанатками!).
И тут помреж заорал, и без мегафона покрывая весь павильон:
– Тишина-а на площадке!
А затем режиссер:
– Приготовились… Камера… Начали!
Юра, будто команда относилась к нему, вскинул цифровую камеру и начал снимать, нацеливаясь то на актеров, то на своего отца, приникшего к черному цветку видоискателя. Аля вытянулась на цыпочки, чтоб лучше видеть.
– Никогда не проводил время приятней! – развязно произнес Руманов с бокалом. – Папаша, позвольте мне поднять этот тост…
– Тамбовский волк тебе папаша! – надулся толстяк, бросил с дребезгом вилку с наколотым огурцом. – Доча, проводи до дверей этого ферта!
– Тогда я уйду с ним! – заявила блондинка.
Руманов шумно отодвинул стул и уселся, закинув ногу на ногу.
– Нет, я могу уйти, папаша, но зачем портить вечер? Нам вместе так хорошо…
– Станет еще лучше, когда ты отчалишь, – мрачно сказал толстяк.
Когда ты отчалишь: и мысль о собственных съемках влетела в Алину голову. Она взглянула на часы – мамочки!
– Опаздываю! – вскрикнула она.
Бросив последний взгляд на драгоценного Р.Р., Аля поспешила к выходу. Юра кинулся за ней.
– Я завтра на концерт иду. Питерская группа, рок играют. Офигенные! Мы с друзьями из ВГИКа собрались, пойдем с нами! – предлагал он на ходу.
Аля цокала каблуками по коридору, почти бежала. Не уволят же ее, если она задержалась на пять минут? То есть двадцать…
– ВГИК? Рок? Не знаю, некогда!
Они выскочили из здания на улицу. Забияка-ветер швырнул Але пыль в лицо. Рексик притормозил Свирскую за рукав.
– Телефон свой оставь!
– Телефон? Или лучше почтовый адрес…
Аля замялась.
На солнечном свету глаза студента стали зелено-желтыми, они смотрели неотвязно, как глаза зверя из лесной темноты. Алю тронуло его очевидное притяжение к ней. И длинные, неприкаянные руки, схватившиеся за камеру. Что-то толкнуло ее: «да», Аля быстро продиктовала номер и, бросив «пока», помчалась
к третьему павильону.Пять часов спустя она услышала: «Стоп! Снято» – и ее сцена в массовке была закончена. К статистам подошел администратор – парень в красных «конверсах» и с модной щетиной, которая росла неровно и не шла ему. Он поблагодарил всех за работу (часы ожидания, пока переставлялась камера и тому подобное, короткая репетиция и двадцать минут съемки дублей). Стал раздавать бумаги, которые надо подписать, прежде чем получить свои шестьсот рублей. Но ведь Аля не ради этих денег пришла – она надеялась, что хоть сегодня ей повезет. Что ее заметят. Выдернут из массовки, как ананас с картофельной грядки, выложат на серебряное блюдо… Нет. В последние три месяца ее жизнь состояла из хождений туда-сюда: два дня она разносила в кафе капучино, грибной суп и баварскую пиццу, затем два дня бегала по кастингам; затем все повторялось. В конце прослушивания ей всегда говорили: «Мы вам позвоним». Аля слышала эту фразу уже в сорока вариациях: сказанную впроброс; с теплой улыбкой; с обещанием явным, как гонг; пустую формулу; фразу холодную, как застывший комочек жвачки; и бледную, как оттиск штампа; и смутно сиявшую, как начало рассвета… Не позвонили ни разу.
Сегодня, только она ступила на территорию «Мосфильма», как ее охватил пьянящий, звенящий туман ожидания: что-то случится, случится! Чего ж ты ждала, глупая? Что как в старом американском мюзикле, все сделают шаг назад, а ты случайно – вперед, и режиссер с усиками Кларка Гейбла восхищенно поднимет круглые брови и предложит заменить тобой примадонну, которая пять минут назад закатила истерику и опять хлопнула дверью, а грузный продюсер пыхнет сигарой и скажет: «Попробуй»… так? Смешно! Туман сдуло отрезвляющим ветром, Аля очнулась.
Павильон, где шли съемки, был так громаден, что его дальний край терялся во мраке. По присыпанному пылью, истоптанному тысячей ног бетонному полу змеились толстые черные провода. Они ныряли в черные и стальные ящики, приборы непонятного назначения, перекрещивались, свивались в петли. Десятки людей мелькали, блуждали, маячили. Подобно прислужникам древнеегипетских жрецов, они делали нечто значительное, а то и грандиозное, но профанам неведомо – что; Аля хотела бы проникнуть в эту загадку, да ей не было хода в храм. Возле ярко освещенного короба декорации, где недавно была съемка, стояли режиссер, рыжий крепыш с головой-луковкой и хитроватыми раскосыми глазами, и продюсер, белесый, полноватый, нервный мужчина за сорок. Бросив сумку в раскладное кресло, к ним подошла, тяжело впечатывая каблуки в пол, высокая брюнетка в брючном костюме. Режиссер и продюсер рядом с ней сразу стали казаться ниже, как шкодники-малыши. В этой даме Аля узнала собеседницу Руманова. Почему-то ее хотелось рассмотреть внимательней. Блестящий шлем волос, нахмуренные брови и яркий взгляд, взгляд хозяйки положения, взгляд живой фигуры на носу корабля, летящего по волнам как стрела, фигуры, чья воля управляет и самим кораблем, и ветром в парусах, и волнами…
Впрочем, что тебе до нее? Аля встряхнулась и направилась к администратору за своими жалкими деньгами. Не успела она пройти нескольких шагов, как на Свирскую натолкнулась какая-то девушка. У нее выпала папка и по бетону пола разлетелись страницы.
– Да что ж я за растяпа! – вскрикнула девушка, вцепляясь в свои тусклые вьющиеся волосы.
Аля опустилась на корточки, помогая девушке собирать листы (какие-то договора – Аля мельком увидела пронумерованные пункты, «стороны обязуются»).
– Спасибо, – сказала девушка.
Она была всего на несколько лет старше Али, а лицо у нее было худое и такое усталое, будто она то ли много дней недосыпала, то ли работала без продыху, не показываясь на солнечный свет. Аля даже подумала: не больна ли она?
– Тут всюду кабели по полу, ящики, – хмыкнула Аля. – Ничего удивительного, что вы споткнулись! Было бы странно, если б никто на этом месте не споткнулся.
– Ну да, – от этой небольшой поддержки девушка чуть повеселела. – А вы кем здесь?