Почти понарошку

– Лучше бы доехала, - брякнул Герман.

Даша подняла на него несчастный взгляд и свистящим шепотом проговорила:

– Думаешь? Чтобы потом всю жизнь слушать про закомплексованную дуру?

– Рассосалось бы…

– Вряд ли… У нас все было как-то… Наверное, я сама виновата, чего-то же ему не хватало. Хватало бы – не было бы Людки.

– Ну, может, чего и не хватало. Сильно, что ли, закомплексованная?

– Откуда я знаю! – взвилась Даша, но тут же погасла. А потом, всхлипнув, совершенно безнадежным голосом сообщила: - Он у меня первый был. В апреле замуж позвал, и как-то само все получилось. Я с ним почти ничего не чувствовала, что в книжках пишут. Все, больше ничего не скажу. Ты прав, надо было мириться, пока предлагал.

Даша встала из-за стола и равнодушно посмотрела на осколки. Отвернулась к мойке, чтобы достать веник. Но плечи ее снова затряслись едва сдерживаемым рыданием.

– Вот и не реви! – рявкнул Герман.

Даша резко обернулась и вскрикнула:

– Да, я реву! Я не танк, ясно? Я живой человек, у меня чувства есть! Он меня унизил! Мне плохо! Получается, меня любить нельзя, со мной можно только чтобы папа дешево запчасти возил, или кому-то назло! Для остального я не гожусь, потому что закомплексованная дура! Или танк – еще лучше!

Она прошлепала обратно к столу, взяла свой стакан, добавила в него коньяка и резко опрокинула в себя.

– Ты бы закусывала, - рассмеялся Герман, наблюдая за ней. – Развезет!

Даша только зло зыркнула глазами. И через мгновение остатки коньяка из ее стакана были на его рубашке. Герман внимательно посмотрел на расползающееся мокрое пятно, бросил быстрый взгляд на Дашу, застывшую со стаканом в руке. И принялся медленно расстегивать пуговицы.

– Тебе же стирать, - он продолжал усмехаться, выдергивая рубашку из-за пояса брюк. – А потом еще гладить. А если не отстирается, новую побежишь покупать? А если это моя любимая рубашка? Ее Юлька покупала…

И комок бледно-сиреневой ткани полетел в Дашу. Она шумно выдохнула, скользнула взглядом по его груди, покрытой негустой порослью рыжеватых волос, по животу к паху, где от пупка вниз уходили редкие волоски, к застежке брюк. Сглотнула резко подкативший к горлу ком. Но была слишком разъярена, чтобы испытывать смущение.

– Какая трагедия! – прошипела она. – Юлька покупала! Дорого как память, да?

– Дорого! – зло сказал Герман, поднялся и, опершись на стол, навис над Дашей.

– Ну прости. Не хотела тебя огорчать. Отстирается, будет как новая. В крайнем случае, будешь носить ее дома.

– В крайнем случае, дома я предпочитаю ходить без рубашек, - выдохнул он ей в лицо.

– Да? И зачем было сдерживать себя столько времени, если предпочитаешь? – шевельнула она губами.

В следующее мгновение в них впился рот Германа. Он слабо соображал, что, почему и зачем делает, но остановиться не мог. Крепко схватил Дашу за плечи и притягивал к себе через стол. Даша понимала еще меньше. Только чувствовала, как целует его в ответ, как губы двигаются вместе с его, как ее язык скользит по его зубам. А руки уже отчаянно цепляются за его плечи.

Герман с силой оттолкнул в сторону мешавшийся стол, с которого скатились бутылка и стакан, разлившие вокруг себя сладкий запах коньяка. Теперь Даша вытянулась всем телом вдоль него. Он чувствовал жесткий принт на ткани майки и крепко прижимал ее ногу к своему возбужденному паху, рвал ее одежду и белье. Его горячие губы спускались к Дашиной груди. Он зло прикусывал ее кожу, оставляя влажный след, опаляемый холодом его дыхания.

Герман больше не сдерживался. Впечатал ее в стену всей тяжестью своего тела. И рука его настойчиво хозяйничала в ее шортах, уверенная в своих движениях.

Не испытывая ни доли замешательства, Даша царапала его спину и часто дышала, закрывая глаза. А когда раскрывала их, то, не видя его склоненного к ее груди лица, сильнее прижималась к нему бедрами, чувствуя накатившее бешеной волной возбуждение. Это чувство было новым и неизведанным. И каждую минуту ей хотелось большего. Больше его рук, больше его губ, больше его.

Он хрипло выдохнул, ощущая ладонями, как мелко дрожит ее тело, и, легко подхватив Дашу на руки, унес в спальню.

***

Солнечный свет проникал сквозь веки, заставляя проснуться. Герман осторожно потянулся и открыл глаза. Даша спала, прижавшись щекой к его плечу. Он отбросил ее растрепанные волосы, щекотавшие шею, и вгляделся в лицо, пытаясь понять, спит она или тоже проснулась. Если она и спала, то некрепко. Или просто притворялась, черт его знает. Ее длинные темные ресницы иногда чуть вздрагивали, но она продолжала еле слышно сопеть носом. И ее дыхание тоже касалось его кожи.

Герман снова прикрыл глаза. Он совсем не хотел ее будить, и знал, что не уйдет, пока она не проснется. За время их «брака», незаметно для него, они стали не чужими людьми друг другу. И должны объясниться, раз уж он не сдержался вчера. Гера улыбнулся, поймав себя на мысли, что ночь оказалась неожиданно приятной. Долго думать эту мысль не получилось. Дашино дыхание изменилось. Она странно потяжелела, будто бы напряглась. И он почувствовал, как она медленно отстраняется, чтобы не задеть его лишний раз.

Герман открыл глаза и посмотрел на Дашу.

– Доброе утро, - проговорил он негромко.

– Доброе, - сказала она. Звуки, издаваемые ее горлом, были хрипловатыми и тихими. Она быстро убрала голову с его плеча и откатилась дальше по кровати.

– Даш… Ты прости, я… не должен был… - слова подбирались с трудом.

В ее настороженном взгляде, что-то вспыхнуло, и Даша завозилась.

– Все нормально, - сообщила она, подтянув простынь под самый подбородок и одновременно с этим шаря рукой за спиной, будто надеялась найти там хоть что-нибудь из одежды. Правда, за спиной, естественно, ничего не нашлось. И куда все было сброшено, она не имела ни малейшего представления. Потому пришлось торопливо, почти испуганно добавить: – Правда. Не парься. Просто накипело, надо было пар выпустить. Я же тоже… не должна была…