Почтовая открытка

— А потом… эта тема еще возникала?

— Нет. После этого мы играли как раньше.

Я гордилась своей дочерью и реакцией другого ребёнка, такой простой, логичной; я поцеловала Клару в умную широколобую голову, которая на мгновение могла устранить глупость всего мира. Все было кончено. И я отвела ее в школу, совершенно успокоившись.

— Извини, так нельзя, — сказал Жорж по телефону, — ради всего, что ты мне написала, всего, что ты рассказала: необходимо довести это до сведения директора школы, нельзя допускать антисемитских высказываний в государственной школе…

— Это не антисемитские высказывания. Это просто глупые слова одного мальчика, который не понимает, что говорит!

— Тем более кто-то должен ему объяснить. И этот кто-то — светская республиканская школа.

— Его мать — уборщица. Я не пойду к директору школы жаловаться на сына уборщицы.

— Это почему же?

— Если я на него нажалуюсь, это будет несколько жестоко в социальном плане, тебе не кажется?

— А если бы сын обычного, коренного француза сказал Кларе: «В моей семье не очень любят евреев», ты бы пошла к директору школы?

— Наверное, да. Но ведь ситуация иная.

— Ты понимаешь — только не обижайся, — сколько снобизма и высокомерия в такой позиции?

— Я понимаю. И это сознательный выбор. Все лучше, чем стыд чем-то навредить потомкам иммигрантов.

— А ты сама не из потомков иммигрантов?

— Окей, да… Твоя победа, Жорж. Я запишусь на прием к директору школы.

Прежде чем закончить разговор, Жорж попросил меня не занимать выходные, на которые выпадает мой день рождения.

— Но это через два месяца, — сказала я.

— Вот именно, думаю, ты еще ничего не наметила. Давай съездим куда-нибудь вдвоем.

Весь день я думала, как все представить директору. Хотелось обкатать разговор в уме, чтобы потом не разволноваться. Не дать сбить себя встречными вопросами: «Я хотела бы сообщить вам об одном разговоре, который произошел на школьном дворе между моей дочерью и еще одним учеником. Поймите, я не хочу придавать этому событию излишнее значение…» — «Я вас слушаю…» — «Хотела бы также, чтобы это осталось между нами. По-моему, не стоит говорить об этом учительнице». — «Прекрасно…» — «Так вот. Один мальчик сказал моей дочери, что в его семье не любят евреев». — «Что, простите?» — «Да… дети говорили… о религии… и разговор как-то вышел на эту глупую фразу. И это замечание, скажем так, вызвало у моей дочери некоторое недоумение, озабоченность. Не более того на самом деле. Мне кажется, это больше смущает нас, взрослых». — «О каком ученике идет речь?» — «Нет, извините, пусть личность ребенка останется в тайне». — «Послушайте, я должен знать, что происходит у меня в учебном заведении». — «Поэтому я к вам и пришла, но все же не хочу ни на кого доносить». — «Нужно, чтобы учительница Клары провела с детьми беседу о ценностях светского воспитания…» — «Послушайте, господин директор, я уважаю ваше решение. Но…» Тут страсти накалялись, и ситуация выходила из-под контроля. В результате жизнь моей дочери осложнялась, надо было переводить ее в другую школу… И вот уже я представляла себе журналистов с микрофонами, задающих вопрос: «Вы считаете, что в этой школе реально существует антисемитизм?», бесчисленные фургоны новостных телеканалов на улице… В общем, так я фантазировала о разных ужасах вплоть до самой встречи.

В вестибюле школы я рассматривала детские рисунки на стенах, забытые в углах поролоновые шарики, синие маты, развеселую краску на стенах… Потом пришла женщина и отвела меня к директору. Проходя мимо стеклянной стены столовой, где в ожидании обеда высились стопки граненых стаканов, я вспомнила, что в мое время на донышке стакана был написан возраст ученика.

Директор впустил меня в кабинет, я пожала ему руку — все казалось каким-то нереальным. Хотя кабинет выглядел точно так, как я представляла. На пробковой доске висело расписание и календарь текущего года. Несколько открыток на память о дальних путешествиях. Стеллаж с папками, а на столе — стакан со скрепками.

Директор сел в кресло на колесиках и улыбнулся плоскими широко расставленными зубками — мне вспомнился бегемот.

Я, собрав все свое мужество — и побольше воздуха в легкие, — стала излагать ситуацию. Директор слушал чуть наклонив голову вперед, его лицо было спокойным и почти неподвижным. Время от времени он моргал.

— Поймите, я не хочу делать из мухи слона, — сказала я. — Просто хочу обратить ваше внимание на инцидент, который произошел у вас на школьном дворе.

— Прекрасно, — ответил он. — Учтем.

— Я не хотела бы сообщать об этом ни учительнице, ни родителям учеников…

— И отлично. Не сообщу. Еще вопросы?

— Да нет…

— Ну тогда спасибо.

Я так растерялась, что просто сидела и смотрела на директора, не шевелясь.

— Вы что-то еще хотели сказать? — спросил он, не понимая, почему я не встаю со стула.

— Нет, — ответила я, не сдвинувшись ни на миллиметр. — А Вы ничего не хотите мне сказать?

— Нет.

Несколько нескончаемых секунд мы молча сидели друг напротив друга.

— Тогда хорошего вам дня, — сказал директор и направился к двери, давая мне понять, что беседа окончена.

Я вышла из его кабинета совершенно ошеломленная. Включила мобильник: на все про все ушло шесть минут.

Мне не пришлось умолять его не предавать эту историю огласке.

Мне не пришлось просить его не обсуждать ее с детьми.

— Ты просто оказала ему огромную услугу, сказав, что не хочешь поднимать шума, — замечает мама.

— Да я и сама это осознала, только поздно и резко, — отвечаю я.

— А чего ты ждала?

— Не знаю… Я думала, он поймет… что это касается и его.

Глава 6

— Ты думала, директор поймет, что это касается и его? — Жерар Рамбер захохотал на весь китайский ресторан, раскатисто и громко, % сидевшие за соседними столиками люди стали оборачиваться.

Жерар живет между Парижем и Москвой. Если его график позволяет, раз в десять дней мы обедаем вместе, всегда в одном и том же китайском ресторане, на равном удалении от его и от моей квартиры, сидим всегда на одном и том же месте, заказываем дежурное блюдо. Летом берем к нему что-то еще: я — десерт, он — пиво, хотя отпивает лишь пару глотков.

Жерар высокий, холеный, безупречно выбрит. Говорит громко, пахнет приятно, всегда весел и оживлен, даже когда поводов для радости мало. Жерар похож на жителя Рима, каким-то образом заброшенного в Париж, да, Жерар вполне может сойти за итальянца — с его костюмами, сшитыми на заказ, фиолетовыми пуловерами и носками от «Гаммарели», одевающего всех ватиканских кардиналов.

«С Жераром не бывает скучно» — именно так думают редкие люди, имеющие счастье с ним общаться. «Знаешь, я и сам себе неплохая компания».

В тот раз я рассказала ему всю историю со встречей в школе и реакцией директора.

— Так, значит, тебя это удивляет? Директор школы не чувствует, что это как-то к нему относится? Извини, я лучше похохочу, иначе расплачусь. Тебе же не хочется, чтобы я плакал, да? Так что я и дальше буду над тобой подтрунивать. Фегеле. Ты ведь птичка, я сейчас скажу тебе, почему ты птичка, но сначала дай-ка попробую твои нэмы, а ты слушай во все уши. Готова? Просто объедение! Закажу-ка я и себе этих нэмов. Девушка! Мне то же, что и малышке! Ну вот. Готова слушать?