Почтовая открытка

Но я знаю, мы знаем, что она хотела стать писательницей. И вот. Маленькой девочкой я говорила, что буду писательницей.

И я заявляла это с силой и упорством, пока не стала писательницей по-настоящему.

Взаправду, как говорят дети.

И да, в былые ночи блужданий я иногда формулировала мысль, что живу той жизнью, которую не смогла прожить другая, и это моя обязанность. Сегодня я так не думаю. Я говорю, что сформулировала эту мысль в какой-то момент своей жизни, когда мне было плохо, выбросила ее из себя. И вот мы подошли к теперешнему моменту.

Я та, которая играла в чехарду со своими страхами, чтобы увидеть, как далеко можно зайти и не сорваться в пропасть. Та, что покрыла руки татуировками, чтобы скрыть тени других рук.

Но сегодня я пишу это тебе, потому что мне нечего стыдиться. Мне больше не стыдно. Я хочу сказать, что не стыжусь своих рук.

Так что да, в этом отношении ты — Мириам, ты незаметная, вежливая, воспитанная. Ты та, кто ищет, где выход, кто убегает от опасности и сложных ситуаций. То есть полная противоположность мне. Которая с легкостью вляпывается во что угодно, и это еще мягко сказано.

Мириам спасает свою шкуру, и все в этой истории погибают.

Она никого не спасла.

Но, разве она могла?

Я просила тебя спасти меня. Столько раз.

Бремя.

В шесть лет я сказала тебе, что я воплощение Ноэми. Я говорила, что люблю тебя, и не могла понять, почему ты не говоришь мне то же самое, почему ты никогда не прижмешь меня к себе (еще одна очень яркая сцена из детства). Потому что, как ты говоришь, ты — или Мириам — выглядишь жесткой, холодной, тебе трудно выражать чувства, ты стесняешься их.

И я звала тебя иногда по ночам, когда тени окружали меня кольцом.

Теперь все это давно прошло, то была другая я. Я примирилась с собой и не умерла.

Что говорят о нас имена, спрашиваешь ты у меня. Ты — Анн-Мириам, призванная снова и снова спасать Клер-Ноэми, не дать ей умереть. Так же, как ты спасаешь Рабиновичей, идя по следу открытки. Какое влияние эти имена оказали на наши характеры и наши отношения, которые не всегда бывают простыми, спрашиваешь ты. Дьявол. Сегодня и уже несколько лет, как страстное желание быть вечно спасаемой тобой исчезло. Это была не твоя роль. И я перестала убивать себя. Мои сетования на твою холодность тоже прекратились. Надеюсь, то же самое можно сказать и о твоем раздражении на меня. Из скромности (и стыдливости) умалчиваю о других словах, потому что слов была бы тысяча, потому что я тебе давала прикурить.

Потому что я тоже умею быть незаметной и стыдливой, а ты не из тех женщин, которые сливаются с фоном или выходят из-за стола, совсем наоборот.

Я думаю, что сейчас, когда нам обеим по сорок, мы только начали узнавать друг друга, пусть и прожили вместе довольно долго.

Я думаю, что Мириам и Ноэми не успели узнать друг друга.

Я думаю, мы пережили наши споры, наши предательства, наше непонимание.

Я думаю, что никогда не смогла бы написать тебе этих слов, если бы ты не прислала мне письмо с вопросами, пришедшими из могилы.

Я думаю, но ничего не знаю. Мы выжили.

А у Мириам не было возможности спасти сестру. Это была не ее вина.

Ноэми не смогла написать свои книги.

Мы с тобой стали писательницами.

Мы даже писали в четыре руки, и это было нелегкое, но прекрасное и мощное чувство.

У меня есть светлая надежда, Анн, однажды стать для тебя живительной силой, приютом. Светлой силой, силой Клер.

Доброго тебе пути с открыткой. Обнимаю тебя и твою дочку.

Всем телом, всеми руками,

С.

P.S.:A dokh leben оипе liebkheit. Dous ken gournicht goumichtzein. A без нежности — нельзя [9] .

9

Слова из песни «Нежность» на идиш: «Можно жить совсем без денег, а без нежности — нельзя. Можно жить совсем без счастья, а без нежности — нельзя…»

КНИГА IV Мириам

— Мама, мне тут пришла в голову одна мысль. А вдруг эта открытка была адресована Иву?

— Что ты такое говоришь?

— Посмотри хорошенько. Адресат — «М. Бувери», но ведь это можно прочесть как сокращенное «Месье Бувери», а не «Мириам Бувери».

— Я совершенно не согласна. Ив вообще никак не связан с этой историей.

— А вдруг?

— Бред какой-то. К две тысячи третьему году Ива давно не было на свете, это невозможно.

— Но я хочу тебе напомнить, что открытка датируется началом девяностых…

— Так, прекрати. Ив… это совсем другая жизнь Мириам. Жизнь, которая не имеет ничего общего с довоенным миром.

Леля встает и придавливает пальцем окурок.

— И так всегда! Ты и в детстве была упрямая, вобьешь себе что-то в голову и споришь до конца, — сказала она и вышла из комнаты.

Но я прекрасно знала, что мама вернется. Она докурила пачку, так что ей все равно надо было сходить наверх и взять из блока новую.

— Ну ладно, тогда объясни мне, что тебе дает это «М. Бувери»…

— Так вот. Автор открытки мог обозначить Мириам как адресата разными способами. Он мог назвать ее Мириам Рабинович или Мириам Пикабиа. Но он решил написать «Мириам Бувери», то есть использовать фамилию ее второго мужа. Так что… Я должна побольше узнать об Иве.

— Что тебе надо знать?

— Например, какие у вас с ним были отношения?

— Близких отношений не было. Он как бы держал дистанцию. Я бы сказала… не выказывал своего отношения.

— Он был добр к тебе?

— Ив был очень добрым, тонким и умным человеком. В общении со всеми, особенно с собственными детьми. А со мной — нет. Почему? Я не знаю…

— Может быть, он видел в тебе призрак Висенте?

— Может, и так. Они с Мириам унесли с собой множество тайн.

— Я бы хотела уточнить одну вещь, мама. Однажды, говоря об Иве, ты сказала, что с ним случались приступы. В чем они проявлялись?

— Он вдруг как будто терялся, впадал в панику. Словно проваливался куда-то. А потом в июне шестьдесят второго года произошло что-то совсем странное. Он говорил по телефону, обсуждал что-то связанное с работой. И вдруг стал заикаться. И десять лет после этого припадка Ив не мог работать.