Почтовая открытка

— Это вы тут звоните? — рявкнула она, глянув на мамину машину.

— Да, — сказала я, старательно улыбаясь сквозь воду, капающую с волос. — Наша семья жила здесь во время войны. Они продали дом в пятидесятых, и мы подумали, нельзя ли нам, не доставляя вам беспокойства конечно, просто посмотреть сад, посмотреть, как тут все было…

Женщина преградила мне путь. А поскольку она была довольно крупной, то заслонила собой фасад дома. Она хмурилась. Сначала ее раздражали собаки, теперь — я.

— Этот дом принадлежал моим предкам, — сказала я, — здесь они жили во время войны. Вам что-нибудь говорит фамилия Рабинович?

Она вскинула голову и скривилась так, будто я сунула ей под нос что-то вонючее.

— Подождите здесь, — сказала она, закрывая ворота.

Немецкие овчарки громко залаяли. Им ответили другие собаки по соседству. Казалось, все они предупреждали соседей о том, что мы явились в деревню. Я долго стояла под дождем, как под холодным душем. Но была готова на многое, чтобы увидеть сад, который посадил Нахман, колодец, который построил Жак вместе с дедом, каждый камень дома, который видел счастливые дни семьи Рабиновичей, до их гибели. Через некоторое время гравий снова заскрипел под ногами, потом она снова открыла дверь, и я поняла, кого она мне напоминает — Марин Ле Пен. В руках у нее был большой цветастый зонт, нелепый, закрывающий обзор, а за спиной маячил второй человек — мужчина в зеленых пластиковых охотничьих сапогах.

— Что конкретно вам нужно?

— Просто… посмотреть… Здесь жила наша семья… Я не успела закончить фразу, как заговорил стоявший позади хозяйки дома мужчина — непонятно, отец или муж.

— Эй, не торопитесь, так в чужие дома не приходят! Мы купили этот дом двадцать лет назад, так что тут мы хозяева! — огрызнулся он. — В следующий раз надо спрашивать, можно ли прийти. Сабина, закрой дверь. И до свидания.

Сабина захлопнула дверь у меня перед носом. А я так и стояла на месте — на меня навалилась такая тоска, что я заплакала. Слез не было видно из-за дождя, который струился по лицу.

Мама откинулась на сиденье машины и решительно смотрела прямо перед собой.

— Мы расспросим соседей, — объявила она. — Мы найдем тех, кто нас ограбил, — добавила мать.

— Ограбил?

— Да, тех, кто забрал мебель, картины с рамами и все остальное! Где-то же они лежат! — С этими словами мама открыла окно, чтобы прикурить сигарету, но из-за проливного дождя зажигалка все время гасла. — А теперь что будем делать?

— Тут есть еще два дома, которые выглядят обитаемыми.

— Да, — задумчиво прои несла она.

— С которого начнем?

— Пойдем в дом номер один, — сказала мама, прикинув, что он расположен дальше всех от машины и по пути она успеет выкурить сигарету.

Мы подождали несколько минут — переводили дух и набирались храбрости, затем вместе выбрались из машины.

Из дома № 1 к нам вышла женщина — приветливая, на вид лет семьдесят, но, вероятно, она выглядела моложе своих лет. У нее были рыжие крашеные волосы, кожаная куртка и красная бандана на шее.

— Здравствуйте, извините за беспокойство, мы собираем воспоминания о нашей семье. Они жили на этой улице, в доме номер девять, до самой войны. Возможно, вы что-то вспомните…

— Они что, жили и во время войны?

— Они жили в Лефорже до сорок второго года.

— Рабиновичи? — спросила она хриплым голосом заядлой курильщицы.

Странно, эта женщина произнесла фамилию Рабинович так, как будто рассталась с ними накануне.

— Совершенно верно, — сказала мама. — А вы их помните?

— Прекрасно помню, — ответила женщина с обескураживающей простотой.

— Послушайте, — сказала Леля, — а можно зайти внутрь на пять минут и поговорить?

Женщина вдруг как будто засомневалась.

Ей явно не хотелось впускать чужих людей в дом. Но что-то не давало ей выдворить нас, потомков семьи Рабинович. Она попросила подождать в гостиной, только не садиться в мокрых пальто на диван.

— Я предупрежу мужа, — сказала она.

Я воспользовалась ее отсутствием, чтобы осмотреться. Мы вздрогнули — женщина вернулась очень быстро, принесла махровые полотенца.

— Извините ради бога, это чтобы диван не промок, я сейчас приготовлю чай, — пробормотала она и снова ушла на кухню.

Женщина вернулась, держа в руках поднос с дымящимися чашками — фарфоровый сервиз в английском стиле с розовыми и голубыми цветами.

— У меня дома такие же чашки, — сказала Леля.

Женщина полыценно улыбнулась. Мама всегда инстинктивно знала, как расположить людей к себе.

Я знала Рабиновичей, хорошо их помню, — начала женщина, пододвигая нам сахар. — Однажды их мама, простите, не помню ее имени…

— Эмма.

— Да, конечно, Эмма. Она угостила меня клубникой из своего сада. Я подумала: какая добрая женщина. Так она была вашей мамой? — спросила она у Лели.

— Нет, бабушкой. Вы можете вспомнить какие-то конкретные детали, эпизоды? Меня это очень интересует, понимаете?

— Слушайте… Я запомнила клубнику… Я обожала клубнику… У нее на участке росла просто великолепная клубника, у них был огород и яблони, которые виднелись над забором. Я еще помню, что иногда в наш сад долетала музыка. Ваша мама была пианисткой, не так ли?

— Да. Только это бабушка, — поправила Леля. — Может быть, она давала уроки игры на фортепиано кому-то в деревне, не припомните?

— Нет. Я была маленькой, и воспоминания очень смутные. — Женщина посмотрела на нас: — Мне было четыре или пять, когда их арестовали. — Повисла пауза. — Но мама мне кое-что рассказала. — Женщина снова задумалась, глядя на свою фарфоровую чашку, погрузившись в воспоминания. — За ними пришла полиция, и мама видела, как дети выходили из дома. Когда их сажали в Машину, они во весь голос запели «Марсельезу». Это произвело на нее большое впечатление. Она часто повторяла: «Покидая дом, эти дети пели „Марсельезу"».

Кто мог приказать им замолчать? Ни немцы, ни французы. И те, и другие боялись прервать гимн страны. Младшие Рабиновичи одержали моральную победу над своими убийцами. И вдруг с улицы как будто снова донеслась их песня.

— Из дома пропала мебель, рояль; вам что-нибудь об этом известно?

Женщина, помолчав, сказала:

— Я помню яблони, они стояли шпалерами вдоль ограды. — И снова задумчиво опустила взгляд на чашку с чаем. — Знаете, во время войны мы жили под немецкой оккупацией. Немцы стояли в замке Тригалл. Еще учитель погиб. — Женщина вдруг стала говорить как-то бессвязно, словно мозг ее не выдерживал нагрузки.