Под гнетом окружающего

— Какое право вы имете чернить человка, котораго вы не знаете и который, можетъ-быть, дорогъ мн? — строптиво замтила Баскакова, не желая показать Борисоглбскому, что уже поняла свою ошибку и страшно платится за это. — И кто далъ вамъ, вообще, право вмшиваться въ моя дла?

— Недаромъ я сказалъ, что вы перемнились, — дружески промолвилъ Иванъ Григорьевичъ. — Прежде, бывало, всякую мелочь изъ своей жизни спшите мн передать, сердитесь, если и я не разскажу во всхъ подробностяхъ, что я длалъ, что со мной случилось. А теперь говорите, что я вмшиваюсь въ чужія дла, когда я хочу узнать, что сдлалось съ вами. Вдь другихъ повренныхъ у васъ и прежде не было, а теперь-то не найдется и недавно. Ну, да бросимъ этотъ разговоръ, если онъ вамъ непріятенъ…

— Не сердитесь, другъ мой! — ласково промолвила Лиза. — Я раздражаюсь теперь изъ-за пустяковъ. Это пройдетъ. Мн иногда и самой становится и досадно, и смшно… А знает ли что? Вдь я думаю на зиму въ Петербургъ ухать… Я вамъ когда-нибудь все подробно разскажу, когда буду поспокойне… Тогда и зимой будемъ видться. Я буду учиться и работать буду въ Петербург. Жаль мн только, что ребятишки наши безъ меня не будутъ учиться. Ну, да авось я буду въ состояніи посл и для нихъ что-нибудь сдлать. У меня есть уже на это разные планы. Обдумать надо все хорошенько…

— Что-жъ, дай Богъ, дай Богъ, чтобы все хорошо уладилось! — замтилъ Иванъ Григорьевичъ, не понимая еще, хочетъ ли Лизавета Николаевна одна хать въ столицу, или детъ по чьему-нибудь приглашенію.

Онъ зналъ, что въ Петербург у нея есть богатая тетка — вдова.

— Да вы, кажется, сомнваетесь въ успх моихъ плановъ? — спросила Лиза.

— Я ничего не зню, — въ чемъ же мн сомнваться? Можетъ-быть, дло и хорошее, можетъ-быть, и я ему порадуюсь, когда узнаю все вполн. Ну, а покуда извстно мн только неказистыя сплетни, да личность, которой я не довряю, вотъ и все. Во всякомъ случа помните только пословицу: десять разъ примрь, да одинъ разъ отржь, не забывайте и того, что одинъ умъ — хорошо, а два — лучше.

Баскакова закусила губу и промолчала. Она ясно видла, что Борисоглбскій еще и не подозрваетъ, какъ далеко она зашла въ своемъ увлеченіи. Ей даже на минуту хотлось объяснить все своему пріятелю, чтобы разомъ покончить вс толки и выспрашиванья съ его стороны. Но не то стыдливость женщины, не то настойчивость твердаго характера, желавшаго все сдлать безъ чужой помощи, заставили Лизавету Николаевну не посвящать Борисоглбскаго во всю суть дла. Иванъ Григорьевичъ еще разъ далъ совтъ Баскаковой беречь ссбя и распрощался съ нею въ довольно грустномъ настроеніи духа.

Несмотря на выносливые нервы, на привычку спокойно терпть всякія невзгоды, на отсутствіе разныхъ блестящихъ плановъ будущей жизни, онъ теперь тоскливо смотрлъ на совершавшійся передъ его глазами фактъ. Ему порою казалось, что предотвратить гибель молодой двушки уже не въ его власти, иногда же онъ думалъ: «Да какое право я имю утверждать, что она гибнетъ; можетъ-быть, этотъ человкъ еще не усплъ окончательно испортиться, я она суметъ поднять его; она не дюжинная натура!» Но, во всякомъ случа, ясно для Борисоглбскаго было только одно, что эта двушка въ обоихъ случаяхъ погибнетъ для него. Но что она ему? ни разу не задавалъ онъ себ этого вопроса прежде. И зачмъ было задавать? Они росли вмст; привыкли другъ къ другу; были дружны, какъ брать и сестра; ни особенныхъ порывовъ, ни особенныхъ охлажденій не было между ними въ теченіе всей жизни; ихъ заботы другъ о друг, ихъ бесды, все было такъ ровно, буднично, что не для чего было анализировать своихъ взаимныхъ отношеній. Привыкли другъ къ другу, ну, и продолжаютъ знакомство. Привычка къ существовавшему теченію ихъ жизни была такъ сильна, что имъ даже не приходило въ голову вопросовъ о томъ, что въ будущемъ все это можетъ измниться, что молодые люди не могутъ оставаться до безконечности въ такихъ отношеніяхъ, что Лизавета Николаевна можетъ выйти замужъ, что для ея мужа можетъ показаться странною и подозрительною эта дружба жены съ молодымъ человкомъ, а въ Иван Григорьевич можетъ пробудиться зависть къ этому человку, ставшему гораздо ближе къ его старой пріятельниц, чмъ стоитъ онъ. Теперь Иванъ Григорьевичъ видлъ, особенно изъ послднихъ теплыхъ словъ Лизы, что ихъ отношенія продолжаютъ, повидимому, оставаться неизмнными, но ему вдругъ стало тяжело, какъ будто они перестали удовлетворять его, какъ будто онъ кого-то хотлъ отодвинуть съ дороги, чтобы ближе подойти къ Баскаковой.

«Экая подлая натура-то у человка, — разсуждалъ онъ со своей обычной ироніей. — Сколько лтъ жилъ около молодой двушки и никогда не подумалъ спросить себя: а какого рода чувства, братецъ, питаешь ты къ ней? А вотъ какъ полюбила она другого, когда она, можетъ-быть, вполн счастлива будетъ, когда, можетъ-быть, и ты можешь оставаться на старомъ положеніи, — такъ и оказывается, чти старыхъ-то отношеній мало, что завидно становится чужое счастье, что просто-на-просто ты любилъ ее. Когда кусокъ хлба у человка передъ носомъ былъ, такъ онъ и не думалъ о голод, а взяли этотъ кусокъ хлба другіе, такъ вдругъ и оказывается, что и голоденъ-то человкъ, что а прожить-то не можетъ онъ безъ этого куска… Да глупости! можно прожить. Не поколю съ голоду, ну, потерплю, поскучаю, а тамъ другихъ встрчу, съ которыми характеромъ сойдусь, — не клиномъ же свтъ сошелся!»

Эти разсужденія, однако, нисколько не успокоивали Борисоглбскаго, хотя онъ, вслдствіе ршимости перетерпть горе, сталъ усиленне заниматься, больше охотиться, чаще просиживать въ бесдахъ съ привольскими мужиками.

— Разсянья ищу, какъ скучающая барыня, — подтрунивалъ онъ надъ собой, съ обычною добродушною насмшливостью, а у самого кошки на сердц скребли…

Лизавета Николаевна продолжала бороться съ собою и казаться твердою. Она изрдка посщала на день, на два привольскій дворецъ; иногда на полчаса зазжалъ къ Бабиновку Михаилъ Александровичъ; но и въ Приволь, и въ Бабиновк Лизавета Николаевна избгала встрчъ съ Задонскимъ наедин. Однажды ей не удалось избжать подобнаго свиданія, и Михаилъ Александровичъ сталъ просить у нея прощенія, сталъ бичевать себя.

— Я чувствую, что я виноватъ, что я долженъ былъ обдлать все и подготовить тетку къ нашей свадьб заране, — говорилъ онъ. — А теперь ты вполн права, сомнваясь во мн. Я, дйствительно, поступилъ подло.

— Значитъ, вы окончательно ршились бросить меня и ухать за границу? — холодно спросила Лиза, подавляя свое волненіе.

— Помилуй, я и не думалъ этого! — воскликнулъ Задонскій. — Напротивъ того, я твердо ршился поставить на своемъ…

— Такъ зачмъ же и называть себя подлецомъ? — еще холодне замтила Баскакова. Она все мене и мене врила ему.

— Да, но, не подготовивъ ничего заране, я заставилъ тебя сомнваться во мн и страдать…

— Вы знаете, что мои сомннія въ васъ вызвало не то, что вы не подготовили графиню къ нашей свадьб, а то, что вы скрыли свое намреніе ухать отъ меня за границу.

— Да у меня и не было этого намренія! Правда, я не далъ тогда положительнаго отвта тетк, но мн помшала сдлать это моя трусость передъ грозящею намъ нищетою. Я и прежде говорилъ теб, что у меня много ошибокъ, много пороковъ. Моя трусость передъ бдностью — одинъ изъ этихъ пороковъ, — каялся Задонскій. — Но ты можешь спасти меня отъ него, можешь ободрить меня своимъ вліяніемъ. Я стану…

— Постойте, постойте! — прервала его Лизавета Николаевна. — Вы говорите нелпыя, вещи. Ваши ошибки, ваши пороки я бы могла переносить и, можетъ-быть, исправлять. Но какъ это стану я исправлять васъ, вліять на васъ, когда вы сами бжите отъ своего спасенія? Такое бгство, кажется, ясно показываетъ, что вамъ совсмъ не нужна была моя помощь.

— Помилуй, да я не хотлъ узжать! я не уду, ршительно не уду! — горячо проговорилъ Задонскій.

— Вы уже сказали объ этомъ графин? — пристально взглянула на него Лиза.

Онъ смутился и понялъ, что лгать передъ нею невозможно, что у этой двушки хватитъ смлости прямо спросить графиню о планахъ ея племянника и вывести его, такимъ образомъ, на чистую воду.

— Нтъ, я еще не говорилъ объ этомъ съ теткой, — угрюмо произнесъ онъ.

— Ну, такъ и со мной не стоило говорить, — окончила Лизавета Николаевна разговоръ.

Съ этого дня она ршилась не здить въ Приволье. Ей казалось, что лучше вызвать новыя сплетни, чмъ мучить себя и видть постоянно передъ собой этого человка, которому она уже не врила ни въ чемъ. Насколько полно и безгранично врилось ей прежде во все, что онъ говорилъ, настолько полно и безгранично сомнвалась она теперь даже и въ т минуты, когда онъ говорилъ искренно. Каждое его слово казалось ей наглою ложью. Она уже ясно сознавала, что связь между ними оборвана навсегда, что если бы даже онъ предложилъ ей теперь выйти за него замужъ, то она, вроятно, отказалась бы отъ предложенія, не надясь на возможность исправить это изолгавшееся существо…