Под кровью — грязь

Кто-то вошел в офис. Или вышел. Если вошел, то кто? Если вышел, то можно ли этим воспользоваться? Плюнуть на все и рискнуть. Прыгать только будет неудобно.

– Так что, сами догадались? – переспросил Гаврилин.

Пауза между вопросом и ответом тянулась безумно долго. Почти минуту.

– Это же понятно любому, если он не полный кретин, – наконец ответил Артем Олегович.

– Значит, сами догадались, – констатировал Гаврилин. – И других вариантов нет?

Артем Олегович улыбнулся пренебрежительно. Приятно видеть в такое суровое время столь уверенного в своей правоте человека. И этот уверенный в себе человек, когда нервничает, забывает целиться в живот собеседнику. Это шанс, если тот тип вышел из приемной. Давайте немного понервничаем, сударь.

– А вам не кажется, что все это туфта? Вам показалось. Вы просто увидели то, что вам кажется правильным. Вы просто выдаете желаемое за действительное. Может быть, я очень отстраненный, не сросшийся с работой и не готовый к самопожертвованию, но, может быть, благодаря этому, я вижу все это немного по-другому.

– Да? – Артем Олегович ощерился, – И что же ты видишь?

– Пока только вопросы. Почему Палач? Зачем я? Почему в одном городе? И почему не в столице?

– Все?

– Нет, не все. Ладно я, немощный и глупый символ всеобщего распада. А Палач? Ведь он ведет себя так, будто ни о чем и не подозревает.

– А он и не подозревает.

– Фигня. Все он великолепно просчитал. Все. Он прекрасно понимает, что билет у него в один конец. И принимает меры.

– Какие меры? – теперь Артем Олегович просто сочился иронией и сарказмом.

– У него в группе нет ни одного человека, хоть отдаленно напоминающего его бывших напарников. Он укомплектовал группу только полными выродками, без которых на этом свете станет куда чище, – Гаврилин не совсем понимал что говорит, ему было нужно только, чтобы слова задевали Артема Олеговича как можно больнее, чтобы зрачок дула перестал пялиться в солнечное сплетение Гаврилина. – Не будет Рождественской бойни.

– Никуда он не денется! Он всегда выполнял приказы и ни на йоту не откланялся от инструкции. К нему не применимы человеческие понятия. Это просто механизм, умеющий только убивать.

– Чушь. Его предыдущая группа…

– Состояла из точно таких же ублюдков, как и теперешняя. Тупые убийцы.

– И снова пальцем в небо. За тех Палач, наверняка, был готов умереть. А с этими – он даже умирать вместе не станет.

Артем Олегович расхохотался, искренне, громко, со всхлипами:

– Да кто его будет спрашивать? Он подохнет, когда мы это решим. У него не хватит ума, чтобы распознать ловушку. Да он уже почти в ней! Все, назад для него дороги нет! Он пойдет и подохнет, как ему было приказано. А перед этим будет убивать, потому что ничего другого он не умеет. И не нужно тут никакой лирики. Жаль, что ты не сможешь сам в этом убедиться.

– А не слишком ли вы уверены? – еще бы ствол немного в сторону, еще бы на пару сантиметров, – Как вы можете ручаться за поступки другого, если сами меняете свои решения по несколько раз в день?

– Это ты о чем? – Артема Олеговича такое неожиданное обвинение застало врасплох.

– Вначале вы заявляете, что меня убьет ваш человек, что сами вы руки об меня марать не станете, потом вдруг решили все-таки собственноручно. Перед этим заявляете, что хотели перед моей кончиной со мной побеседовать, чтобы расставить точки над «i», а всего несколько часов назад меня во дворе поджидал Жук. По вашему приказу. Что же вас так лихорадит?

– Какой Жук?

– Только не нужно спектакля. Жук из группы Палача. А отдать этот приказ могли только вы. Убить некоего наблюдателя, Александра Гаврилина. Не понятно только, зачем такие сложности.

– Я не отдавал такого приказа, – сказал Артем Олегович, и Гаврилин по лицу его понял, что он говорит правду. – Ты что-то напутал.

– Ничего я не напутал. Все точно. Жук из группы Палача. И только вы…

– Заткнись, – лицо Артема Олеговича помертвело, – Заткнись, кретин. Я не отдавал такого приказа. В этом не было смысла. Я действительно хотел поговорить с тобой перед…

– Тогда кто? – Гаврилин качнулся вперед, ноги снова напряглись.

– Да какая разница! – Артем Олегович встал и прицелился Гаврилину в голову. – Для тебя нет никакой разницы.

Все, теперь можно прыгать, можно не прыгать, все. Эта мысль словно парализовала Гаврилина, в лицо бросилась кровь. Все, смерть. Все вокруг затянулось туманом, четко был виден только черный круг дула. Ствол на конце был немного потерт и отблескивал в свете настольной лампы.

Увижу пулю или нет, мелькнула совершенно дурацкая мысль. Закрыть глаза? Какая разница? Какая к черту разница, получить пулю в лоб с открытыми глазами или закрытыми.

Время замерло, и в нем, словно мошки в янтаре, застыли Гаврилин и Артем Олегович. И пуля, когда вылетит из ствола, будет лететь медленно, продавливая себе путь сквозь толщу застывшего мгновения.

Гулко, словно колокол, бухнуло сердце в голове Гаврилина. Чушь, сердца в голове быть не может, оно в груди, слева. Закрыть глаза…

Но глаза Гаврилин не закрыл, поэтому увидел, как вдруг качнулся пистолет, дуло резко пошло в сторону, вправо и вверх. Он увидел, как расширились зрачки в глазах Артема Олеговича, как начал приоткрываться его рот, но лицо вдруг застыло, и движение губ замерло.

Потом лицо стало отдаляться, потом вдруг все тело Артема Олеговича осело, он опустился на колени, будто собирался молиться, но не наклонился вперед, а откинулся назад и замер, опрокинув стул.

Гаврилин не мог оторвать взгляда от лица Артема Олеговича. Тело замерло, глаза смотрели в потолок.

Как хорошо, что Хорунжий вернулся вовремя. Как хорошо, подумал Гаврилин, не отрывая взгляда от убитого.

– Спасибо, Миша, – сказал Гаврилин.

– Не за что, и я не Миша.

– Что? – Гаврилин, наконец, поднял глаза и вздрогнул. – Палач?

– Узнал, – удовлетворенно сказал Палач и указал стволом пистолета на стул, – присаживайся на стульчик, нам нужно поговорить.

– Да вы что, с ума все сегодня сошли? – искренне возмутился Гаврилин.

Суета

Ангар был пустым и гулким. И холодным. Сквозь два разбитых окна под самым потолком ветер заносил капли дождя, и они били по сваленной посреди ангара жести то размеренным стуком метронома, то быстрой барабанной дробью.

Только две лампы из свисающей с потолка шеренги зажглись, когда Агеев щелкнул выключателем.

– Да, – сказал Стрелок, – а я только собирался подсушиться.