Под лаской плюшевого пледа…

Rouge et bleue [4]

Девочка в красном и девочка в синемВместе гуляли по саду.– «Знаешь, Алина,мы платьица скинем,Будем купаться в пруду?»Пальчиком тонким грозя,Строго ответила девочка в синем:– «Мама сказала – нельзя».Девушка в красном и девушка в синемВечером шли вдоль межи.– «Хочешь, Алина, все бросим, все кинем,Хочешь, уедем? Скажи!»Вздохом сквозь вешний туманГрустно ответила девушка в синем:– «Полно! ведь жизнь – не роман…»Женщина в красном и женщина в синемШли по аллее вдвоем.– «Видишь, Алина, мы блекнем, мы стынем, —Пленницы в счастье своем…»С полуулыбкой из тьмыГорько ответила женщина в синем:– «Что же? Ведь женщины мы!»

4

Красное и голубое (фр.).

Из книги «Волшебный фонарь»

Посвящаю эту книгу Сергею Эфрону

Деточки

«Курлык»

Детство: молчание дома большого,Страшной колдуньи оскаленный клык;Детство: одно непонятное слово,Милое слово «курлык».Вдруг беспричинно в парадной столовойЧопорной гостье покажешь языкИ задрожишь и заплачешь под слово,Глупое слово «курлык».Бедная Fr"aulein [5] в накидке лиловой,Шею до боли стянувший башлык, —Все воскресает под милое слово,Детское слово «курлык».<1910–1911>

5

Барышня (нем.).

Девочка-смерть

Луна омывала холодный паркетМолочной и ровной волной.К горячей щеке прижимая букет,Я сладко дремал под луной.Сияньем и сном растревожен вдвойне,Я сонные глазки открыл,И девочка-смерть наклонилась ко мне,Как розовый ангел без крыл.На тоненькой шее дрожит медальон,Румянец струится вдоль щек,И видно бежала: чуть-чуть запыленЕе голубой башмачок.Затейлив узор золотой бахромы,В кудрях бирюзовая нить.«Ты – маленький мальчик, я – девочка: мыДорогою будем шалить.Надень же (ты – рыцарь) мой шарф кружевной!»Я молча ей подал букет…Молочной и ровной, холодной волнойЛуна омывала паркет.

Маме

Как много забвением темнымИз сердца навек унеслось!Печальные губы мы помним,И пышные пряди волос.Замедленный вздох над тетрадкой,И в ярких рубинах кольцо,Когда над уютной кроваткойТвое улыбалось лицо.Мы помним о раненых птицахТвою молодую печальИ капельки слез на ресницах,Когда умолкала рояль.

После праздника

У мамы сегодня печальные глазки,Которых и дети и няня боятся.Не смотрят они на солдатика в каскеИ даже не видят паяца.У мамы сегодня прозрачные жилкиОсобенно сини на маленьких ручках.Она не сердита на грязные вилкиИ детские губы в тянучках.У мамы сегодня ни песен, ни сказки,Бледнее, чем прежде, холодные щечки,И даже не хочет в правдивые глазкиВзглянуть она маленькой дочке.

Мальчик с розой

Хорошо невзрослой быть и сладкоО невзрослом грезить вечерами!Вот в тени уютная кроваткаИ портрет над нею в темной раме.На портрете белокурый мальчикУронил увянувшую розу,И к губам его прижатый пальчикЗатаил упрямую угрозу.Этот мальчик был любимец графа,С колыбели грезивший о шпаге,Но открыл он, бедный, дверцу шкафа,Где лежали тайные бумаги.Был он спрошен и солгал в ответе,Затаив упрямую угрозу.Только розу он любил на светеИ погиб изменником за розу.Меж бровей его застыла складка,Он печален в потемневшей раме…Хорошо невзрослой быть и сладкоО невзрослом плакать вечерами!

Мама на даче

Мы на даче: за лугом Ока серебрится,Серебрится, как новый клинок.Наша мама сегодня царица,На головке у мамы венок.Наша мама не любит тяжелой прически, —Только время и шпильки терять!Тихий лучик упал сквозь березкиНа одну шелковистую прядь.В небе облачко плыло и плакало, тая.Назвала его мама судьбой.Наша мама теперь золотая,А венок у нее голубой.Два веночка на ней, два венка, в самом деле:Из цветов, а другой из лучей.Это мы васильковый надели,А другой, золотистый – ничей.Скоро вечер: за лесом луна загорится,На плотах заблестят огоньки…Наша мама сегодня царица,На головке у мамы венки.

За книгами

«Мама, милая, не мучь же!Мы поедем или нет?»Я большая, – мне семь лет,Я упряма, – это лучше.Удивительно упряма:Скажут нет, а будет да.Не поддамся никогда,Это ясно знает мама.«Поиграй, возьмись за дело,Домик строй». – «А где картон?»«Что за тон?» – «Совсем не тон!Просто жить мне надоело!Надоело… жить… на свете,Все большие – палачи,Давид Копперфильд…» – «Молчи!Няня, шубу! Что за дети!»Прямо в рот летят снежинки…Огонечки фонарей…«Ну, извозчик, поскорей!Будут, мамочка, картинки?»Сколько книг! Какая давка!Сколько книг! Я все прочту!В сердце радость, а во ртуВкус соленого прилавка.<1909–1910>

Принц и лебеди

В тихий час, когда лучи неяркиИ душа устала от людей,В золотом и величавом паркеЯ кормлю спокойных лебедей.Догорел вечерний праздник неба.(Ах, и небо устает пылать!)Я стою, роняя крошки хлебаВ золотую, розовую гладь.Уплывают беленькие крошки,Покружась меж листьев золотых.Тихий луч мои целует ножкиИ дрожит на прядях завитых.Затенен задумчивой колонной,Я стою и наблюдаю я,Как мой дар с печалью благосклоннойПринимают белые друзья.В темный час, когда мы все лелеем,И душа томится без людей,Во дворец по меркнущим аллеямЯ иду от белых лебедей.

Мятежники

Что за мука и нелепостьЭтот вечный страх тюрьмы!Нас домой зовут, а мыСтроим крепость.Как помочь такому горю?Остается лишь одно:Изловчиться – и в окно,Прямо к морю!Мы – свободные пираты,Смелым быть – наш первый долг.Ненавистный голос смолк.За лопаты!Слов не слышно в этом вое,Ветер, море, – все за нас.Наша крепость поднялась,Мы – герои!Будет славное сраженье.Ну, товарищи, вперед!Враг не ждет, а подождетУмноженье.

Жар-птица

Максу Волошину

Нет возможности, хоть брось!Что ни буква – клякса,Строчка вкривь и строчка вкось,Строчки веером, – все врозь!Нету сил у Макса!– «Барин, кушать!» Что еда!Блюдо вечно блюдоИ вода всегда вода.Что еда ему, когдаОжидает чудо?У больших об этом речь,А большие правы.Не спешит в постельку лечь,Должен птицу он стеречь,Богатырь кудрявый.Уж часы двенадцать бьют,(Бой промчался резкий),Над подушкой сны встаютВ складках занавески.Промелькнет – не Рыба-Кит,Трудно ухватиться!Точно радуга блестит!Почему же не летитЧудная Жар-Птица?Плакать – глупо. Он не глуп,Он совсем не плакса,Не надует гордых губ, —Ведь Жар-Птица, а не супОжидает Макса!Как зарница! На хвостеЗолотые блестки!Много птиц, да все не те…На ресницах в темнотеЗасияли слезки.Он тесней к окну приник:Серые фигуры…Вдалеке унылый крик…– В эту ночь он все постиг,Мальчик белокурый!