Под музыку Вивальди

4. «Провал и безопорье, и дыра…»

Провал и безопорье, и дыра, в бессмысленном пространстве злая точка — преображенье завтра во вчера, когда цветок узнает точно, что восходить ему пора, когда почует срок тугая почка, когда трава надумает вставать, а птицы – время точно обозначить.

5. «Что нас окутало кругом?..»

Что нас окутало кругом? Что нас преследует и душит? Ребячья простота присуща душам, а мы не ведали о том.

6. «Мы вновь приедем в этот дом…»

Мы вновь приедем в этот дом, построенный его трудом. Там сруба запах сладкий и сад его посадки. И по следам его следов тропинкой узкой вдоль кустов рябины черноплодной пройдем мы в дом холодный. То будет осенью: денек сентябрьский будет одинок, как эта тропка лисья, смешав следы и листья. Крылечко скрипнет. Стукнет дверь. И одиночество теперь в бревенчатом затворе уже почти что горе. Так выйдем в сад повеселей: следы и листья на земле, и каждое растенье — его поминовенье. В саду становится видней, насколько крепче и вольней, чем наш удел непрочный, дыханье этой почвы.

7. «Деревьям ли мерещится война?..»

Деревьям ли мерещится война? земле ль понять людские разногласья? Судьбе-молчальнице видна земля, исполненная ясного бесстрастья: ее парные зеленя, наплывы или удаленья, в беспечности ее огня — рачительное тленье… И углубляясь в грунт на штык, побег грядущий прививая, вне человечьей суеты мы в этом мире пребываем.

8. «Утра дачного туман…»

Утра дачного туман. Тени хороши. Распечатанный тюльпан на столе лежит. Вы из запредельных стран получили днесь распечатанный тюльпан — дорогую весть.

9. «Тропинка малая в клубничной толкотне…»

Тропинка малая в клубничной толкотне, впитавшая в себя песок и гальку, сама вернется поутру ко мне, сама вернется поутру ко мне, какою б я не обернулся далью.

10. «В лесу сиротливом…»

В лесу сиротливом есть высохший пруд. Лопух и крапива на взгорье растут. Лопух и крапива — житейский сорняк — в лесу сиротливом, где хвоя да прах. Не знает окрестный заброшенный люд, чей век безвозмездный окончился тут и чье здесь когда-то дымилось жилье, куда без возврата исчезло живьем. В лесу беспечальном поляна и пруд нечайно, случайно на вас набредут — былого истома, томление лет — те вязы вкруг дома, которого нет.

МНЕ КАЖЕТСЯ, ДУША 1972–1973

Посвящается В.А. Севрюгину

«Для трагика невидима…»

Для трагика невидима и для слепца безлична — трагедия обыденна, обыденность трагична. И не с набатом в унисон людская бьется мука, нет, внемлешь ты сквозь смертный сон, как в стекла бьется муха.

«Бывает всякое: сентябрь бывает, май…»

Бывает всякое: сентябрь бывает, май… Сентябрь, пайщиков своих пересчитай — всех садоводов, их детей и их собак — ясны их тени в облетающих садах. А, впрочем, нет, пускай безоблачно-пестры во всех садах горят деревья и костры, и мальчик на большом велосипеде, как маятник, качается и едет.

«Звезды в море упадая…»

Звезды в море упадая, упадая на беду, тьму собою прободая, звезды знают и ведут: то ль хвостатая комета — угрожающий Пифон, то ль играет до рассвета звездных циклов патефон.

«Бесплотно время, говорят…»

Бесплотно время, говорят. Но звезды только в нем горят. Надеюсь я, что плотью лет наполнил пустовавший след, мелодий сих речитатив в косматый мрамор воплотив.

ПОДЗЕМНАЯ НИМФА 1976–1977

«…Nimph in the orisons

Be all my sins rememred…»

Shakespeare

Подземная нимфа (1)

Подземная нимфа (воды – ни глотка) из тьмы непроглядной метрополитена — о, что за улов – твое плавное тело, о, как ты плывешь в этих толпах умело, на кожу скамьи так пленительно села, как будто на камень прибрежный. Гладка, как лак и твоя полноводная кожа, и сколько ж ее голубой – далеко же нам плыть… Ты сидишь и читаешь, о, Боже, подземные боги! – газету с лотка.

Ева (1)

Представьте райский зоосад: плоды послушные висят, не счесть оленей, яблок, и тигры – травоядны. И средь библейской красоты — невинны, как кругом цветы, парные топчут травы Адам и Ева… Браун.

Девочка

Подростки: в очках он, а девочка в юбке короткой — на летней скамейке, обнявшись невинно и робко, сидят в ожиданье дневного сеанса кино, и жадно глотают одно на двоих эскимо. Но мальчик в очках и с пушком на губе – только мальчик: и лакомство сладко, и фильм предстоящий заманчив, и девочка чувствует только объятия миг. И жадно глядит на нее проходящий старик.

Пастушка

Пасла я Зорьку возле базы. Вдруг шестеро в противогазах. Чтоб личность скрыть. Ну, я далась легко, чтоб не прибили часом. Ну и страшон противогаз! Гляжу я в стеклышки – не вижу: в поту. Ребята еле дышат в глазастом этом колпаке. Запомнила наколку МИША я у шестого на руке. Построили всю часть и руки велели вытянуть. С сеструхой идем мы вдоль шеренги – ишь: чуть не качаются со страху. Набрали мы шестнадцать Миш. Мой Мишка разъяснился скоро. Из Горького. Здоров, как боров. Но симпатичный. Остальных он продал сразу без отпору. За групповуху – к ногтю б их, да мы, однако, деньги взяли, хоть покуражились вначале: начальству не с руки ЧП. Папаша дом сестрице справил. А с Мишкой ходим мы теперь.

Магдалина

Магдалина, не ломай столь умелых рук — заповедный древний рай явится вокруг — без усилия извне ты войдешь туда новой Евой, ибо не ведала стыда.

Все нормально

Вечерний город лиловеет. Веет нефтью от реки. Речной трамвай: на нем цветные, как цветы, провинциалы. Прозрачный диск луны провис, и сквозь него видны деньки оставшегося лета… Вот и отпуск отгуляла. И снова площади всё той же лиловеющей Москвы. Прибитой пылью пахнет следом за машиной поливальной. А от меня еще соленым пышет воздухом морским, загаром и травою горной… Словом всё нормально.