Под жарким солнцем

…Когда Мегудин приехал в Миролюбовку, Колесниченко уже был в конторе. Он был чисто выбрит, подстрижен, аккуратно причесан. Старенькая солдатская форма ладно сидела на его стройной фигуре. Гимнастерка была подпоясана кожаным ремнем с блестящей медной пряжкой, складки ровно расправлены. На груди красовалось несколько знаков воинского отличия, кирзовые сапоги были начищены.

Управляющий пригласил к столу Колесниченко и сказал:

— Давно пора покончить с расхлябанностью и браком в работе, надо навести надлежащий порядок в бригаде, поэтому мы решили поставить тебя бригадиром.

— Меня бригадиром? — переспросил Колесниченко и с удивлением посмотрел на управляющего. — Разве я справлюсь? Нет, я не могу за это взяться…

— Сможешь, обязательно сможешь, — поддержал предложение управляющего Мегудин, — ты знаешь людей хорошо и имеешь у них авторитет. После армии ты знаешь, что такое дисциплина, и я уверен, что сумеешь сплотить всех и навести порядок.

— Я стараюсь хорошо работать, но руководить бригадой не сумею, — твердил Колесниченко.

— Кто хорошо работает, тот имеет право спрашивать и с других. Первое время, может, и не все получится — тебе помогут, поправят, а со временем ты все постигнешь. Бригадирами не рождаются, а становятся…

Колесниченко молчал. Немного подумав, он сказал:

— Ну что ж, попробую.

— Не бойся, принимай бригаду и берись за дело.

— А как же Чумайло? — спросил Колесниченко.

— Чумайло пока останется в бригаде, он должен постоянно быть в поле зрения бригадира. Надо, чтобы коллектив перевоспитал его, — решительно сказал управляющий. — Если же он не поддастся влиянию, будет мешать в работе бригады, мы примем особые меры.

С первых же дней Колесниченко с головой окунулся в работу. Он строго следил, чтобы доброкачественно и в срок выполнялись намеченные наряды, объяснял, где и как работать, оказывал помощь всем, кто в ней нуждался. Он требовал, чтобы было покончено с нерадивым отношением к труду, заставлял переделывать недобросовестно выполненную работу, но требовал все это спокойно, без окриков, не задевая человеческого достоинства.

И вскоре ему удалось навести надлежащий порядок в бригаде, укрепить дисциплину, сплотить коллектив и добиться заметных успехов в работе.

Мегудин был доволен, что Колесниченко сумел оправдать доверие, и всячески старался поощрять хорошие начинания, инициативу молодого бригадира, подсказывал, что и как делать. Не было ни дня, чтобы он не побывал в новом отделении и не заезжал в бригаду Колесниченко.

Жара, которая установилась с начала лета, все не ослабевала, солнце нещадно палило. Чтобы хоть как-то сохранить влагу в почве и спасти урожай, нужно было как можно быстрей прополоть кукурузу и овощные культуры. Это и было поручено полеводческой бригаде. Управляющий вместе с бригадиром составили строгий график этих работ. В первую очередь бригада должна была выйти на кукурузное поле, а затем переключиться на овощные культуры. Проходя мимо баштана и увидев, что баштан заглушен высокими травами, сквозь которые едва-едва виднелись чахлые плети с опущенными, местами уже пожелтевшими листьями арбузов и дынь, Колесниченко с чувством тревоги и сожаления подумал: «Сколько плодов завязалось! И весь этот богатейший дар — сочные, ароматные арбузы и дыни обречены на гибель». Не в силах сдержать себя, он крикнул:

— Ребята! Баштан погибает! Надо его спасать! Идите сюда! Надо срочно освободить плети от сорняков, а то они, как разбойники, высасывают из земли последние капли влаги.

Вся бригада дружно взялась за работу, и к концу дня почти все очистили от сорняка.

…Вечером, когда усталый, едва волочивший ноги Колесниченко со своей бригадой возвращался домой, навстречу им шли Мегудин и управляющий отделением.

— Откуда вы? — спросил Мегудин.

— С баштана, — ответил Колесниченко.

— А лук уже обработали?

— Да, — сорвалось с языка у Колесниченко.

Он сразу же пожалел, что сказал неправду, хотел было в этом сознаться, но Мегудин уже был далеко.

На следующий день, как только начало светать, Колесниченко решил как можно быстрее завершить прополку баштана и всей бригадой переключиться на лук. Но, прежде чем они успели это сделать, Мегудин был уже на луковом поле и обнаружил, что оно не обработано, заглушено бурьяном, так что лука почти не видно.

«Что же произошло? Почему Колесниченко меня обманул?» — подумал он и тут же поехал на баштан.

Увидев, что плети арбузов и дынь прополоты, вновь ожили и зазеленели, Мегудин немного успокоился, но неприятное чувство досады не покидало его.

Осунувшийся и удрученный Колесниченко подошел к нему и, боясь встретиться с ним глазами, сказал:

— Видите ли… я хотел…

— Скажи прямо: зачем ты меня обманул?

— Поверьте, я… Это как-то непроизвольно получилось… А когда я опомнился и хотел вам объяснить, вы уже были далеко. Надо было срочно спасать баштан…

— Почему ты об этом сразу не сказал?

— Виноват.

— Понимаешь, у нас не принято обманывать, воровать, пьянствовать… Надеюсь, что больше это не повторится. Заканчивайте и немедленно переходите на овощные культуры.

Однажды, когда Мегудин, как обычно осмотрев хозяйство отделения, зашел в правление, он застал там счетовода с пожилым человеком, которые что-то подсчитывали. Увидев Мегудина, счетовод спросил:

— Вы слышали когда-нибудь, чтобы литр молока стоил тридцать три рубля?

— Какое молоко? Может быть, птичье? — усмехнулся Мегудин.

— Обыкновенное, которое надоил этот хозяин от своей собственной коровы, — показал счетовод на сидящего рядом человека с седоватой бородкой.

— А-а, это вам так дорого стоит литр молока? — спросил Мегудин, узнав Амвросия Тутышкина. — Дорогое сено — дорогое молоко.

— Вы же нас учите по-хозяйски все считать, вот мы и подсчитали, — отозвался счетовод. — Вместо четырех рублей, которые у вас платили на трудодень, он получил у нас только по сорок копеек. Вот почему ему так дорого обходится молоко, а если добавить убыток всех миролюбовцев, то даже трудно подсчитать, во сколько обойдется литр молока.

— Да, здорово меня подвела моя корова, — с досадой сказал Амвросий. Он вынул из кармана лист бумаги и, передав Мегудину, сказал: — Я слышал, что у вас все передали своих коров в колхоз. Я тоже хочу избавиться от нее.

Мегудин, прочитав заявление, сказал:

— Я думаю, что еще не время. Ферма в Миролюбовке пока слабая. Мы возьмем корову тогда, когда она вам действительно не нужна будет.

— Я прошу вас, ради бога, заберите ее у меня! Когда обжигаются на горячем, дуют на холодное.

— Какая у вас в колхозе себестоимость литра молока? — спросил Мегудин счетовода.

— Одиннадцать копеек, — ответил счетовод.

— Себестоимость литра молока должна быть намного меньше. В некоторых наших отделениях она составляет семь-восемь копеек, — пояснил Мегудин. — А когда механизируем все работы на фермах и снизим себестоимость корма, тогда литр молока будет стоить гроши.

— Ну, так как, возьмете корову? — спросил Тутышкин. — Не возьмете — я ее все равно продам. Старуха больна, некому возиться со скотиной. Корова хорошая, молочная, мы сами ее вырастили, и нам хочется, чтобы она попала на нашу ферму.