Под жарким солнцем

— А кто навел его на след?

— Потом все расскажу…

— А где спасенный хлеб?

— Идем, покажу.

7

Иван Никитич привел Мегудина к тому месту, куда они перепрятали пшеницу.

— И сколько примерно удалось спасти? — спросил Мегудин.

— Как только Бютнер обнаружил пшеницу в клуне, мы тут же перевезли ее в другое место… Часть отправили партизанам, часть роздали людям. А сколько уцелело — трудно сказать…

Мегудин решил прежде всего подкормить людей, выделив на это часть зерна, а часть оставить на семена, если помощь вовремя не поступит.

По пути в исполком Мегудин, взяв Ивана Никитича под руку, спросил:

— Что же все-таки с вами тут случилось, что у вас такой покаянный вид?.. Вы боялись ко мне подойти… Неужели грех на душе?

— Ничего со мной не случилось, с чистой душой могу всем смотреть в глаза, не предал никого и не совершил ничего против своей совести, — чистосердечно ответил Иван Никитич. — Если обманывал кого, то только врага… Вчера бабы хотели меня опозорить, а люди им поверили. Горпину мою у всех на глазах повесили. А знаешь — за что? — Голос его задрожал, но, овладев собой, он продолжал: — Когда фашисты закапывали живыми в яму людей из переселенческих поселков, она попыталась спасти детишек, и за это ее погубили. Все об этом знают. Мог ли я служить им? Бабы эти не понимают, что делал…

— Разберутся, Иван Никитич, не волнуйтесь, разберутся, — утешал его Мегудин.

— Пока что мне трудно появляться среди баб, они готовы меня растерзать, будто я и в самом деле враг… — с горечью ответил Иван Никитич.

«Почему все-таки женщины его донимают?» — подумал Мегудин.

Он вспомнил Карасика и решил проверить, не старик ли спас его.

— Вы видели, как закапывали людей живыми? — спросил Мегудин.

— Видел, видел… Я стоял неподалеку и думал, как спасти людей.

— А Карасика помните? Он работал в райкоме партии и, наверное, бывал в вашем колхозе.

— Карасик… А какой он из себя?

— Он мне рассказал, что в яме…

— Постой, постой, — перебил Иван Никитич, — он лежал в яме и выполз?.. Так я его спас, а потом в отряде встретил. После того как разгромили отряд, я его больше не видел. Он жив?

— Да, жив.

— А где он?

— Точно не знаю, наверное, в другом районе.

— Очень хотел бы его увидеть.

— Я думаю, что увидите.

— Я почти все время находился в деревнях и поселках, собирал сведения и передавал в отряд… Какая-то паршивая тварь сообщила комендатуре, что я хорошо знаю все уголки степного Крыма. Меня вызвали туда, и самый главный спросил:

«Что тебе, фатер, нужно? В чем нуждаешься?»

«А что? Мало ли в чем я нуждаюсь…»

«Все, в чем нуждаешься, мы тебе дадим, только помоги нам найти партизан».

«Разве тут есть партизаны? — спросил я. — Где в голой степи искать их, если негде даже голову спрятать?..»

«Они тут есть, фатер, есть. Надо их найти».

Думал, думал и не знал, что ответить. Решил схитрить:

«Хорошо, попробую… Буду искать. Узнаю, тогда скажу».

Я своим сообщил, что к ним собираются такие гости. Их встретили, как надо, обратно они не вернулись. Меня хотели повесить, но я скрылся. Несколько раз я чуть не попадал к ним в лапы, но, как видишь, бог миловал.

— В каких поселках и деревнях вы были в последние дни? — спросил Мегудин.

— Сегодня был в Миролюбовке. Видел солдат, которых ты послал.

— А что они делают?

— Кое-что из инвентаря и тягловой силы там сохранилось, и они приступили к работе.

— Даже работать начали? — обрадовался Мегудин.

Он хотел еще спросить о чем-то, но, подойдя к зданию исполкома, увидел на крыльце Еремчука.

— Никитич! — бросился Еремчук к Ивану Никитичу. Он обнял старика и, заглядывая в глаза, спросил: — Выжил, дед?

— А ты? Вот и встретились. Выжили, значит! — лукаво улыбаясь, ответил Иван Никитич.

— Это же наш разведчик, — сказал Еремчук, обращаясь к Мегудину. — Сегодня утром нас тут было только двое, а сейчас вон сколько народу.

— Советская власть вернулась, и люди вернулись… Немного пшеницы сохранилось — значит, сумеем продержаться, — ответил Мегудин.

— Я, я… — хотел Еремчук сообщить радостную весть, но от волнения не мог вымолвить и слова. — Я, я н-на-шел, — бормотал он, — н-на-шел т-трактор!

— Какой трактор? Скажи: где?

— Около МТС.

— Откуда он там взялся? — спросил Иван Никитич. — Сколько раз мы проходили мимо и никакого трактора не видели. А может быть, вчера немцы в панике перед отступлением бросили его…

— Надо посмотреть, какой трактор. И если он только в исправности, то это же клад… А если придется ремонтировать, инструменты у вас есть? — спросил Мегудин.

— Должны быть… Я спрятал, — сказал Еремчук.

— Посмотри, уцелели ли они, и проверь, работает ли трактор. Как только освобожусь, сразу приду.

8

Все дороги и дорожки, которые вели из Курмана в переселенческие поселки, Мириминский знал как свои пять пальцев. Он мог бы найти их с закрытыми глазами. Теперь все они заросли травой так, будто на них никогда не ступала человеческая нога, не топтали конские копыта, не катились колеса подвод, машин, тракторов. Вокруг необъятной степи царит мертвая тишина, будто вымерло все живое. Остатки полусгнившего будяка, курая, осота, пырея валялись на давно не вспаханных и не сеянных полях. От старательно обработанных полей и помину не осталось.

«Видать, от частых осенних дождей травы заполонили степь», — подумал Мириминский.

Он досконально знал здесь каждый клочок земли, каждое деревце, каждую лозинку винограда. Только пни, которые торчали здесь и там в степи, напоминали ему о том, что когда-то тут цвели сады, пели соловьи, кружили пчелы и била ключом жизнь. А теперь тут глушь да пустырь. Порой он натыкался на одичалые лозы виноградника. На них уже начали набухать почки, вот-вот они распустятся, зацветут, завяжутся плоды. Где же заботливые хозяева, которые с такой любовью некогда выращивали, выхаживали их и в то тяжкое лихолетье кинули на произвол, не воспользовавшись их щедрыми дарами. Из белой дымки тумана вдруг выплыл его родной поселок. Как он мечтал вернуться сюда, в свой родной дом, встретить жену и детишек, земляков, с которыми рядом жил и работал… С замиранием сердца он вошел в поселок.

Безмолвно, мрачно смотрели на него закопченные от пожарищ стены разрушенных домов, без крыш, окон, дверей. Удрученный гнетущей тишиной, он ходил по пустынной улице поселка, вглядываясь в запущенные, заброшенные дворы, где все застыло в безмолвии. Давно здесь не слышно ни человеческого говора, ни лая собак, печальным воем провожавших своих хозяев. Давно уже по утрам не слышно ни оглушительного крика петухов, оповещавшего о наступлении рассвета, ни мычания коров, ни ржания лошадей. Давно здесь зачахло и замолкло все живое.