Подарок рыжей феи

Они смотрели на море. Низко-низко вставала огромная, как гигантский одуванчик, жёлтая луна. И когда особенно пронзительно рядом застрекотал кузнечик, комендант неожиданно вздохнул:

— Как на войне…

Он пожелал Виоле доброй ночи, хотя понимал, что она глаз не сомкнёт до утра.

За несколько дней комендант хорошо узнал характер молодой графини, видел её на корабле и на дорогах Испании. День и ночь, день и ночь, почти без отдыха, они летели сюда, останавливаясь лишь ненадолго, на станциях, где брали почтовых лошадей. Да краткий привал на ночлег с камнями вместо подушек и ледяной водой горных речек.

Объезжали города. Дорога выдалась не особенно сложной, без отвесных подъёмов, без горных глубоких расщелин, где нужно перебираться по верёвке, без узких карнизов над пропастью, где лошадь проходит с трудом, и каждый миг рискуешь сорваться вниз.

Впрочем, обрывистый серпантин над ущельем им попался вчера, когда проходили отроги Кантабрийских гор, чтобы срезать путь. Розанчик едва не грохнулся в пропасть и неминуемо сорвался бы, если б Натал, ехавший следом, не хлестнул его лошадь, и та, забыв о шуршащих из-под копыт струйках гравия и глубине ущелья, молнией пролетела опасное место. А графиня уверенно прошла первой, будто у её лошади крылышки на подковах, как на сандалиях греческого Меркурия.

В остальном дорога была спокойной, но комендант-то знал, что такое военные походы. Когда нервы напряжены, не веришь ни одному камню на обочине дороги, не говоря уж о том, что каждая гора справа или слева обязательно должна скрывать вражеский отряд, и он вот-вот появится на гребне. К тому же, ехали быстро, без остановок, по восемнадцать часов в седле!

Наскоро закусывали и выпивали глоток воды тоже на ходу. Мальчишки, не привыкшие к таким темпам, начинали скулить, да и его солдаты слишком долго служили только парадной охраной.

Графиня напротив, переносила тяготы пути очень легко, всегда свежая (усталость зажмурившись, в ужасе удирала от неё) всегда спокойна, ехала впереди отряда, не замечая жары и опасностей, стерегущих их на пути. Как будто она и этот высокий разбойник, Натал, который всё время рядом, словно тень (интересно, откуда он взялся в такой явно светской компании?) провели всю жизнь в разъездах по горным тропам. Но к отряду Виола была внимательна, замечала всё и всех. Объявляла привал на миг раньше, чем кто-нибудь упал бы от усталости.

Однажды Виола спросила:

— Синьор Сетария, вас не смущает, что командир вашего отряда — женщина? Я вообще удивляюсь, как вы все мне подчиняетесь?

Разумеется, сказано это было в частной беседе, не при солдатах, ведь авторитет командира ни к чему расшатывать лишними сомнениями.

Комендант очень серьёзно объяснил ей:

— Синьора, в рискованных предприятиях очень неплохо, когда мужчинами командует женщина. Но она должна быть достойной этой чести. Тогда ради неё мужчины способны совершать чудеса, ведь невозможно показать свою слабость перед женщиной. Они чувствуют больший подъём духа и не отступают даже перед лицом смерти, потому что всё, ради чего вообще и стоит брать в руки оружие: семья, мир, их дома`, жёны и матери — всё рядом с ними. Они видят, за что сражаются, это всегда придаёт силы.

Виола склонила голову, соглашаясь с комендантом. Сетария вообще рассудительный и опытный синьор, и нравился Виолетте. Говорят, комендант много лет провёл на настоящей войне, где-то в Средней Азии, но сам ничего о том времени не рассказывал, а Виола не спрашивала. Если что-то возникало, то само собой.

Сейчас графиня Ориенталь сидит на краю обрыва и смотрит на море. Лёгкий ветер с гор заглушает солёный вкус моря и пахнет солнечной травой на пастушьих лугах и дымом.

— Мадам графиня, здесь опасно на самом краю и холодно, вы простудитесь, — слышен мягкий приглушённый голос часового.

— Спасибо, Люцерна.

Она может не оборачиваться. Из всей команды он один не называет ей "госпожа капитан". Виола встала, легко дотронувшись до предложенной матросом руки. Она ничего не сказала, но Люцерна всё равно ободряюще замечает:

— Не волнуйтесь, мадам, всё будет в полном порядке.

Угадал, она беспокоится и обо всём сразу: о дозорах, о завтрашнем дне, об этом чёртовом "Геснере" и о малыше "Дельфиниуме", который сейчас, дай Бог, прошёл Гибралтар. И о том, о чём никто из них не говорит и даже мысленно они стараются не вспоминать, зачем, вернее, ради кого они прибыли сюда. Иначе беспокойство захлестнёт их с головой, и они станут неспособны к действиям.

Раз уже её очень вежливо, но решительно прогнали с обрыва, где она могла бы сидеть до утра, капитан ещё раз обошла вокруг места ночлега.

Сетария прав, на войне самый лучший момент — ночь перед боем. Это самое тихое время в лагере солдат и в их душах. Пишут письма домой, приводят в порядок себя и одежду, чистят оружие, смотрят на небо и очень неохотно, с грустью, — друг на друга. Все знают, что этот вечер может стать последним, самым-самым. Они пока все вместе, луна светит, цикады…

Не хочется думать, кого именно завтра уже не будет с ними у общего костра, и каждый думает о себе. Вспоминается прошлая жизнь, родные. Кому — дети, кому — друзья. Никто, даже заклятые враги не ругаются в ночь перед боем. Перед "завтра" бледнеют все обиды и личные счёты. Вокруг тихо-тихо…

16.

Виола подошла к костру. Натал смотрит в огонь и бросает в костёр сухие ветки, не замечая её.

— Можно?

Он слегка вздрогнул, очнувшись:

— Конечно.

Кутаясь в легкий плащ, Виола села напротив. Подняла лицо к небу, где в звёздных качелях повисла жутко круглая луна. Вспомнился другой костёр в форте Бельведер. Как же это всё далеко, Господи! Неужели прошло всего две недели?

— Нат, какое сегодня число?

Натал сосредоточенно закрыл один глаз, подсчитывая:

— Шестое августа.

Уже август. Скоро наступит время звёздных дождей, и с неба посыплются искры желаний. Кончается лето.

— Сегодня шестое? — переспросила Виола.

— Угу. Почему ты спрашиваешь?

Она усмехнулась печально:

— Ровно месяц назад мы вышли на "Дельфиниуме" из Гавра и отправились в свадебное путешествие. Только месяц.

— Понимаю. Сам вернулся во Францию месяц назад. А кажется, будто не уезжал.

— Ты долго жил в Бразилии?

— Полтора года. Теперь не уверен, что это вообще было.

Виоле хотелось спросить ещё, но она сдержалась. Сказала тревожно:

— Не представляю, что же будет завтра?

— Боишься?