Подарок
Шрифт:
— Мама, не заставляй меня быть грубой. Я не хочу ссориться.
— Конечно же, ты во всем обвиняешь меня, но я ведь пекусь о твоем будущем. Я переживаю, а ты совсем не считаешься с моим мнением!
— Я услышала твое мнение и еще раз озвучила свое. Оно не изменится. Я не сожалею о том, что была честна с Альбертом. И может быть, ты прекратишь свои попытки устроить мою жизнь, я уже давно сама способна принимать решения.
— Может быть, но решения абсолютно неверные и разрушительные! Ты пожалеешь о том, что отказалась от Альберта, и убедишься в моей правоте. — последние слова Виктория старшая произнесла с особым нажимом и раздражением, через секунду раздались короткие гудки.
Очередная ссора с матерью
Дом умершей прошлым летом леди Абигайль, доставшийся ей в наследство, все ещё ждал своей участи, но теперь мысль о его продаже казалась Вик кощунственной. Она решила, что сама поселится в этом милом и дорогом сердцу месте. Бабушкин дом станет тем островком независимости и спокойствия, что ей так нужен сейчас.
К тому же, через месяц-другой уже не удастся далее скрывать свою беременность на работе, и предстоит непростой разговор с боссом — Джоном Конроем о судьбе начатых ею проектов. Больше всего ей не хотелось ощущать на себе его «всепонимающий» взгляд и молчаливое осуждение «интересного, но предосудительного положения», которое, не только однозначно перечеркнет карьеру Вик, но и, конечно же, подпортит репутацию его элитного и респектабельного рекламного агентства. От сумасбродной, но талантливой дочери своей многолетней пассии, он исподволь ждал чего-то подобного.
«Справишься ли ты со всем этим Виктория Кент?» — задавала она себе один и тот же вопрос, и пока не могла ответить на него с должной уверенностью.
Виктория старшая неумолимо приближалась к той возрастной черте, что так настойчиво отодвигала даже в мыслях. Энергичная, привлекательная и стройная, она все чаще и дольше вглядывалась в каждую новую морщинку, предательски проступающую на холёном лице.
Начало марта в Лондоне традиционно горячая пора в светской и культурной жизни. Церемонии вручения профессиональных премий, биенале современного искусства и околотеатральные тусовки мелькали как калейдоскоп в расписании известной галеристки Виктории Кент. Она с наслаждением погружалась в эту суетливую и радостную атмосферу, прикупив новых дизайнерских туалетов и пройдя очередной курс омоложения. Ей нравилось блистать на пару со своим «дорогим другом», в компании таких же подтянутых и неестественно белозубых леди, причисляющих себя к столичной художественной богеме.
Очередная всебританская премия в области арт-искусства была отличным поводом оголить плечо и подчеркнуть остатки былой пикантной красоты — платье смелого дизайна не делало ее смешной, но однозначно привлекало внимание. Предвкушая вспышки камер и вопросы ни о чем на красной дорожке, в обществе как всегда элегантного, улыбающегося в тридцать два зуба Джона, она, нарушая многолетнюю привычку, заехала за ним в этот поздний час в офис.
Мурлыкая под нос и поправляя на ходу замысловатое колье-ошейник в пустых коридорах агентства, она с удивлением не застала никого в его личной приёмной. Массивная дверь в кабинет была не плотно прикрыта… Звуки, раздававшиеся из-за неё, едва не сбили ее с ног, и сердце предательски сжалось… но она решительно шагнула через порог. Картина, представшая ее взгляду, была настолько очевидной, что кроме невольного «О» нарядная дама постбальзаковского возраста не смогла произнести ничего. Красная дорожка и вездесущие папарацци могли ждать ее теперь до посинения…
Вик
энергично возилась среди многочисленных коробок, которыми был уставлен весь пол ее маленькой квартиры. Требовалось отобрать вещи для переезда в дом бабушки, и решительно избавиться от всевозможного хлама, скопившегося еще со времен совместной жизни с Альбертом. На свет были извлечены десятки наполовину исписанных им блокнотов, стопки старых научных журналов и распечаток, какие-то «бесценные» пылящиеся по углам вещицы, подаренные довольно сентиментальной Аделаидой к очередному празднику.Телефон заставил ее отвлечься от этого увлекательного, но чрезвычайно утомительного занятия. Вик ожидала услышать что угодно, но не срывающийся и дрожащий голос матери, у которой по всем расчетам в этот поздний час должна была кипеть бурная светская жизнь. И тем более ее удивила и встревожила просьба увидеться завтра, ближе к полудню и поговорить. Виктория пообещала приехать, почувствовав, что на этот раз случилось что-то действительно серьезное.
С замиранием сердца Вик позвонила в дверь маминой лондонской квартиры, смотрящей высокими стильными окнами на Гайд-парк. В утреннем воздухе были одновременно разлиты и тревога и весеннее очарование. Весенний город был окутан нежной зеленой дымкой расцветающих садов.
Виктория старшая сама открыла дверь и Вик немного опешила. Никогда ее мать не позволяла себе оставаться в таком неприбранном виде дольше первых утренних часов. Сейчас же покрасневшие глаза выдавали недавние слезы, а круги под ними — серьезный недосып. Её волосы нуждались в укладке, а длинный шелковый халат на ней в середине дня еще раз доказывал, что сегодня она не выходила из дома.
Эта картина заставила сердце Вик тревожно сжаться. Что могло так резко выбить из колеи эту искушенную светскую львицу?
— Здравствуй мама, — сказала она, увидев как глаза хозяйки дома, обычно непроницаемо холодные, обратились к ней с нежностью и теплом.
— О, Виктория, ты даже не представляешь…как я рада твоему приезду… — дальше она не смогла сказать ни слова- только междометия и всхлипы.
Сидя рядом с ней на диване, Вик терпеливо выслушала полный эмоций рассказ матери о циничной и банальной измене Джона, которая и стала причиной ее нынешнего состояния.
— Как мне жаль, как жаль, что все эти годы я отдавала этому двуличному человеку столько любви, совершенно забывая про тебя, моя бедная девочка. — вдруг сказала она, посмотрев на Вик с нескрываемым искренним раскаянием.
— Прошлого уже не вернешь, но теперь все будет иначе. Тем более у тебя есть шанс стать не только самой любящей и заботливой мамой, но и… бабушкой. — Вик сама удивилась, как легко далось ей это признание. Она не планировала делать его сейчас, но железобетонная стена непонимания между ней и матерью, как оказалась, вполне преодолима.
— Альберт? — не удержалась от вопроса Виктория старшая.
— Нет, это не он. Если бы ты только знала, мама… Не думала, что способна так полюбить… но я струсила и не смогла остаться с ним… Отца у ребёнка не будет, — тихо, но твёрдо закончила разговор Вик. По её гордо вскинутому подбородку и устремлённому в никуда взгляду, мать поняла, что расспросы будут сейчас лишними и неуместными. Она поправила каштановую прядку на голове дочери и вздохнула.
На ресницах Вик дрожали слезы и наконец, не выдержав, она разрыдалась, позволив матери обнять себя, как в далёком детстве. Но теперь причиной ее слабости была не содранная коленка или пугающий раскат грома. Сейчас она наконец-то могла разделить свои взрослые проблемы с самым дорогим и близким человеком, чего не делала многие годы, раз за разом сталкиваясь с пустым назидательством, граничащим с безразличием.
— Все будет хорошо, у нас обязательно все будет хорошо! — мать успокаивающе гладила Вик по волосам, и в ее тихом голосе не было ни капли сомнения.