Поэты 1820–1830-х годов. Том 1

124. ВАКХИЧЕСКИЕ ПОЭТЫ (К А. Е. Измайлову)

Невольной страстью увлеченный, Я должен, я хочу писать! Скажи, любимец муз почтенный, Какой мне род стихов избрать, Чтоб славы истинной дождаться? Я не привык от юных лет В стихах и в свете притворяться: Мне пить вино охоты нет, А без вина какой поэт Теперь за лиру может взяться? Пускай завистники кричат, Что музы не должны быть пьяны, — У нас теперь в стихах звучат Так громко рифмы и стаканы, Что крики злобы заглушат! В том дарованья нет приметы, Кто недруг чаше круговой; Все наши модные поэты В ней потопляют гений свой; Забыв уставы Аполлона, Они в вине лишь знают вкус, И Вакх с вершины Геликона Грозит согнать несчастных муз! Но я досель на лире скромной Вина еще не воспевал; Итак, могу ли ждать похвал? Я ввек пойду стезею темной, Вдали от счастливых певцов; Я никогда не буду с ними Среди мечтательных пиров Стучать бокалами пустыми! Но что ж!.. к чему напрасный вздох? Уже Парнасса грозный бог, Исполненный негодованья На дерзостных жрецов своих, Сказал: «Да будут их посланья Так сухи, как бокалы их!» И страшный приговор свершился! Не внемлют музы их мольбам; Пред ними с шумом затворился Бессмертия высокий храм! Пускай трудятся: их творенья Читателей обнимут сном, И поглотит река забвенья Венец, обрызганный вином! <26 мая 1821> Петербург

125. ИСТРЕБЛЕННАЯ РОЩА Из Мильвуа

Нимфы! скрывайтесь, бегите толпою: Древнюю рощу злодей истребил! Плачьте, амуры! под тенью густою Он ваш алтарь навсегда сокрушил! Птицы умолкли и тихо стадами Вдаль понеслись от знакомых ветвей. Милые гости лесов и полей, Видно, изгнанники есть и меж вами! Странник усталый в далеком пути, Пот отирая, с надеждой отрадной В полдень торопится к сени прохладной, Ищет ее — и не может найти! Тщетно любовник зовет на свиданье Милую в рощу вечерней порой; Дева придет, поглядит — и с тоской Издали другу промолвит прощанье; Взоры потупит и мимо пройдет. Горе тебе, истребитель жестокий! Мстительный бог на тебя восстает. Он на горах неприступных живет, Дикой пустыни хранитель высокий! Он принимает дары пастухов, Внемлет обетам пастушек стыдливых; Глас его слышен в полях молчаливых; Видны следы на тропинках лугов. Он, рассылая воздушных послов, Им повелел укрывать в непогоды Стебель зеленый и цвет молодой; В сумраке ночи, отвергнув покой, Бодрствует он для блаженства Природы; Легким зефирам велит на лугах Звук разносить сладкогласной свирели, Веять в лесу и качать на ветвях Тихо пернатых певцов колыбели. Буря ль с деревьев листы оборвет, Или красавица резвой ногою Первые ландыши в поле сомнет, Бог благотворный кропит их слезою. Знай, истребитель! сей бог над тобою Суд произнес. За него Купидон Грозной рукою злодея накажет: Он для отмщенья колчан свой развяжет — Ты на страданья любви осужден! Тщетно поверишь подруге прелестной — Клятву ее унесет ветерок Так же, как в роще под тенью древесной Прежде кружил он летучий листок! <1821>

126. ВЕСНА

Как узник в радости, покинув мрак темницы, Встречает солнца луч златой, Так я, освободясь из скучных стен столицы, Любуюсь юною весной! Она живит мой глас и с лиры молчаливой Свевает тихо сладкий сон, — И звук в немых струнах, как ветерок игривый, Весны дыханьем пробужден! Светлей горит заря на облаке румяном Перед весенним, ясным днем, И диких скал верхи, обвитые туманом, Сияют радужным огнем! С лазоревых небес густые скрылись тучи; Стада бегут с весельем в луг; А там уже волы чрез пни и терн колючий Влекут по ниве ржавый плуг. Ручей журчит — и лед, в волнах его сверкая, Вдали скрывается от глаз; И в зеркале воды пастушка молодая Свой образ видит в первый раз. Но роза нежная расцвесть еще не смеет Среди обтаявших снегов, И утренний мороз на мураве белеет, И в роще слышен шум ветров. Природа, мнится мне, обнявшися с весною, Боится, что опять взойдет Зима на льдистый трон и хладною рукою Венок с чела ее сорвет. Так дева робкая томится ожиданьем: Глаза красавицы в слезах, Но вот уже видна с отрадным упованьем Улыбка на ее устах! Всё скоро оживет: глас горлицы унылой Настроит вновь любви тоска, И юноша пойдет искать подруге милой В долине первого цветка. Древа покроют холм гостеприимной тенью, Где я от зноя отдохну, — Но там найду ль приют мечтам и наслажденью И возвращу ль свою весну?.. О юность дней моих! Постой из состраданья! С тобой я радостью дышал И, житель счастливый в стране очарованья, С весною вместе воскресал! Теперь, от милых мне мечтаний пробужденный, Жалею, что проснулся я, И с гимном радостным природы оживленной Вновь не сольется песнь моя! <1821>

127. МОГИЛА ПЕРСИДСКОГО ПОЭТА Из Мильвуа

«Заида, твой голос пленяет мой слух, И в душу вливается арфы бряцанье! Не тише весеннего утра дыханье Волнует цветами усыпанный луг. Твои песнопенья прелестны, как розы, И сладки, как пламенный твой поцелуй; Но кто их творец?… О поэт, торжествуй! Я пролил восторга невольные слезы!» «Тебе ль, государь, неизвестен певец, Пленивший твой слух, Бенамар вдохновенный? Он пел без награды и, светом забвенный, Платил нищетой за лавровый венец. В отчаяньи с дочерью нежной блуждает Несчастный средь знойных Ирана песков; Он двигает струны при шуме ветров — И сладостным звукам пустыня внимает!» «Эмир, оседлай вороного коня: Он в битвах, как вихорь, летал подо мною! Помчися в Иранские степи стрелою И перстень поэту вручи от меня! Бесчисленны звезды на тверди небесной — Бесчисленны будут богатства его. Алмаз драгоценный венца моего Не скроется в прахе пустыни безвестной! Иль дочь Бенамара навек отцветет, Как дикая пальма, в стране отдаленной? Да вступит она в мой чертог позлащенный И счастья светило над нею взойдет!» Эмир на коня — и, как вран сизокрылый, Под облаком пыли в пустыне летит И вдруг близь дороги красавицу зрит В венке кипарисном над свежей могилой. «О путник, ты скоро в безводных степях Погибнешь, как злак от палящего жара! Куда ты спешишь?» — «Я ищу Бенамара; Но тщетно: нет следу в песчаных волнах!» — «О путник, ты дочь его зришь пред собою; Во гробе лежит мой несчастный отец: Он встретил страданьям желанный конец, И смерти рука поднята надо мною!» «Утешься, печальная дева красы! Владетель Востока тебя призывает, И счастье твое как цветок оживает, Осыпанный влажным жемчугом росы!» — «Ты видишь могилу, где спит мой родитель,— О путник, не может раскрыться она! Вот сердце мое — я всего лишена; Мне счастье во гробе, мне смерть утешитель!» И дева печально смотрела вокруг; Могилу отца обнимала с рыданьем, И грудь, утомленная тяжким страданьем, Вздымалась, как пены серебряный пух. Вдруг арфы красавица тихо коснулась; В пустыне раздался пленительный глас, И, весело встретив последний свой час, Певица как будто сквозь сон улыбнулась! <1821>

128. НЕДОВЕРЧИВОСТЬ Элегия

Не спрашивай, зачем я так уныл! Ты знать должна вину моей печали: Мой взор тебе давно ее открыл, Когда об ней уста мои молчали. Мне суждено по гроб тебя любить; Но, знать, любви внушить я не умею! Нет, счастие тобой любимым быть Не для меня: я ждать его не смею! Из жалости одной к моим слезам Ты мне твердишь любовные обеты; Не верю я пленительным словам: Я не видал в тебе любви приметы! Стою ль вдали, с безмолвною тоской,— Твой взор меня в толпе не отличает; Иль робкою коснусь к тебе рукой — Твоя рука моей не отвечает… Спокойна ты: встречаешь ли меня Или даришь мне поцелуй небрежный,— В глазах твоих нет пылкого огня И на щеках румянца страсти нежной. Когда я шел вчера, простясь с тобой, Не для меня ты у окна стояла — И тусклого стекла не отирала, Чтобы взглянуть украдкой вслед за мной! Досель я жил отрадой упованья, Я сам себя обманывать хотел, И наяву коварные мечтанья Любовь твою сулили мне в удел! Но ты меня лишила наслажденья: Мечты мои рассеялись, как дым, Упала с глаз повязка заблужденья, И опыт мне сказал: ты не любим! Жестокая, ты хочешь быть мне другом — Любви твоей, любви желаю я! Когда меня ты назовешь супругом, Без сердца мне на что рука твоя? Где для меня цвели блаженства розы, Там буду я лишь терния встречать; В твоих глазах я должен видеть слезы И на лице уныния печать! Я, может быть, подстерегу случайно Твой тяжкий вздох в безмолвии ночном, И близь меня, забывшись тихим сном, Промолвишь ты признанье в страсти тайной; Огонь любви заблещет на челе, И не супруг, другой тебе приснится; Ты будешь днем, потупя взор к земле, Передо мной мечты своей стыдиться. О милый друг! Прости моим словам, Забудь любви слепые подозренья,— Я им теперь еще не верю сам, Но в будущем ищу себе мученья! Пускай меня утешит голос твой; Пусть нежный взор тоску души рассеет И грудь мою надежды луч согреет! Когда же нет в тебе любви прямой, Когда я ждал несчастия недаром, Цепей моих из жалости не рви, Но обмани меня притворным жаром И дружбе дай название любви! <1821>

129. К ПЛЕТНЕВУ

Винюсь, мой друг, перед тобой; Ты мной не можешь быть доволен: Я не пою, и гений мой Неизлечимо ленью болен. В глуши лесов я жизнь веду; Не слава, а покой мне нужен. Я стал теперь с весельем дружен, Но с музой часто не в ладу. Она зовет меня украдкой От милой сердца на Парнас, — Я нехотя клянусь подчас Расторгнуть узы неги сладкой И снова петь, но на стене Не нахожу своей свирели; Амуры, не сказавшись мне, Тихонько ею завладели. Возьму ль ее у них из рук? Мне сладок их напев игривый, И тих свирели беглый звук, Как нежный вздох любви счастливой. Тебе, Плетнев, другой удел! Любовник славы постоянный, Ты вслед за нею полетел, Вдали завидя лавр желанный! Ты не чуждаешься труда, Чтоб знатоков привлечь вниманье, И к верной музе никогда Не опоздаешь на свиданье. Ко мне доносят песнь твою Покорные певцам зефиры, И в диком северном краю Я слышу звук знакомой лиры! Но пусть венцы перед тобой — Не в них прямое наслажденье! Когда я кончу дней теченье, Быть может, ты, поэт младой, Наскучив шумною столицей, Придешь в страну, где друг твой жил, И над его простой гробницей Прочтешь слова: он счастлив был! <1821>

130. А. А. К-ОЙ

Молодой цветок дубровы, Расцветай в тени ветвей, Где ни зной, ни хлад суровый Не вредят красе твоей; Но ко мне, в страну изгнанья, В мой печальный, дикий край, Как привет воспоминанья, Запах сладкий навевай. <1828>

131. К КЛЕНУ Подражание Парни

Слова любви, мой клен пустынный, Я на коре твоей писал; Но вижу с грустью, друг старинный, Что мне и ты неверен стал. Зачем ты память сохраняешь О счастьи двух сердец младых? Ты их еще соединяешь, А время разлучило их! <1828>

В. И. ТУМАНСКИЙ

В. И. Туманский. Фотография.

Василий Иванович Туманский (1800–1860), один из наиболее значительных элегиков 1820-х годов, принадлежал к старинному украинскому дворянскому роду. Получив домашнее воспитание, учился в Харьковской гимназии, затем в Петропавловском училище в Петербурге; в 1819 году отправляется в Париж и поступает в качестве вольнослушателя в Coll`ege de France, где слушает лекции известнейших профессоров этого времени (Кузена, Араго и др.). Первое выступление Туманского в печати относится к 1817 году («Поле Бородинского сражения»). Ранние стихи его выдержаны в традиционных формах «кладбищенской элегии» или горацианского эпикуреизма; избирает он в качестве образцов и французских и немецких преромантических поэтов (Парни, Мильвуа, Тидге); охотно пишет и альбомные стихи. Еще до отъезда, 14 марта 1818 года, он избирается действительным членом Общества любителей словесности, наук и художеств и довольно активно участвует в деятельности общества и в журнале «Благонамеренный». Встреча в Париже с Кюхельбекером, несомненно, способствовала росту его политического либерализма; Кюхельбекер упоминал о Туманском в своих дневниковых заметках 1821 года и посвятил ему стихотворение «К Ахатесу» — один из значительных образцов гражданской лирики 1820-х годов.

В 1821 году Туманский вместе с Кюхельбекером возвращается на родину. Связи его с «михайловским» обществом постепенно слабеют; взамен этого он с 1821 года становится участником Общества любителей российской словесности; одновременно укрепляются и общественные мотивы в его творчестве («Гимн богу», «Послание к кн. Н. А. Цертелеву», 1823; «Век Елизаветы и Екатерины», 1823). Туманский заявляет себя сторонником «новой школы» поэтов. Его стихи («Видение», «Черная речка» и др.), подчеркнуто метафоричные и отражающие влияние Жуковского, подвергаются теперь критическим и эпиграмматическим атакам в «Благонамеренном». Туманский решительно примыкает к левому крылу «ученой республики», принимает ближайшее участие в полемике с Цертелевым и Федоровым, выступает в защиту радикальных петербургских кружков, задетых в сатире Родзянки, и т. д.

В 1823 году Туманский уезжает в Одессу, откуда продолжает поддерживать связь с Бестужевым и Рылеевым, которые обращаются к нему не только как к литературному, но и как к политическому единомышленнику, вверяют его попечениям Мицкевича, Малевского и Ежовского, направляющихся в Одессу, и т. д. [142] К 1823 году относится, по-видимому, и его личное знакомство с Пушкиным; к личности и творчеству Пушкина он относится почти восторженно, несмотря на какое-то предупреждение из Петербурга, чтобы он избегал слишком близкого общения [143] . Туманский становится посредником между Пушкиным и «Полярной звездой». Его совместное с Пушкиным письмо Кюхельбекеру 11 декабря 1823 года есть своего рода общественно-литературная декларация, попытка отторгнуть Кюхельбекера от «младоархаиков» во имя «объединения» и «спасения народной нашей словесности» (см. вступ. статью, с. 24). При всей короткости общения, Пушкин, впрочем, несколько иронически отзывается о творчестве Туманского одесского периода. Иронию вызывали подражательные черты поэзии Туманского; он не открывал новых путей, а продолжал традиционную линию «унылой элегии», правда, добиваясь высокой степени ее гармонизации [144] . Сам Пушкин позднее отмечал в лучших стихах Туманского «гармонию и точность слога». Вслед за Пушкиным Туманский сближает элегию и с антологической лирикой, но при этом не ставит себе целью ни воссоздание строя чувств «древних», ни углубление эмоционально-психологического содержания своих элегий за счет «диалектики чувства». В лексическом отношении он в это время также чуждается каких-либо поисков, лишь усовершенствуя традиционные «поэтизмы», характерные для элегии его предшественников. Этот недостаток ощущал и сам Туманский, признаваясь, что он «не привык» к лирической «дерзости».

142

См.: «Русская старина», 1890, № 8, с. 382; «Киевская старина», 1899, № 3, с. 299; С. Я. Боровой, Мицкевич накануне восстания декабристов. — «Литературное наследство», 1956, № 60 (1), с. 436.

143

Б. Модзалевский, Пушкин, Л., 1929, с. 85.

144

Среди неопубликованных записей М. Н. Лонгинова сохранился рассказ о шутке Пушкина по поводу Туманского: «У Туманского (Василия) был брат (кажется, двоюродный), Антон, живой и доныне, который отличался разными нечистыми проделками. Их часто смешивали. Пушкин так объяснял разницу между ними: „Василий, кроме стихов, ничего не крадет, а Антон крадет все, кроме стихов“. Москва, 26 февраля 1856 г.» (ГБЛ, ф. 233, карт. 49, № 8; указано Б. Л. Бессоновым).

Поэтическую деятельность Туманский в Одессе небезуспешно совмещает со служебной: с 1823 года он служит в качестве актуариуса (затем переводчика) в ведомстве государственной коллегии иностранных дел. М. С. Воронцов очень ценит Туманского как чиновника; его постоянно командируют с разными поручениями в Крым, Херсон, Молдавию и т. д. В одесских салонах и литературных кругах он также является одной из заметных и ценимых фигур. После 14 декабря 1825 года следственная комиссия интересовалась личностью Туманского, упомянутого в некоторых показаниях; однако к следствию он привлечен не был. Туманский тяжело переносит поражение восстания и начавшиеся репрессии; в 1827 году он прозрачно пишет Пушкину о наступлении реакции в Одессе.