Поэты 1840–1850-х годов

Известность Миллер приобрел своими переводами стихотворений и поэм Гете, Шиллера, Гейне, Фрейлиграта, Мицкевича и других поэтов, а также многих драматических произведений («Цимбелин» и «Мера за меру» Шекспира, «Вильгельм Телль» и «Мессинская невеста» Шиллера, «Альманзор» Гейне, «Тюрьма и венец» Цейдлица, «Дочь короля Рене» Герца и др.).

Оригинальные произведения Миллера немногочисленны: это малосамобытные, довольно слабые лирические стихи; гораздо более интересны его стихотворные сказки, созданные на фольклорной основе («Поток богатырь и девица-лебедь», «Судья Шемяка», «Сказка о купце, о его жене и о трех пожеланьях» и др.).

Под конец жизни Миллер оказался на откровенно реакционных, верноподданнических позициях. Его стихи 60–70-х годов — среди них немало сатирических — содержат злобные нападки на все прогрессивное.

При жизни Миллера был издан ряд его сборников: «Стихотворения 1841–1848», М., 1848 (цензурное разрешение —12 августа 1847 г.); «Стихотворения» в 2-х книгах, изд. 2, испр. и доп., М., 1860 (цензурное разрешение — 26 мая 1859 г.); с 1872 по 1881 год в Москве вышло шеститомное собрание стихотворных переводов и оригинальных стихотворений Миллера.

276–279.<ИЗ ФРЕЙЛИГРАТА>

1. ПИРАТ

1

Видно, празднует габара: Всё на деке веселится, И гаванская сигара У пирата не дымится. Ах, не диво, что сигара У испанца потухает; Нежит слух его гитара, Голос милый распевает. В платье с берега Гоанго И в мантилье из Китая Пляшет с боцманом фанданго Кастильянка молодая. Резвой птичкою летает Дева, полная веселья, И глаза ее блистают, Что брильянты ожерелья. Пляшет донья Инезилья, Рдеют розы на ланитах, Развевается мантилья На плечах полуоткрытых; И под сетку голубую Скрыты шелковые косы; На красотку молодую Загляделись все матросы. Все на райне, на лафетах Вкруговую заседают И, забыв о пистолетах, Кастаньетами щелкают.

2

Но вот кончился их танец; Инезилья отдыхает, И гитару мавританец Ей почтительно вручает. Вот поет она про балы Во дворцах родного края, Где в граненые бокалы Льется влага дорогая, Где под звуки музыкантов Доньи милые танцуют И сердца надменных грандов Красотой своей чаруют. Воспевает край счастливый, Где их пристань ожидает, Где под сению оливы Лазарони отдыхает; Воспевает блеск Милана, Рима — Запада столицы… Пожалейте капитана: Он заслушался певицы.

3

Он заслушался певицы И забыл, что враг не спит; На него, быстрее птицы, Оттоманский бриг летит. Вот он близко, вот примчался,— Это страшный Абдалла… И внезапно залп раздался, Загремело: «Иль-Алла!» Засверкали ятаганы… На врагов своих грозой Устремились мусульманы; Закипел кровавый бой. Дымом все кругом объяты; Торжествует Оттоман: Стонут пленные пираты И убит их капитан! Плачет донья молодая… О, не плачь, моя краса! И платочком из Китая Осуши свои глаза! У мароккского султана Блещет золотом дворец; Там и друга капитана Ты забудешь наконец. И фрегат в Марокко мчится; Вот и берег недалек. Завтра много облегчится У султана кошелек. <1843>

2. ВОЗДУШНЫЙ КАРАВАН

Поздно ночью мы лежали на земле, среди равнины; У коней своих усталых чутко спали бедуины; Вдалеке, при лунном свете, горы нильские белели, А кругом, в песке зыбучем, дромадеров кости тлели. Я не спал; под головою у меня седло лежало, А широкий плащ дорожный был мне вместо одеяла; Близ меня лежала сумка сладких фиников сушеных, Сабля острая и пара пистолетов заряжённых. Всё безмолвно; лишь порою затрещит в костре забытом Огонек, иль конь, проснувшись, стукнет об землю копытом; Лишь порою в отдаленьи крик орлиный раздавался И наездник полусонный за ружье свое хватался. Вдруг земля поколебалась и померк за облаками Лунный свет, степные звери пронеслися перед нами; Кони робко отшатнулись, наш вожатый приподнялся… «Ну, — сказал он, — знать, воздушный караван опять помчался!» Это он! и вот несутся, вслед теней своих вожатых, Дромадеры с седоками на хребтах своих горбатых, И воздушною толпою идут девы, как Ревекка, На плече неся кувшины; цель пути их — город Мекка. Ну! еще! иль нет конца им? вот бесчисленные гости! Вновь в верблюдов превратились их рассеянные кости; Черный прах, что по равнине в облаках густых, летучих Бурно вьется, превратился в черных воинов могучих… В это время ежегодно восстают для каравана Все, которые погибли тут в песках от урагана, — Чей, быть может, прах истлевший нынче с пылью мы глотали, Чьи разбросанные кости мы ногами попирали. И грядою бесконечной, как на пир, во всем раздолье Восстают они и мчатся в град святой на богомолье, И летят от Сенегала до брегов Баб-эльмандеба… Страшен поезд их тревожный при огнях ночного неба! Стойте, други! Кони рвутся? Так накиньте им арканы! Ободритесь! не бегите, как пугливые бараны: Пусть воздушною одеждой ваших лиц они коснутся, Имя Аллы призовите, — духи мимо пронесутся. Подождите, — лишь денницы загорится луч отрадный И на вас от гор повеет ветер утренний, прохладный, — И опять во прах летучий обратятся привиденья… Вот заржал мой конь ретивый, чуя утра приближенье! 1845

3. ПОГРЕБЕНИЕ РАЗБОЙНИКА

В носилках похоронных Лежит боец лесов, И шесть вооруженных Суровых удальцов Среди лесов дремучих Безмолвные идут И на руках могучих Товарища несут. Носилки их простые Из ружей сложены, А поперек стальные Мечи положены. На них лежит сраженный Разбойник молодой, Назад окровавленной Повиснув головой. В минуту жаркой битвы Сразил его свинец,— И кончил дни ловитвы Бестрепетный боец! Сочится кровь из раны По лбу и по вискам И вниз струей багряной Бежит по волосам. Он грозно сдвинул брови, Храня надменный вид, Но взор под слоем крови Врагам уж не грозит. Он правою рукою Сдавил свой острый меч И с ним, уставший с бою, В могилу хочет лечь. Меч этот быстро, метко Удары наносил, И сбиров он нередко Как молния разил; Теперь, звуча, влачится Он вслед за мертвецом; Как слезы, кровь струится Холодная по нем. И в миг борьбы жестокой Со смертью роковой Он пояс свой широкий Схватил другой рукой; Ремни его колета Разрублены висят, Два длинных пистолета За поясом блестят. Так спит он, охладелый, Лесов угрюмый сын, В кругу ватаги смелой, Средь темных Апеннин! Так с ним они печально Идут в глуши лесной Для чести погребальной. Но вот кричат им: «Стой!» И наземь опустили Носилки с мертвецом, И дружно приступили Рыть яму вшестером. В воинственном уборе, Как был он завсегда, Без гроба, на просторе Кладут его туда. Засыпали землею… «Прости, лихой собрат!» И медленной стопою Идут они назад. Но чу! — сторожевого Свисток раздался вдруг… Ватага в лес — и снова Безмолвно всё вокруг. 1846

4. ТРУЖЕНИК

Кто идет во глубь земли Или молотом махает; Кто сетями для семьи Хлеб насущный добывает; Кто за плугом льет свой пот, Как наемник господина; Кто под ношей спину гнет Для жены своей, для сына,— Честь им! слава их трудам! Слава каждой капле пота! Честь мозолистым рукам! Да спорится их работа! Но забудем ли о том, Кто безропотно страдает И, работая умом, Сам нередко голодает? В тесной хижине ль своей Он с наукой тратит годы, Раб ли книжных торгашей, Пишет драмы или оды, Или просто вздор чужой Переписывает к срокам, Иль, вступив в ученый строй, Ходит, бедный, по урокам, — Что ж! ведь труженик и он! И ему — терпеть, трудиться Повелел судьбы закон, И его глава сребрится! И влачит до гроба он Бремя скорби и гоненья, А детей голодных стон Убивает вдохновенье! Так иного я знавал: Духом он стремился в небо, Но во прахе изнывал, Пресмыкаясь ради хлеба! Так с семьею на плечах Хлопотал он и трудился, Целый век свой был в тисках И как рыба об лед бился! И сидел он, и писал, Бледный, с впалыми щеками; А меж тем восток сиял, Ветерок играл цветами, Пел весенний соловей, Пар дымился над рекою… Он над книгою своей Гнулся — труженик душою! Но под бременем скорбей Утешался он, мечтая: «Жизнь печальна, но и в ней Есть поэзия святая! Пусть судьба гнетет меня! Тверд останусь я душою: Для детей трудился я, Честь моя всегда со мною!» Наконец не стало сил! Кончил он свое боренье; Лишь порой к нему сходил Луч заветный вдохновенья: Ночью вдруг его лобзал Поцелуй знакомой музы, И свободно возлетал Прежний гений, сбросив узы. Вечным сном теперь он спит! Прах его земля сокрыла; Одинокая стоит Без креста его могила. И малютки, и жена Плачут, бедные, без пищи: Только имя без пятна Им отец оставил нищий! Честь и слава всем трудам! Слава каждой капле пота! Честь мозолистым рукам! Да спорится их работа! Вспомним с честью и о том, Кто с наукой голодает И, работая умом, Горький век свой убивает! <1850>

280. «Полно, зачем ты, слеза одинокая…»

Полно, зачем ты, слеза одинокая, Взоры туманишь мои? Разве не сгладило время далекое Раны последней любви? Время их сгладило, сердце тревожное Скрыло их в недрах своих,— Там, как в могиле, им место надежное, Там не дороешься их. Сердце их скрыло; но память досадная Их как святыню хранит; Знать, оттого-то и грусть безотрадная Душу порою томит. 9 июля 1847

281. ПЛАЧ ЯРОСЛАВНЫ <ИЗ «СЛОВА О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ»>

Что не горлица воркует ранним утром в тишине, Безутешная горюет Ярославна на стене: Вольной пташкой полечу я по Дунаю, Путь-дороженьку разведаю, узнаю, Там в Каял-реке, склонясь на бережок, Обмочу я свой бобровый рукавок, И слезами, и студеною водою Раны князя, друга милого, обмою. Так в Путивле ежедневно, ранней-утренней порой Раздается скорбный голос Ярославны молодой: Ветер, ветер! ах, зачем ты из долины Веешь стрелы на родимые дружины? Разве нет тебе приволья в облаках, Нет раздолья с кораблями на морях? Для чего ж мою ты, ветер, губишь младость, По ковыль-траве развеял мою радость? То не дождичек осенний грустно во поле шумит, Безутешная княгиня слезно плачет-говорит: Днепр мой славный! ты пробил себе волнами В землю половцев дорогу меж горами; Быстро мчали струи вольные твои В стан враждебный Святославовы ладьи… Принеси ж ко мне ты друга дорогова, Да не шлю к нему я слез горючих снова! Так в Путивле, на рассвете, с городской его стены Слышен голос Ярославны в час заветной тишины: Солнце красное! ты всем равно сияешь, Всем тепло свое равно ты посылаешь… Ах, зачем своим ты огненным лучом Раскаляешь друга милого шелом? И полки его, ослабленные зноем, В диком поле приуныли перед боем! Так в Путивле одиноко плачет утренней порой Князя Игоря супруга на стене городовой. 1848

282. «Раз, два, три, четыре, пять…»

Раз, два, три, четыре, пять, Вышел зайчик погулять; Вдруг охотник прибегает, Из ружья в него стреляет… Пиф-паф! ой, ой, ой! Умирает зайчик мой! 1851

283. ВОРОН

Над колыбелью лампада горит: Ночью, в тиши безмятежной Мать молодая над сыном сидит, Смотрит на спящего нежно. «Спи, ненаглядный, пока над тобой Носятся светлые грезы!.. Кто мне откроет, что в жизни земной Ждет тебя — радость иль слезы?» По лесу ветер завыл, за окном Каркает ворон дубравный: «Твой ненаглядный в овраге лесном Будет мне пищею славной». 1856