Поэты 1880–1890-х годов

401. «Вчера мы ландышей нарвали…»

Вчера мы ландышей нарвали, Их много на поле цвело; Лучи заката догорали, И было так тепло, тепло! Обыкновенная картина: Кой-где березовый лесок, Необозримая равнина, Болото, глина и песок. Пускай всё это и уныло, И некрасиво, и бедно, Пусть хорошо всё это было Знакомо нам давным-давно,— Налюбоваться не могли мы На эти ровные поля… О, север, север мой родимый, О, север, родина моя! 16 июня 1885

402. УМЕР

Умер, бедняга! В больнице военной Долго родимый лежал; Эту солдатскую жизнь постепенно Тяжкий недуг доконал… Рано его от семьи оторвали,— Горько заплакала мать. Всю глубину материнской печали Трудно пером описать! С невыразимой тоскою во взоре Мужа жена обняла; Полную чашу великого горя Рано она испила. И протянул к нему с плачем ручонки Мальчик-малютка грудной… …Из виду скрылись родные избенки, Край он покинул родной. В гвардию был он назначен, в пехоту, В полк наш по долгом пути; Сдали его в государеву роту Царскую службу нести. С виду пригожий он был новобранец, Стройный и рослый такой, Кровь с молоком, во всю щеку румянец, Бойкий, смышленый, живой; С еле заметным пушком над губами, С честным открытым лицом, Волосом рус, с голубыми глазами, Ну, молодец молодцом. Был у ефрейтора он на поруке, К участи новой привык, Приноровился к военной науке, Сметливый был ученик. Старым его уж считали солдатом, Стал он любимцем полка; В этом измайловце щеголеватом Кто бы узнал мужика! Он безупречно во всяком наряде Службу свою отбывал, А по стрельбе скоро в первом разряде Ротный его записал. Мы бы в учебной команде зимою Стали его обучать, И, подготовленный, он бы весною В роту вернулся опять; Славным со временем был бы он взводным… Но не сбылись те мечты! …Кончились лагери; ветром холодным Желтые сдуло листы, Серый спустился туман на столицу, Льются дожди без конца… В осень ненастную сдали в больницу Нашего мы молодца. Таял он, словно свеча, понемногу В нашем суровом краю; Кротко, безропотно господу богу Отдал он душу свою. Умер вдали от родного селенья, Умер в разлуке с семьей, Без материнского благословенья Этот солдат молодой. Ласковой, нежной рукою закрыты Не были эти глаза, И ни одна о той жизни прожитой Не пролилася слеза! Полк о кончине его известили, — Хлопоты с мертвым пошли: В старый одели мундир, положили В гроб и в часовню снесли. К выносу тела к военной больнице Взвод был от нас наряжен… По небу тучи неслись вереницей В утро его похорон; Выла и плакала снежная вьюга С жалобным воплем таким, Плача об участи нашего друга, Словно рыдая над ним! Вынесли гроб, привязали на дроги, И по худой мостовой Старая кляча знакомой дорогой Их потащила рысцой. Сзади и мы побрели за ворота, Чтоб до угла хоть дойти: Взводу до первого лишь поворота Надо за гробом идти. Дрогам вослед мы глядели, глядели Долго с печалью немой… Перекрестилися, шапки надели И воротились домой… Люди чужие солдата зароют В мерзлой земле глубоко, Там за заставой, где ветры лишь воют, Где-то в глуши далеко, Спи же, товарищ ты наш, одиноко! Спи же, покойся себе В этой могилке сырой и глубокой! Вечная память тебе! 22 августа 1885 Мыза Смерди

403. «Мне снилось, что солнце всходило…»

Мне снилось, что солнце всходило, Что птицы очнулись от сна И стаей неслись легкокрылой Поведать природе унылой, Что скоро вернется весна! Забыты снега и морозы, Уж льды расторгает поток; И вот — оживают березы, Повеяло запахом розы, И теплый пахнул ветерок… То сном мимолетным лишь было, Обманчивым призраком грез: Нет, солнце еще не всходило, И в мире царили уныло И льды, и снега, и мороз! И прежнего боле тоскуя, Душа нетерпенья полна, Я жду твоего поцелуя, Дождаться тебя не могу я, Весна, молодая весна! 16 декабря 1885 Мраморный дворец

404. «Гаснет день. Я сижу под палаткою…»

Гаснет день. Я сижу под палаткою И гляжу, как гряды облаков Мчатся тенью прозрачной и шаткою Над зеленым простором лугов. Приутихли беседы веселые; Вечер… Все разбрелись на покой; Только поступью ровной, тяжелою Ходит взад и вперед часовой. И легко, и привольно так дышится После долгого, знойного дня; Где-то песня солдатская слышится… И сижу я один без огня… Тихо полог палатки колышется, Сладкий сон обвевает меня… 14 июля 1886 Красное Село

405. «Садик запущенный, садик заглохший…»

Садик запущенный, садик заглохший; Старенький, серенький дом; Дворик заросший, прудок пересохший; Ветхие службы кругом. Несколько шатких ступеней крылечка, Стекла цветные в дверях; Лавки вдоль стен, изразцовая печка В низеньких, темных сенях; В комнате стулья с обивкой сафьянной, Образ с лампадкой в углу, Книги на полках, камин, фортепьяно, Мягкий ковер на полу… В комнате этой и зиму, и лето Столько цветов на окне… Как мне знакомо и мило всё это, Как это дорого мне! Юные грезы! Счастливые встречи В поле и в мраке лесном… Под вечер долгие, тихие речи Рядом, за чайным столом… Годы минувшие, лучшие годы, Чуждые смут и тревог! Ясные дни тишины и свободы! Мирный, родной уголок! Ныне ж одно только на сердце бремя Незаменимых потерь… Где это доброе старое время? Где это счастье теперь? 13 сентября 1886 Павловск

406. «Пронеслись мимолетные грезы!..»

Пронеслись мимолетные грезы! Беззаботные минули дни! Словно осенью листья березы, Незаметно умчались они. Всё, что горького в прошлом прожито Наболевшей душою моей, Хоть на миг было мной позабыто Среди этих безоблачных дней… Но конец пышноцветному лету, Уж грозит нам седая зима, И на смену и зною, и свету Наступают и стужа, и тьма. Принимайся ж опять за работу И за подвиг берись трудовой: Будь готов и печаль, и заботу Снова встретить отважной душой. 2 октября 1886 Павловск

407. А. А. ФЕТУ

Отважно пройдена дорога, И цель достигнута тобой: Ты, веря в доброе и в бога, Свершил высокий подвиг свой. И ныне следом за тобою Пуститься в путь дерзаю я; Пусть путеводною звездою Сияет вера мне твоя. А ты, испытанный годами, Неунывающий боец, Ты, убеленный сединами, Венчанный славою певец, Меня, взращенного судьбою В цветах и счастье и любви, Своей дряхлеющей рукою На трудный путь благослови. 29 марта 1887 С.-Петербург

408. «Озеро светлое, озеро чистое…»

Озеро светлое, озеро чистое, Гладь, тишина и покой! Солнце горячее, солнце лучистое Над голубою волной! О, если б сердце тревожное, бурное Так же могло быть светло, Как это озеро в утро лазурное, Только что солнце взошло! 27 сентября 1887

409. КОЛОКОЛА

Несется благовест… Как грустно и уныло На стороне чужой звучат колокола. Опять припомнился мне край отчизны милой, И прежняя тоска на сердце налегла. Я вижу север мой с его равниной снежной, И словно слышится мне нашего села Знакомый благовест: и ласково, и нежно С далекой родины гудят колокола. 20 октября 1887

410. УВОЛЕН

Уволен! Отслужена служба солдата, Пять лет пронеслись словно день. По-прежнему примет родимая хата Его под радушную сень. Там ждет не дождется жена молодая, Там ждут и сынишка, и мать… Малютка-то вырос, отца поджидая, Пожалуй, его не узнать. Уж близко теперь: вот знакомые нивы, И речка, и жиденький мост; Вот церковь белеет, и старые ивы Склонились на мирный погост; Вот избы; всё снегом пушистым одето — Овин, огороды, гумно. И трудно поверить ему, что всё это Покинуто им так давно. Как будто вчера лишь с родной, дорогою Семьей разлучали его. Седая старушка дрожащей рукою Крестила сынка своего; Вся бледная, мужу повисла на шею, От слез надрываясь, жена: Всего лишь два годика прожил он с нею, Уж с ним расставалась она. Покойник отец был испытан годами, Сурового нрава мужик, Но как ни крепился — не сладил с слезами, Прощаяся с сыном, старик. Болезненно сердце заныло тоскою У нашего парня в груди: Всё счастье, казалось, разбито судьбою, И горе одно впереди… Но в горе мужает душа человека: Кто в жизни бедой закален, Тот духом сильнее. Таков уж от века Нам богом положен закон. Солдатом он стал государевой роты В одном из гвардейских полков; Сначала скучал без обычной работы, Оторван от сельских трудов. И шумно, и душно казалось в столице Ему после тихих полей, Где рос на свободе он вольною птицей На родине милой своей. И долго по ней тосковал он… Но время И молодость взяли свое, — Привык, и слюбилось солдатское бремя И новое это житье. Товарищей добрых нашлося довольно, Таких же, как он, молодцов, От той же отторгнутых жизни привольной, От жен, матерей и отцов. Им стала второю семьею та рота, Сроднил меж собою их полк, Одна их связала друг с другом забота, И царская служба, и долг. Тот долг исполняя во всем терпеливо Не ради похвал и наград, Служил он усердно, исправно, ретиво, Как служит наш русский солдат. Веселый и ревностный, бойкий, смышленый, Он с честью носил свой мундир, И вышел лихой из него отделенный И взводный потом командир. Идут ли походом в дни жаркого лета И все приуныли в пути — Он бодр и беспечен, хотя б на край света Еще приходилось идти. Дожди ли над лагерем нашим польются, Тоску наводя на людей, В палатке его и поют, и смеются, Хоть вымокли все до костей. Зимой, в долгий вечер, в казарме толпою Солдаты его окружат: Товарищам книжку прочесть иль простою Занять их беседой он рад. Когда ж на покой разбредутся, то волю Заветным мечтам он дает, Родных вспоминает, их горькую долю, И долго очей не сомкнет. Не много вестей приходило оттуда: Писали, уж с год, что постом В могилу отца уложила простуда, И не было писем потом. Теперь что-то сталося с ними? Быть может, Ему изменила жена?.. И сердце тоска безотчетная гложет, Душа злой кручины полна… А время летело; с родными свиданья Уж близился радостный час, Стрелою промчалися дни ожиданья, И был он уволен в запас. И вот наконец он на родине милой, Подходит к деревне родной… Забилося сердце, и дух захватило, От радости сам он не свой. Вот с края деревни знакомая крыша Приветливо манит к себе; Всё шибче, земли под ногами не слыша, Бежит он к родимой избе. И всё с каждым шагом растет нетерпенье… Вот, вот она, хата его! Но что это значит? В каком разрушеньи: Дверь настежь, внутри — никого; Повыбиты стекла, свалились ворота… Но что же жены не видать? Иль, может, нашлась ей какая работа, А с ней и сынишка, и мать? И душу тревожит дурная примета… Спросить бы соседей?.. Но к ним Идти он боится, страшася ответа, Предчувствием смутным томим. Задами, послушный неведомой силе, Он к церкви неспешной стопой Идет поклониться отцовской могиле И думает: тою порой Вернутся родные… По кладбищу бродит Он между могил и крестов; Легко на одном незнакомом находит Он надпись из нескольких слов. У самой ограды под старой сосною Отец его был схоронен. И набожно воин, крестяся рукою, Кладет за поклоном поклон. Других два креста та сосна осенила Угрюмою тенью своей, И свежая детская чья-то могила Ютилася тут же под ней. Случайным, рассеянным взглядом невольно Прочел имена он, и вдруг В глазах помутилось, грудь сжалась так больно, И выпала шапка из рук. Опять, пораженный как грома ударом, Читает те надписи он,— Глаза не ошиблись: на службе недаром Он грамоте был обучен. И снова не веря, он снова читает Всё те ж роковые слова… Кручина жестокая сердце терзает, Поникла на грудь голова. Ему те надгробные строки сказали, Что счастье погибло навек: Что некому высказать лютой печали, Что лишний он стал человек, Что тех, кто так дороги были и милы, Ему не видать никогда, Что в мире остались ему лишь могилы, Лишь горе да злая нужда… Садилося солнце; зарею вечерней Румяный зардел небосклон; Смеркалось… Ударили в церкви к вечерне, И тихий послышался звон. Лились, замирая вдали, эти звуки, Как зов милосердый того, Кто дал человеку душевные муки И в горе утешит его. 10 сентября 1888 Павловск

411. «Ни звезд, ни луны. Небеса в облаках…»

Ни звезд, ни луны. Небеса в облаках. Ветер замер. В лесу тишина. Не дрогнет ни единый листок на ветвях. Эта ночь тайной неги полна! Ни слез, ни борьбы, позабыт мир земной, И одна лишь в душе земной благодать. В упоеньи так сладостно с нежной тоской Этой ночи безмолвно внимать! Она овладела таинственно мной… Ожидая чего-то, стою… Полновластная ночь, я один пред тобой! О, поведай мне тайну свою! 2 октября 1889 Близ станции Белой

412. У ОЗЕРА

М. Д. Давыдову

Усталый сын земли, в дни суетных забот, Средь мелочных обид и светского волненья, У озера в лесу ищу уединенья. Не налюбуешься прозрачной гладью вод: В ней словно тайная есть сила притяженья. Не оттого ль меня так к озеру влечет, Что отражается в струях его порою Вся глубина небес нетленною красою — И звезд полуночных лучистый хоровод, И утро ясное румяною зарею, И светлых облаков воздушная семья? Не оттого ль, что здесь, хоть и пленен землею, К далеким небесам как будто ближе я? 5 октября 1889 Близ станции Белой