Поэты 1880–1890-х годов

457. Из «Венецианского альбома» («Сегодня тих, но сумрачен залив…»)

Сегодня тих, но сумрачен залив; Мой старый друг мне показался новым: Спокойных волн лазоревый отлив Вдруг потускнел — и сделался свинцовым. Идет ли то гроза издалека Иль в небе чересчур светло и знойно? Всё так же даль ясна и широка, Но что-то в ней тоскует беспокойно… Венеция безмолвна, как всегда, Ее дворцы и холодны, и строги… Огонь небес, угрюмая вода — И жаркий трепет сдержанной тревоги… <1894>

458. «Мы встретились с тобой… Ты много говорила…»

Мы встретились с тобой… Ты много говорила О том, как хорошо, что старый сад цветет, О том, что без меня тебя тоска томила, Что ты ждала меня, что ты меня любила, Что сердце у тебя ликует и растет… Гляжу — в твоих очах так много слез и света, Тревожная мольба в простых речах звучит… Но я не нахожу ни слова для ответа… Не упрекай меня, не упрекай за это: Кто любит — тот молчит. <1894>

459. ВДОХНОВЕНИЕ

Есть дни… я знаю их… когда в душе усталой Нет более ни слез, ни веры, ни надежд, И мертвы небеса над нищей, обветшалой, Отверженной землей безумцев и невежд. И ты стоишь немой, исчерпав все моленья, Ты, веривший вчера и жаждавший чудес… В прошедшем — только скорбь, утраты и паденья, В грядущем — только мрак… Молчание небес!.. Вдруг аромат цветов, и нежный, и глубокий, Порывом ветерка откуда-то домчит, Вдруг затрепещет луч случайный, одинокий, — И вся твоя душа, воспрянув, зазвучит! Всё, что таилось в ней, проснулось с новой силой, Полна она святых, чудесных, светлых слез, И твой житейский гнет, томительный, унылый, Ты поднял бы опять — и снова перенес… Игра простых теней, мелькнувший свет случайный — И ты опять живешь, и веришь, и влюблен, Опять стоишь дрожа перед великой тайной, Могуществом ее взволнован, ослеплен! И движется, растет всё ярче, всё чудесней Созвучий новый мир в восторженной груди, И отвечаешь ты могучей, страстной песней Заре иного дня, горящей впереди. <1895>

460. «Это было давно… Я не помню, когда это было…»

Это было давно… Я не помню, когда это было… Пронеслись как виденья — и канули в вечность года. Утомленное сердце о прошлом теперь позабыло… Это было давно… Я не помню, когда это было,— Может быть, никогда… Я не знаю тебя… После долгой печальной разлуки Как мне вспомнить твой голос, твой взгляд, очертанья лица И ласкавшие некогда милые, нежные руки? Я не знаю тебя после долгой, печальной разлуки, После слез без конца… Иногда… иногда, мне сдается, тебя я встречаю В вихре жизни безумной, в разгаре людской суеты, Жду тебя и зову, все движенья твои замечаю… Иногда… иногда, мне сдается, тебя я встречаю, Но вгляжусь — нет, не ты!.. Это было давно… Я не помню, когда это было!.. Но бессонные ночи, но думы… Как жутко тогда! Как мне хочется счастья, как прошлое близко и мило!.. Это было давно… Я не помню, когда это было, — Но со мной ты всегда! <1895>

461. «Я помню: вечный Рим, разгульный и мятежный…»

Я помню: вечный Рим, разгульный и мятежный, Обычно праздновал веселый карнавал. В толпе Полишинель виднелся неизбежный, Был тут же Арлекин насмешливый и нежный — И Коломбине вздор любовный напевал; Арабы, мудрецы в причудливом уборе, Паяцы, рыцари с мечом и без меча — Всё это собралось в каком-то диком хоре И мчалось бешено, волнуясь и крича. На стогнах, площадях — куда ни кинешь взоры — Колеблемых знамен раскинулся покров, И музыки гремят невидимые хоры, И всюду блеск огней, и всюду дождь цветов!.. А там, над городом, в котором сказка эта Свершалась наяву, нарядна и шумна, Такая в этот час сияла бездна света, Такая строгая стояла тишина! Казалось, с вышины глядели чьи-то очи С печалью девственной, жалея и любя… И страшно стало мне перед святыней ночи За тех, кто был вокруг, — за них и за себя… <1896>

462. ПОСВЯЩЕНИЕ

От грохота столиц, от нищего народа, От фарисейских душ и каменных сердец С последнею мольбой к тебе, о мать-природа, Истерзан, полумертв, пришел я наконец. Загадочна, как сфинкс, ясна, как мысль поэта, Бесстрастна и горда, грозна и холодна, Сумеешь песнь мою, не ждущую ответа, Прослушать и понять лишь ты, лишь ты одна. Вам, груды мертвых скал, вам, гребни волн седые, Кипящие в своем безжизненном бою, Я приношу назад все грезы молодые, И холод поздних дум, и скорбь, и песнь мою. В чем тайну видел я, в чем видел дуновенье Непостижимых сил, свершителей чудес,— Не более как прах, земных частиц движенье, Воздушных и слепых, безмолвных для небес. Из них пучина вод, и небо голубое, И стаи облаков, и дымчатая даль, Из них, о сердце, ты, тревожное, больное,— От них твоя любовь, от них твоя печаль. <1904>

463. «Скажи мне, отчего теперь, когда кругом…»

Скажи мне, отчего теперь, когда кругом Всё дышит и живет любовью и весною, Мне кажется, что ты мечтаешь о другом, Что мысль твоя не здесь, что сердце не со мною? Ужели и тебя влекут твои мечты, Как и меня когда-то увлекали, Туда, в незримый мир нездешней красоты, Божественной любви, божественной печали? О, если правда всё, несчастны мы вдвойне: Когда-нибудь и ты, в тревоге пробужденья, Узнаешь, отчего мучительно во мне Тоскуют, трепеща, безумные сомненья. Ведь и моя душа избранницу звала, И новых снов, и образов искала, Но мстительная жизнь тихонько подошла — И всё поникло вдруг, и всё пред нею пало!.. Пускай принадлежит земле наш краткий час: Кто жизнью и мечтой жестоко не обманут? Учись не верить им: для мира и для нас Божественной любви мгновенья не настанут! <1904>

464. На мотив Чайковского («Усни!.. Пускай в душе томленье и печали…»)

Усни!.. Пускай в душе томленье и печали Замрут, как свет зари!.. О муза, в эту ночь не мучь, не говори, Что наши песни отзвучали! Для звуков смерти нет… Гляди: растут они, И всё, что на земле пропето,— Услышано теперь в чудесном царстве света! Да будет тих твой сон! До ясного рассвета Усни!.. <1904>

465. «Еще земля была засыпана снегами…»

Еще земля была засыпана снегами И иней на ветвях серебряных лежал, И в колеях дорог, сверкая под ногами, Синеющий ледок кололся и дрожал; Еще был полон лес узорчатых иголок, Блиставших на заре, как зарево — огнем; Еще голодный волк из леса на проселок Отважно выходил искать добычу днем; Еще по вечерам мохнатые метели, Равниной снеговой свободно проносясь, Вздымались к небесам, грозили и гудели, И падали опять, умолкнув и смирясь; Но вот на тех ветвях, где иней серебрился, Каких-то пестрых птиц вдруг очутился стан. И как он зашумел! И как он завозился! «Встречай-ка, мать зима, гостей из теплых стран! Мы не боимся бурь холодных и печальных; Пускай не много нас — зато мы не одни: За нами — блеск небес, сиянье зорь кристальных И радостной весны ликующие дни». <1904>

466. «Всю ночь осенний дождь шумел и бушевал…»

Всю ночь осенний дождь шумел и бушевал, Стучал мне в окна непрерывно, И кто-то до зари в саду моем стонал, Кого-то хоронил, кого-то призывал, О чем-то плакал заунывно… Казалось, что конца слезам и стонам нет, Что горю ночи — нет исхода; И плакала душа тем жалобам в ответ, Пока не замерцал неверный, смутный свет И успокоилась природа. Я вышел на крыльцо. Как сиротлив мой сад При бледном трепете рассвета!.. Седые облака, грозя дождем, висят… Поблекшие листы под ветром шелестят… Кричит воронья стая где-то… И холод, и печаль… Встречай же, сердце, их, Как ты весну в былом встречало: Мне верится теперь, что и для нас самих Таких туманных зорь и грустных дней таких Чреда осенняя настала… <1904>

Ф. А. ЧЕРВИНСКИЙ

Федор Алексеевич Червинский родился в 1864 году в Рязани в родовитой дворянской семье. Отец его был сенатором. После окончания Царскосельской гимназии Червинский поступил на юридический факультет Петербургского университета. Годы его занятий в университете совпали с порой самой мрачной политической реакции, преследованиями прогрессивной печати, гонениями на свободомыслящих профессоров и студентов.

В 1889 году Червинский окончил юридический факультет университета и на протяжении шести лет служил по судебному ведомству, был товарищем прокурора в Гродно. В 1896 году Червинский вышел в отставку и перешел в адвокатуру. На протяжении многих лет он занимался частной практикой, состоя в числе петербургских присяжных поверенных.