Поэты пражского «Скита»

* * *

За болотиной над бором злой единой тур пропорот. Развалились черева, забагрили дерева. Сукровятся кровотеки, помутнело турье око. За горою сгинул рыжий, слюнным медом раны лижет. И в закате али жухнут, на болоте кочки пухнут, на трясине зобит выпь, шею старый сыч топорщит — и под мохом долгой корчей прокатилась перегибь. Разбугрилась. В корень трухлый выворачивает пень. Пылью вызернилась тень. Расскочилась… Из-под елки заморгали в чаще колкой крысорылые старухи. Серым дымом просквозили; мимо, мимо зарябили. Друг за другом шмыгом, шмыгом; перепрыгом; кругом, кругом. В чаще пряжу заметали, цепят, вяжут, где попало… Пухнет серая кудель, — потянулась к ели ель. Засигали в тине мыши, скачут выше, выше, выше; цепят в нити когти-ногти; вертлюгами ходят локти, нить за нитью гонят, гонят; мотылятся веретена, пляшут сонные ужи, за — плетаются гужи, ткутся пыльные мережи; нет ни ели, ни березы, нет ни лесу, ни полян… Стал туман… Стал туман… Все опутал белый лен… Ткется, вьется, льется сон. Серебрится дальний звон. Не мигая, светит пень. Шевелиться лень.

* * *

У царевны жемчуга помутились с позолотой, кажут месяцы рога, квачут жабы на болоте. Ярой медью в молоке вьются бешеные змеи, изумруды вдалеке на корягах заревеют, и кивают и цветут неразгаданные травы… Гремлют чары. Вперекрут льются хмёльные отравы. Бархат, бархат, яркий, рдяный, мучит очи. Спится. Снится — кто-то пьяный, темный, хрип- лый ловит огненную птицу, навалился и хохочет… щиплет… Стали каркать, каркать птицы, завертелись огневицей, мечут пламя. Это — знамя в алой сече рвут и вдоль и поперек. Чьи-то наковальни-плечи разломили потолок… Помоги: в жестоком споре грозен враг. На столе тупой кулак скатерть порет. Тускнет золото. В угаре стервенеют чьи-то хари; в сапе, храпе корчат лапы… Захлестнуло свалом драку-ребролом, мчатся тени-раскоряки кувырком. Лбом — в лоб (костедроб). Хруп, хряст (зуб в хрящ)  Месят в черной лихорадке кулаки, чешут чертову присядку го- паки. — От звериного оскала не уйдешь. — Отсверкало жало вкось… нож — в кровь… стены — в крик… тени прыг врозь… В уголках дробно крестятся: не вставать молодому месяцу с го- лубых ковров…

* * *

Ой, моя родина, звень — серебрень… Золоторогий упал олень. В черные своры сбились псы, рог завитой теребят овсы. Бороду выбрал туман из озер, фыркнул конь. Догорел костер. «Новь». VIII. Таллин. 1935

«Дни и ночи — только ожиданье…»

Дни и ночи — только ожиданье, Знаменья и раны, но нельзя Опустить тоскующие длани, Позабыть, не видеть, как скользят, Стеклами сверкая на закате. Черные, глухие поезда… Может быть, давным-давно когда-то Кто-то также понял: навсегда. И не мог земную, злую жажду Утолить и превозмочь. Горе всем, кто в ясный день однажды Навсегда почувствовал ночь. «Меч». 11.X. 1936

ПСКОВ

С высоких круч забытые века Глядятся разоренными кремлями В ручной разлив, и, башенными снами Утомлена, задумалась река. На ясный запад жаркие кресты Возносят светлые, как облака, соборы; И щурится в садах вечерний город, Благовестит заречный монастырь. О, свете тихий, юность отцвела, И зреют дни, чтобы прейти… Не так ли Спадают в воду розовые капли С задумчивого, легкого весла. «Современные записки». 1936. Т. 61

ПОСАДСКАЯ

Ввечеру над улицей Ухают гармоники; Слушают и щурятся У заборов домики, Монастырски маковки, Облака баранками, — Где-то парень-лакомка Пристает к белянке: — Не намолишь младости Бабьими вечернями. Только ведь и радости С милым за сиренями. Ты, как сымет зоренька Алу опоясочку, Выходи со дворика За калитку, ясочка. — Закудрил кадрилями, Пышет черным полымем: Как взмахнула крыльями — Потеряла голову. — Эх, вы, гуси-лебеди, Жулики посадские. Петь бы вам обедни Голосами сладкими. Сны мои дремучие — Вовсе нету просыпу, — Закружусь, замучаюсь. Нагуляюсь досыта. — Не гудит гармоника, Не трещат кузнечики: В сумраке тихонько Скрипнуло крылечко… Вот уж по задворкам Петухи скликаются, Журавли с ведерками По воду склоняются, И собрался к ранней В звоны бить Афонюшка, Охнула в тумане, Разлилась гармонюшка. «Вышгород». 1999. № 6

ГОРОДИЩЕ

Валуны сидят по косогорам, Облака задумались в озерах. А под вольной кручей новый стан Ставит племя шумное славян. Топоры стучат в дыму смолистом, Стали срубы, и блестят мониста. Сомневалась на болоте чудь: — «Не пропасть бы с ними как-нибудь». От морской волны и лютой бури Уходил в озера как-то Рюрик. Плыл и видит: вот он — новый град. Мужики веселые сидят И такие здесь творят кудесни, — Что ни день — сказание и песни. «Стой, варяги». Вылезли. И вот, Сам вступает с ними в хоровод. И с тех пор прошли уж сотни лет, А пестрее хоровода нет, Песни звонче. Радости хмельней. Чем у нас меж сосен и камней.

«Девушка иль женщина, на голос…»

Девушка иль женщина, на голос Отзовись — святою девой будешь. Круто взмыл над головою молот, Покачнулись каменные судьбы. И трава в недвижьи шевелится, Потянули вяжущие ветры; Это значит — время мне молиться, Это значит — кто-то ищет жертвы. Может быть, сейчас еще не сгину — Отгрызусь, кусачая собака. Хочется, чтоб так вот, без причины Кто-нибудь, хоть издали, заплакал.

«Ныне веселые волны вздымают зеленые кровли…»

Ныне веселые волны вздымают зеленые кровли, И, задыхаясь в чахотке, ломится желтое небо. В пляске, подобной недвижью, и в шуме, подобном безмолвью. Явлена та темнота, из которой неведомый невод Души вознес к бытию в этом мире. Не так же ли разве В ветре мертвеющих слов, мгновение вечностью мнящих, Буйно мятутся народы, родятся и падают царства, — Всюду клокочущий взлет, в скольженье и срыв преходящий. Плеск торжествующих толп, и грохот внезапных боев. Но чем бурнее событья кипят и друг друга торопят, Чем оглушительней спор — тем громче молчанье Твое И неподвижнее Лик, отраженный в последнем потоке. «Вышгород». 1994. № 3

«Мой смертный час, далек ли он?..»

Мой смертный час, далек ли он? Увянет плоть в томленьи будней. И я тогда, как некий сон, Восстану, трепетный и лунный. О, жизнь, — многоветвистый корень, Земной комок переплела И россыпями звездных зерен Над прахом тающим взошла, И растерялась в древнем небе, И нет конца, и счета нет, И это тело — только стебель. Взметающий небесный цвет… Пусть папоротники цветут, Там, на ненайденной планете, И дни широкие текут, Как на земле тысячелетья, И пусть в мирах, скользя, как дым, Иные чудеса предстанут, — Но сердце дерзкое не им Кричит через века — «Осанна!» Не к ним, не к ним взывает плоть, Дыбясь тельцом, творити любы Хотя б над бездной, чтобы в тло Страстями рассечены губы Изжечь… Эй, Господи, возьми, Исторгнись из моих составов И растопи миры и дни В вихрепылающие сплавы, Чтоб ангел распластал крыло И Славой Слово зазвучало. И все концы и все начала В себе единое нашло. «Вышгород». 1994. № 3

«Мои боги, боженьки, — веселые животики!..»

Мои боги, боженьки, — веселые животики! Боженьки дремотливые, светлые, Пропою вам новые молитвы я Новым ладом; Умолю вас, дорогие, обрядом. Мои старые — осмеянные, Мои слабые — поруганные, Словно в зареве любовь моя испуганная Шепчет дело мне недеянное… Повалю, свалю костер — Трескун: Огневик- язык востер, Жгуч, лизун. Кину кровь-любовь свою, Брошу вас. Яр-пожаром обовью, Стану в пляс. Мутен волок, черный хвост. Завивай, заплетай! Из иголок четкий мост, Знаю, знаю, замигай. Запылай, мой красный час! Ну, смелее разом враз. Дрожат ноги. Ну, кляните же, кляните, боги!.. Боги!.. В черном теле брызжет кровь. Расцветает алый цвет; Схорони свою любовь, Размечи последний след. Драной космой шерсть легла, Давит, жжет. Огнежалая игла Погребальный саван ткет. Чаще тки, Ярче жги. Выше взвей, Расстелись… Помоги, помоги! Слишком много черных лап, Лапти черные сплелись… Чур меня, не тронь, не смей — Я не раб тебе… не раб…