Поэзия английского романтизма XIX века

24

Сегодня мы намерены с утра Скакать по направленью к Апеннинам, Покуда солнцу не придет пора В ветвях шиповника пылать рубином». Не зная, что за страшная игра Ведется ими с юношей невинным, Склонил Лоренцо свой покорный взгляд И поспешил к себе сменить наряд.

25

Войдя во двор, приблизясь к окнам дома, Он часто замирал, едва дыша: Быть может, ранней свежестью влекома, Она окно откроет не спеша, — И трелью смеха, музыкой знакомой Он был вознагражден: его душа Возликовала: за резной решеткой Сверкнула дева красотою кроткой.

26

«Любимая! Сколь щедры небеса, Что вижу я тебя, — сказал он нежно, — Бессильны все земные словеса Поведать, как печаль моя безбрежна: Простись со мной на целых три часа — Но встреча наша будет безмятежна!» — «До встречи, милый!» — прозвучал ответ, И песнь летела юноше вослед.

27

Все трое ехали туда, где Арно Средь камышей танцующих течет, Где солнца луч трепещет светозарно И плещется форель на глади вод, — Следя за жертвой зорко и коварно, Злодеи-братья отыскали брод И с юношей — ошую, одесную — Вступили братья в гущину лесную.

28

Там был убит Лоренцо и зарыт. Любовь его нашла конец в могиле — Душа свободна, но она болит. Преступники мечи в реке омыли; Приявши сытый и довольный вид, Как гончие, что зверя затравили, И бодро, в первый раз за много дней, Они домой направили коней.

29

Они сестре истолковали вскоре Столь непонятный юноши отъезд: По их делам уехал он за море, И не пришлет вестей из дальних мест. Узнай, о дева, что такое горе И мужественна будь, неся свой крест; Отныне вдовий час все безнадежней, И каждый день — печальнее, чем прежний.

30

Так первый день проплакала она, Вкушая горечь и тоску разлуки, Поняв, что ночь любви не суждена; Молчание удваивало муки, И, вглядываясь в темноту, одна, Прекрасные заламывая руки, Стонала дева о своей беде И тихо призывала: «Где ты, где?»

31

Но час печали о себе не долог, Над ней иные думы взяли власть, Пропал последний горести осколок, В терпение настало время впасть, Над ней простерло ожиданье полог, В ее душе не угасала страсть, И мучили великие тревоги О юноше, томившемся в дороге.

32

В дни осени, когда багряный цвет Сменяют дерева на темно-серый И ветры свой смертельный менуэт Играют нежно на ветвях шпалеры, Чтоб каждый ствол был донага раздет, Пока зима не вышла из пещеры, — Теряла Изабелла красоту, И было ждать уже невмоготу.

33

Лоренцо не вернулся к ней. С истомой Она к убийцам обращала взор — Зачем так долго друг вдали от дома? Ей сообщали братья разный вздор, Но преступленье, словно дым Еннома, [453] Терзало их, и по ночам с тех пор Они стонали, видя сон фатальный: Свою сестру в одежде погребальной.

453

Но преступленье, словно дым Еннома… — В расположенной недалеко от Иерусалима Енномской долине древние иудеи приносили в жертву своих детей Молоху, сожигая их (см. Библия, Вторая Книга Паралипоменон, гл. 28, 3).

34

И так бы завершились дни ее, Но нечто, черным ужасом чревато, Разрушило внезапно забытье, — Так смерть от яда — быстрая отплата Испившему; так острое копье Того, кто принял дозу опиата, Внезапно отвращает от мечты К мирским страданьям, в гущу суеты.

35

То призрак был. В ногах ее постели Возник Лоренцо в тишине ночной: Он горько плакал; кудри потускнели, Иссушены гробницею лесной, И голос, что звучал нежней свирели, Проникнулся тоскою ледяной, — Могила угасила взор невинный И уши грязной залепила глиной.

36

Он говорил, и речь его текла Печально, странно, будто панихида, — Была мучительна и тяжела Его мольба из глубины Аида, — Она, казалось, рождена была Надтреснутою арфою друида: Звучал во мраке призрачный напев, Как ветер меж кладбищенских дерев.

37

Он усмирил во взоре блеск озноба, Несвойственного жителям земли, Он прошлое приоткрывал ей: злоба Преступных братьев, козни, что плели Они кругом, — сосновая чащоба, Куда его убийцы привели, И топкая дерновая лощина, Где суждена была ему кончина.

38

«О Изабелла, — прошептала тень, — Я сплю в земле; лесная даль туманна, Лежит в изножье у меня кремень, Шуршат колючие плоды каштана, Могилу осыпая; каждый день За речкой овцы блеют утром рано — Приди, слезу на вереск урони, Утешь мои мучительные дни!

39

Я — призрак! Я навеки обездолен, Я мессу в одиночестве пою, И звуки жизни слышать приневолен У бытия земного на краю: Гуденье пчел и звоны колоколен Безмерной болью ранят грудь мою, — Я сплю, печаль великую скрывая, И ты чужда мне тем, что ты — живая.

40

Когда бы призрак мог сойти с ума, Я обезумел бы неотвратимо: Мне в памяти не отказала тьма, Но вижу — ты печалями томима, И оттого теплей моя тюрьма, Как если б я любовью серафима Владел; я счастлив красотой твоей, Я мертв, но я люблю еще сильней».

41

Дух прорыдал: «Прощай!» — и сгинул в бездне, Оставя темноту искриться. Так, В полночный час раздумья и болезни, Нас угнетает каждый прошлый шаг И больше прочих — труд, что бесполезней Всех дел земных, и мы глядим во мрак И видим искры тлеющие эти.— Очнулась дева только на рассвете.

42

«Увы! — она сказала. — Эта ложь Была прикрытьем нашему несчастью — Я думала, от рока не уйдешь, Сама судьба нас наделила страстью, — Но вижу я кровавый братнин нож! О Призрак милый! Ты нездешней властью Отверз мне очи: я приду к тебе, И да внимает Бог моей мольбе!»

43

Уж рассвело, и дева осторожно Придумала, как братьев обмануть, Добраться до чащобы и, возможно, Найти к могиле драгоценный путь, — И если впрямь видение неложно, Излить всю скорбь любимому на грудь. И в лес, когда решение созрело, Пошла со старой нянькой Изабелла.

44

Они спустились медленно к реке, И дева здесь кормилице украдкой, Завидевши опушку вдалеке, Шепнула что-то. «Что за лихорадка Томит тебя, дитя, зачем в руке Ты держишь нож?» — и страшная разгадка Нашлась, когда к концу склонился день: Могила под каштаном и кремень.

45

Кому не доводилось на кладбище, Бродя в тиши, которой равных нет, Сквозь почву видеть гробовое днище, Истлевший саван, череп и скелет, Вселяя душу мысленно в жилище, Пустующее столько долгих лет? Ах! В этих чувствах скорби слишком мало В сравненье с тем, что дева испытала.