Поэзия народов СССР IV - XVIII веков

* * *

Друзьям, наперсникам случайным своих не поверяйте тайн, Сто бед над головой развеяв, чужим не доверяйте тайн. Не выдавайте тайну, ибо того, что вы не сберегли, Другой сберечь не в силах тоже. Итак, не выдавайте тайн. Фальшиво сердце, а язык наш – он сплетни разносить горазд! Так из душевного гарема своих не выпускайте тайн. Коль сердце и язык не стали наперсниками,- лишний труд Твердить: «Теперь – ни слова людям!» Своих не разглашайте тайн! Не испускайте тучи вздохов и не катите слез рекой: Вотще не рассыпайте жемчуг – и нить не разрывайте тайн! И, раскромсав язык болтливый, и сердце вдребезги разбив, И требуху швырнув собакам, вовек не раздавайте тайн! Как исстрадался я в разлуке: во всяком случае, друзья, Вы не усердствуйте, а пейте – в вине не исчерпайте тайн! И коль любви благую тайну сберечь не смог ваш Навои, То и его прозванье тоже вы в свитке начертайте тайн!

* * *

Красотой твоей, как солнцем, свято дорожит народ. Как пылинки в свете солнца, вкруг тебя кружит народ. Так жестоко я ославлен, что, куда ни покажусь: «Вот пришел безумец жалкий!» – хохоча, кричит народ. Если б только ты предстала в полном блеске красоты, Был бы, верно, с лика мира, как волною, смыт народ. Видя пламя ада, люди в рай его перенесли, Как же тайного сиянья до сих пор не зрит народ?! От разлуки, от несчастий стал я с бледной тенью схож, Удивляться ль, что смущает мой убогий вид народ?! Меч любви глазам не виден, если же его извлечь,- Он пронзит меня, и, воя, в страхе побежит народ. Нет числа разящим стрелам, что печалью рождены, Больше их, чем тех, какие в тайниках хранит народ. Если в мире все решает пустота глухих небес, То спешит уйти от смуты, от глухих обид народ. Если преданность народу выражает Навои, Преданность свою поэту про себя таит народ.

* * *

Только солнце помянув, лик твой описать возможно. О живой воде сказав, губ рубин познать возможно. Говорят: «Походка, стан – жизни свет в саду телесном». Лишь от зависти к тебе так их принижать возможно. Лик твой в зеркале узрев, солнца луч в струе Ковсара Полон зависти: ему ль блеск твой перенять возможно? Цель потока – учинять, как и ты, опустошенье. Твоего коня догнать – тучам ли мечтать возможно? Раны, что нанес Фархад толще скал киркой,- ничтожны, Так израненной душе ль их не пожелать возможно! На страданья обрекло небо всякую песчинку. Что, помимо злых обид, от него нам ждать возможно? Навои, ее слова о неверности – жестоки. Чтоб помянутою быть, ей и лживой стать возможно…

* * *

Меджнунам пылким каждый миг даря забвение иное, Лишь мне, безумному, она песет мучение иное. Не видя друга, я умру; друг – жив и в радости свиданья. Я – не Фархад, у нас в любви и поведение иное. Она приветом на пиру всех воздыхателей одарит. Ко мне, злосчастному, увы, и отношение иное. Меня с собою не равняй, о соловей, любовь поющий: Стенанье, вопль души – одно, а трель и пение – иное. «Мир – бренный, в нем безгрешен я»,- толкует шейх нам, лицемеря, Но духовник о чувствах нам дал наставление иное. Пусть пьют, кому судьбой дано, нектар любовного свиданья, А нам лишь яд разлуки пить, судьбы решение иное. Ты гонишь сердце Навои, а с ним самим ты как поступишь? Свободна – птица! Для раба освобождение – иное…

* * *

Друзей, что нас утешат в горе, зря не ищите, нет. Готовых нас обидеть – море, быть на защите – нет! Душа послушной нитью вьется вокруг твоей стрелы. И кровь из раны сердца льется. Зашить – так нити нет. Не говори: «О ней безвольно ты в горе слез не лей». Ведь и безвольному мне больно, что в сердце прыти нет. Пусть веет на меня дыхание любимой – тщетно все: Опоры этому дыханью в душе, как в сите, нет. Скажи я, что любовью пери не дорожу,- не верь: К речам безумца и доверья – уж не взыщите! – нет. Когда пустые разговоры тебе претят – уйди. Все суета, все споры, ссоры… От них укрытья нет. Среди бездумного веселья будь трезвым, Навои. Иного, кроме как похмелья, в пиру не ждите, нет.

* * *

Тебя увидя в цветнике, смутясь, затрепетала роза. Роняя лепестки в тоске, от зависти увяла роза. И, раскрасневшись от вина, разлукой злой опьянена, Как сердце красное, сама от крови стала алой роза. В стране священной красоты, шахиня, всех прекрасней ты, И все сады, и все цветы взяла ты под начало, роза. Когда гуляешь ты в саду, чтоб оградить тебя от зла, Все розы встанут, как щиты, шипы их словно жало, роза. Пурпурных уст блаженный зной меня влечет к тебе одной. Когда ты на пиру со мной, я нью, и сердцу мало, роза. Пой днем и ночью, соловей, в честь гостьи утренней моей, Знай, быстротечна смена дней, летят, и жизнь промчалась, роза. Когда все розы расцвели, в дорогу вышел Навои, Но для души его теперь разлука раной стала, роза.

* * *

В разлуке телом я ослаб, сгораю сам не свой. Не только телом слабну я, живу с душой больной. Убить решила ты меня, рази своим мечом, Смешаю с ветром кровь мою и с влагой дождевой. Огонь разлуки сжег меня, я отсвет тех лучей, И стоны жаркие мои, как пламень вихревой. Не прогоняй меня – я пес, хранящий твой порог, Не удивляйся, что не смог расстаться я с тобой. Я грудь раскрою, чтобы дать тебе в душе приют. Увидев тайный мой недуг, проникнись добротой. Не пощадили бы меня пи время, ни судьба, Когда б не винный погребок, где я обрел покой. Похороните Навои на улице любви, Успокоенье он найдет под каменной плитой.

* * *

Пери, сжалься надо мною, я страданием объят, Так несчастного Меджнуна муки страстные томят. Стрелы грудь мою пронзили, и от слез померк мой свет, Словно дым тяжелый, вздохи небо ясное темнят. Грудь на сто частей разбита; друг, взгляни, изранен я, Не найти мне исцеленья, раны смертные болят. Счастье позднего свиданья не могу я перенесть, Даже если издалека на нее я брошу взгляд. Гору горя растопили вздохи жаркие мои, Камни сделались водою и в меня не полетят. Не обманывайся мнимой безмятежностью небес: Небо – хитрый лжесвидетель, предающий всех подряд. Я сходил с ума в пустыне, как несчастный Навои, Ведь красавицы, в гордыне, разум мне не возвратят.

* * *

Связь с городами я порвал, от шума их я отказался, И от богатства двух миров, от благ мирских я отказался. Но сто несчастий на себя я принял, плача и скорбя, От жизни отвернулся я, и от святых я отказался. К чему богатство, города, душа и все, чем жизнь горда? Когда б желанья я имел, тогда б от них я отказался. Я б Искандаром стать не смог, бессмертьем Хызра пренебрег, На что мне вечной жизни срок? Аллах велик – я отказался! Но от красавицы одной, такой насмешливой и злой, Хоть это мне грозит бедой, я ни на миг не отказался. Мой проповедник, ты давно нам хвалишь райское вино. Я слаб, но взять большой бокал из рук твоих я отказался. Ты кровью плачешь, Навои, но, чтоб достичь своей любви, Идя по собственной крови, от мук таких не отказался.

* * *

Я тыщу раз горел огнем – из тысячи один. Не смел я говорить о том – из тысячи один. Не ужасайся, увидав ожога грубый след - Зловещим проступил рубцом – из тысячи один. Не говори: от всех таи сто тысяч бед своих - Скрыв, я забудусь вечным сном – из тысячи один. Разлука сердце мне дробит на тысячу кусков, Я слаб, но силы нет ни в ком из тысяч, кто один. Я тыщу раз моим друзьям мог верность доказать, Я плох, но не знаком с добром из тысяч пи один. Искал средь тысячи друзей ты верность, Навои, Но был ли верен хоть в одном из тысячи один?

* * *

О розе неживой и живой я и мечтать не смел, Не удивляйся, разум мой в ее огне сгорел. В мои померкшие зрачки ударила стрела, Их сделал целью кипарис для беспощадных стрел. Сияешь, словно роза, ты, стройней, чем кипарис,- Два совершенства я в тебе соединить хотел. Когда не вижу я в саду прекрасный облик твой, В смятенье шепчутся цветы, что сад мой опустел. Я кипариса стройный стаи и розы лик искал, Я счастлив был, что на тебя хоть издали глядел. Друг, омовенье соверши, в литейный дом идя, Но прежде нужно, чтобы ты забыть ислам сумел. О Навои, в мирских садах есть множество цветов, Но не найти тебе цветка, чтоб страсть преодолел.