Поэзия социалистических стран Европы
Шрифт:
ПОЭТИЧЕСКОЕ ИСКУССТВО
Я научил свои слова любви, Открыл им сердце, Не успокаивался до тех пор, Пока их гласные не зазвучали. Я им деревья показал, А те, что шелестеть не захотели, Безжалостно повесил на суках. Мне было трудно, Но слова До самого конца Должны быть на меня И мир похожи. А после Взял я самого себя, И в оба берега реки уперся, И показал им, Что такое мост. А после этого я перекинул мост Между травою и рогами тура, Меж черною звездою и камнями, Между висками женщин и мужчин И сквозь себя погнал по двум потокам Слова, как поезда или машины. Пускай они скорей достигнут
БАРЕЛЬЕФ С ВЛЮБЛЕННЫМИ
Как на колонны, опершись на миги, мы снова не равны себе самим и ничего мы про себя не знаем: ни где начнем, ни как мы завершим. Мы снова превратились в барельефы. Существовать мы только тем должны, что в мир повернуты, в его пространства и явно выступаем из стены. Все вновь сосредоточилось в бровях, в улыбке, в ласковом ее привете, в глазах, в протянутой руке, а прочего как не было на свете. Прижатые мгновеньем, мы как прежде, мы снова не равны себе самим, и ничего мы про себя не знаем - ни где начнем, ни как мы завершим. ПЕЧАЛЬНАЯ ПЕСНЯ ЛЮБВИ
Жизнь когда-нибудь в самом деле окончится для меня. Трава познает вкус земли. Моя кровь в самом деле затоскует по сердцу, покидая его. Но воздух высок, ты высока, моя молодость высока. Приходит время умирать лошадям. Приходит время устаревать станкам. Приходит время лить дождям. Но все женщины выступают, как ты, и одеваются, как ты. Приходит большая белая птица, та, что с неба сметет луну. СТЕРТЫЙ РИСУНОК
Ты гаснешь где-то в тьме кромешной стираешься, как след улыбки - струя блестящая и нежный ожог улитки. Ты и в зрачке моем незрима, и в слове длишься лишь мгновенья – трава, растущая из дыма, из сновиденья. Ты меж ресниц моих, как в чаще, ты вся – мой выдох напряженный и тихий стон, водой горчащей не отраженный. Ах, тучей черной, словно шторой, и скрыт, и стерт я, и раздавлен. Я королевский трон, который тобой оставлен. В МОРЕ ПЛАЗМЫ
В море плазмы качается птица. С воздухом разлученная, она отныне в ином состоянье, в ином движенье, и в цвете ином – отныне - совсем иною отныне ей надо быть. Тяжесть исчезла, также исчезли паренье и скорость… Мечется птица, мечется в море плазмы сущность свою сохранить пытаясь и очертанья крыла. Может быть, это уже не пройдет, не пройдет никогда, может быть, птица останется в плазме навечно, и, может быть, мой содрогнувшийся мыслящий мозг заселен будет вечно фантастическим этим виденьем. СТАРАЯ КОРЧМА
Пиво черное премерзко и отвратно, плотный дым под потолком, как мошкара, на столе не просыхающие пятна, и какое-то вокруг – позавчера. Бьют часы, хотя куда тут торопиться, и святые в ряд выходят из часов. Крыш костлявых белый цинк и черепица, двери наглухо закрыты на засов. Пью, рыгая, каплет пиво то и дело с бороды моей – напиться не могу… Ты истлел давно, мой милый, твое тело стало сочною травою на лугу. Я хотел бы стать конем, единорогом, стать кентавром – чтоб, взойдя на бугорок, богу смерти помолясь, в молчанье строгом в той траве твоей пастись под вечерок. ПЕСНЯ
От холода в надежду прячусь и укрываюсь вечно, как печь – узорами фаянса, с огнем повенчана. Не тронь меня руками летом, не стоит браться - тебе, откуда этот холод, не разобраться. Приди, когда никто не видит, и гаснет солнце, когда я слеп – ты свет вечерний в моем оконце. У ПОЭТА, КАК И У СОЛДАТА…
У поэта, как и у солдата, нет личной жизни. Жизнь личная
его лишь прах и пыль. Зажав клещами мозговых извилин, он поднимает чувства муравья, подносит их к глазам все ближе, ближе, пока они с глазами не сольются. Он ухом к брюху пса голодного прильнет и пасть полуоткрытую все будет нюхать, пока лицо его и морда пса едиными не станут. Во время ужасающей жары себя обмахивает он крылами птиц, которых сам вспугнул и в воздух взмыть заставил. Не верьте вы поэту, когда он плачет, ведь не своими он слезами плачет: те слезы он исторгнул из вещей и плачет их слезами. Поэт, он, как и время, то медленнее, то быстрее, то лживее чуть-чуть, то он чуть-чуть правдивей. Остерегайтесь поэту что-нибудь сказать, особенно остерегайтесь сказать поэту правду, но более всего остерегайтесь поведать то, что чувствовали вы. Он тут же скажет, что это пережито им самим, и скажет это он к тому же так, что вы и сами подтвердите: да, это он сказал. Но более всего вас заклинаю: не трогайте поэта! Нет, нет, не пробуйте рукой его касаться! …Ну если только рука ваша тонка, как луч, тогда она пройдет через него. Иначе рука застрянет в нем и пальцы ваши он себе присвоит и сможет хвастать, что пальцев больше у него, чем есть у вас и вынудит с собою согласиться, что да, действительно, их больше у него Но будет лучше, если поверите вы мне, и еще лучше, если не будете касаться никогда рукой поэта. Ведь и не стоит его рукой касаться… Нет у поэта, как и у солдата, личной жизни. НИКОЛАЕ ЛАБИШ
ВОЗМУЖАНИЕ
Я рожден для того, чтобы нежно любить очертания дня, Потому что любовь человечна, как наше рожденье. Я рожден для того, чтобы слезы живые, как искры огня, Загорались и гасли, подобно росе на растенье. Я ребенком увидел змею, и орла, и дрозда, И ягненка, и рысь, уходящую в бор за добычей. Я любил одинаково всех, потому что тогда Я не знал, что у каждого свой и закон и обычай. Но однажды ягненка загрызла голодная рысь, И однажды змея в золотистой, как солнце, одежде Укусила меня. И упали три капельки вниз, Три багровые точки, которых не видел я прежде. Я не плачу о том. И совсем не жалею о том, Что немедленно я одарен осторожностью не был, Что колено разбитое вытер древесным листом И немедленно вам улыбнулся, о солнце, о небо! Я не стал бессердечней с годами. Но искренне рад, Что доверчивый облик любви ограждать научился. Виноград почернел, я сумел раздавить виноград, И священный напиток из ягод его получился. КЛЮВ
Осень скользит над рощами, Крылья во мгле теряются. Горы, к земле приросшие, Меркнут и заостряются. Несмелая, онемелая Медлит над нами стая, Воспоминанье белое Темным крылом листая. Я остаюсь у дерева, Там, где рожок мечты В небо трубит уверенно, Если проходишь ты. Но сумерки все сползаются. И, ударяясь оземь, В нас глубоко вонзается Клювом холодным осень. ТАНЕЦ
Эта осень меня погрузила в серебряный дым. Эта осень во мне закружила багровые листья, Мы танцуем свой медленный танец, кончается день, И качается тень, и мерцают осенние мысли. С черной скрипки на зеркало капает черная кровь. И ни звука, ни ропота. Вот наступило смиренье. Я прошу об одном, протяни на прощание вновь Две прозрачных руки уходящего в небо мгновенья. У тебя безупречны глаза. Под моими – круги. Мы танцуем свой медленный-медленный танец осенний. О, печалью какой обозначены эти шаги! Так печалится ветер, срывающий листья с растений. На рассвете, наверно, расстанемся молча навек. Ты увидишь деревья, как будто сквозь толщу стакана. И на голой земле, опечаленный, как человек, Будет молча кружиться серебряный стебель тумана. Ты со мной переступишь в молчанье осенний порог, Так безмолвно, как я погребал и оплакивал чувство. Будет ветер трубить над равниной в неистовый рог, Собирать облака в ледяное, бездонное русло. Я пойду и шаги погашу в сероватом песке, И каштаны меня оградят, словно спичку в ладони. Я уйду, унося, как последнюю пулю в виске, Угрызения совести, бедной, как трус при погоне.
Поделиться с друзьями: