Поэзия социалистических стран Европы
Шрифт:
РЕВОЛЮЦИЯ
Минута горем скована в сгусток молчания. Молчал молодой боец над умершим другом, Странно походя на триумфальную арку, Согнувшуюся над умершим другом. Плакали липы, по-отечески роняя листья, Каждая такая же близкая, как Ленин. Молодой боец слушал крик улетающих журавлей, Волнующий, как голос Ленина. И под красными липами, под полетом журавлей К лучшему времени, сквозь смерть давящего воздуха, Как тяжелая триумфальная арка, Молодой боец понял Революцию и пошел вперед. Молодой боец – это я. ГРАНИЦА
Ищу начало зла, Как в детстве я искала дождя границу. Все силы напрягая, я мчалась, Чтоб найти то место, Где, сев на землю, Я была бы одною половиной под дождем, Другой под солнцем. Но дождь всегда кончался раньше, Чем находила я его предел, Чем удавалось мне узнать, Доколе небо чистое простерлось. Напрасно стала взрослой. Все силы напрягая, Я до сих пор бегу и все ищу
ГЛАЗА ЛОШАДИ
Я – лошади глаза. Их оградили шоры, Чтоб мне не спрашивать, Что за деревья, за цветы Мне повстречались. Я вижу лишь дорогу И изредка порой Лишь тени облаков, Их странные рисунки, Которых я не понимаю. ИЗ ЧЕХОСЛОВАЦКИХ ПОЭТОВ
ЧЕХИЯ
ПЕТР БЕЗРУЧ
МАРИЧКА МАГДОНОВА
Шел старый Магдон домой из Остравы. В бартовской остановился харчевне. Вылетел вон с головой разбитой - Плакала Маричка Магдонова. С рельс вагонетка с углем соскочила. Насмерть пришибла вдову вагонетка. Плакало пятеро бедных сироток. Старшая – Маричка Магдонова. Кто их накормит? Кто слезы осушит?– Будешь их матерью? Будешь отцом их? Сердце хозяина шахты пожестче, Чем у тебя, Маричка Магдонова. Сколько лесов у маркиза Геро, Разве он дров для сирот пожалеет, Если отцы в его шахтах погибли? Верно ведь, Маричка Магдонова? Маричка мерзнет в нетопленном доме… Хворосту в горных дубравах без счета. Видел бурмистр, как ты хворост вязала, Выдаст он, Маричка Магдонова? Что за жених это избран тобою? Штык над плечом и перо на шляпе? Что же, вы вместе пойдете во Фридек? Свадьба там, Маричка Магдонова? Что за невеста? Глаза опустила. Белый платочек к глазам приложила - Горькие слезы текут неустанно. Что с тобой, Маричка Магдонова? Фридек смеется. Бары довольны. Дамы из Фридека тоже довольны. Хохфельдер видит тебя из окошка. Как же быть, Маричка Магдонова? В хате нетопленной плачут детишки. Кто их накормит? Кто слезы осушит? Разве хозяин поможет сироткам? Бедная Маричка Магдонова. Маричка! Видишь – река пред тобою? Острые камни под бурной водою. Слышишь, как волны ревут по утесам? Девушка с гор, ты все понимаешь? Вот и конец! Метнулась, как птица, Черные косы за скалы цепляются. Белые руки кровью покрыты. С богом, Маричка Магдонова! Кладбище тихое есть в Старых Гамрах. Там – без креста, без венка, за стеною, В бедных могилах – самоубийцы. Там лежит Маричка Магдонова.
КТО НА МОЕ МЕСТО?
Так мало крови во мне, а она еще льется и льется Из уст. Как будет уж дом мой пуст, И буду я гнить, и трава надо мной Взрастет и, цветя, заблестит, Кто займет мое место, Кто поднимет мой щит? Окутанный дымом витковских печей, В глазах моих ночь и огонь из ноздрей, Я встал, И солнце горело, и вечер светился, Нахмуривши брови, врагов я считал, На ком-то из них и венец был алмазный, Метнулся из шахты я, темный и грязный, Но каждый увидел мой гнев, мой отпор И длань рудокопа из гор. И крови так мало во мне, а она еще льется Из уст. Когда же мой дом будет пуст, И буду я гнить, и трава надо мной Взрастет, заблестит, Кто стражем займет мое место, Кто поднимет мой щит? ИРЖИ ВОЛЬКЕР
МОСТОВАЯ
Мостовая организовала демонстрацию - восставая над городскими черепицами, оглушила улицу знамен тысячами с человеческими затоптанными лицами. Выперла за город на простор, с васильками и грибами уселась за стол: каждый камень растет и растет, как любое семечко, честное и простое, в землю вложено от сердечных щедрот сеятелями, на коленях стоя. А тем временем в городе колокола раззвонились так, что колокольни рассыпались, колокола, как птицы из клеток, вспорхнули в небесную высь, дома вздели руки, сдались и рухнули, а трамваи на площадях, как сорванные маки, завяли, и кабаре разрыдались, и прогорели кафе, нищета вознеслась в небеса, испепелились КС [6] , камня на камешке не осталось - все с мостовой срасталось. И только руки мостильщиков, схороненные под собственным трудом, легонько из пепла выпростались. Осталось живо сотнетысячерукое поле. Колосья, нива. 6
КС – сокращенно: чехословацкая крона.
ПОЭТ, УЙДИ
Поэт, уйди! Брось все – вернись с киркой, вскопай от кладбища до цепи горной, здесь ночью сей любовь, покорность, чтоб утро родилось в сиянье света, где б не было ни одного поэта, но где умел бы каждый творить, тоскуя, песни. ГОСТЬ НА ПОРОГ
Твое же собственное сердце тебе велело: «Лазарь, встань!» Я за тобою вышел вслед из каменной светлицы. Мы были радостны и светлолицы, и вдруг почувствовали мы, что руки обрели, и захотелось в руки взять тугой комок земли. Земля тяжелая была, как тяжкий труд шахтеров. Земля веселая была, как обжитой очаг. В мощеных
переулках всегда понятней праздник. Мы поняли и потому пойдем в свой крестный путь к святому миру. Но этот путь уже найти не трудно, ведь не одна звезда, а тыщи звезд нас поведут во все четыре стороны от месяца от белого. Ведь во всех странах нынче народились младенцы. На кусту, кусту веточки в цвету. А у нас – окраина вся бедой ограяна. Под образом семьи умученной керосиновая лампочка коптится. Здесь нам и остановиться, с голодными покормиться. В пустые тарелки очи свои положим спать. Из крови и сажи станем стихи писать, стихи, светящиеся, как пасхальная свечка, чтоб утешить человека на дороге в рай. Человек человеку дверь отворяй! Гость на порог - и еще… Некто. ЧАС РОЖДЕНЬЯ
А. М. Пише
Затем пришел на белый свет я, чтоб строить жизнь по велению сердца. Сердце юности – как запевки песен, как план дворца для подарка людям, чтоб праздник был весел, но сердце мужчины – рука да мозоли, кровью оно в кирпичи превращает невзгоды и боли, чтоб не дворец у дороги – корчму возвести, где бы могли, утомившись в пути, путник и путница отдых найти. Близится час рожденья. Умерло юноши сердце во мне, и несу я его на погост,- нового сердца в груди начинается рост; это рожденье – тоже страданье. Я одинок в этот час рожденья: сердце одно схоронил, а другое родится, и, одинокий, в смятенье я буду томиться, станут теперь надо мной издеваться стены, холодные камни… Куда мне деваться! Лампа, книги друзей, письма любимой - вещи, рожденные верой, любовью и светом, будьте сегодня со мной, одиноким и сирым, трижды мне верными будьте и помолитесь при этом, чтобы росло во мне непримиримое, храброе сердце. Верьте, верьте вы за меня, что так и случится, и по велению сердца - верьте - жить справедливо я буду до самой смерти! Нет еще сердца мужского в груди у меня, я одинок в этот час рожденья, верой не крепок.* * *
И вот я отворил свое окно и выпустил любовь навстречу стуже, в ночь, полную студено-белых звезд. Потом я стиснул голову потуже, и видел я теней тоскливых рой, охваченный болезненной тоской. Я чуял – сердце превращалось в лед, и мне казалось, что оно замрет. Ночь медленно текла через окно и комнату мою переполняла. Подрагивали тени, аромат полуживых акаций лился вяло. Меня их запах грустно обнимал. Я сожалел о том, что потерял. Я чуял – сердце превращалось в лед, и ждал, что остановится вот-вот. И сквозь окно, куда я упустил тепло и счастье, хмуро ночь глядела колючим взглядом, острым, как игла… Сидел я бледный, все во мне немело. Сгустилась тьма, и аромат пропал, и рой теней все ближе подступал. Я чуял – сердце превратилось в лед,- сейчас оно сожмется и умрет. ЯРМАРКА
Ярмарка, гомон, гнездо осиное - будки, лавочки и шатры крыты ветхою парусиною. Хошь – покупай, хошь – так смотри. Пряник сердечком – берите, девушки, а там за крейцер – счастье в кульке. Ребятишки сжимают денежки - мелкие денежки в кулачке. Ходят суровые старые барыни, трогают, щупают, смотрят на свет, ищут себе подходящий товар они - чтоб без износу на десять лет. Лает щенок – от тоски, от обиды ли, что происходит, ему не понять. Дамы в шелках – деревянные идолы. Хочется мять, продавать, покупать. Толпы людей валят по городу, голос свистушек, хохот и спор. В каждом трактире люда-то, гомону, крику-то, дыму-то – вешай топор! Все здесь шумит, покупает, торгуется, пьяные крики срываются с губ. Ветер шалит, парусина волнуется… Ну а мне прицениться к чему б? НА РЕНТГЕНЕ
Здесь души не подвергают проклятью, вы не у Фауста в кабинете это рентгеновский аппарат с магической красотой XX столетья ультрафиолетовые лучи проникают здесь в мясо, мышцы и шрамы, тело человека раскрывается, как зашифрованная телеграмма, ибо тело сегодня – это душа, на которой начертано заранее, для чего человек рожден – для счастья или страдания. – Пан доктор, скажите, чем болен я,- в груди как будто свинец и змея. Тело мое лучами своими пронзите, что вы увидели в нем, скажите! – Мне легкие рассмотреть удалось. Фабрика расписала их сажей и дымом. В них свист трансмиссий и шум колес, что кричат о труде твоем невыносимом. Мне легкие рассмотреть удалось, их голод сожрал и туберкулез. Умрешь. – Тяжелое бремя – болезнь и смерть, но то, что во мне, и того тяжелее. Доктор, прошу вас, меня не жалея, тело лучами своими пронзите, что вы увидели в нем, скажите! – Я вижу сердце твое, человек, семя, мечтавшее дать побег, там, в мире, любовью и дружбой согретом, где дети, жена и надежный друг, где можно на хлеб обменять силу рук и есть за столом под солнечным светом. Я вижу сердце твое, человек, и легче ему умереть, чем весь век жить без любви. – Об этой тяжести знаю я сам. Но глубже меня просветите, до дна! Гигантскую тяжесть найдете вы там. С трудом я ношу ее. Кажется мне, мир вздрогнет, когда сорвется она. – Бедняк, я ненависть вижу на дне.
Поделиться с друзьями: