Поэзия социалистических стран Европы

ЗНАМЯ

Я видел сверкающий танец Над кровлей завода, в глуши. Опасный, диковинный танец Под небом, где нет ни души. Я видел, как там пролетали Шары голубого огня, И ветер багровое знамя Сорвал на глазах у меня. Я видел, по кровле железной Прошел человек не спеша,- И молнии вдруг надломились И вниз полетели, шурша. Враждебные посвисты ветра, Дождя перекрестный допрос. Но шел человек в поднебесье И знамя за пазухой нес. Он был не волшебник, я знаю, А был он из наших парней. Поэтому красное знамя В руке его стало красней. И там, в поднебесье дождливом, Где ропот, и рокот, и треск, Упал на лицо человека Сияния алого блеск. Враждебные посвисты ветра И молнии выпад крутой,- Но знамя над нами, как пламя. Принес его парень простой.

СМЕРТЬ КОСУЛИ

Жара. На землю каплет солнце. И нет ни ветра, ни дождя. В грязи вернулась из колодца Моя порожняя бадья. И над лесами пламя вьется, Ветвей зеленых не щадя. А мы с отцом идем по склонам, Подстерегая диких коз. Жара. На языке соленом Витает привкус детских слез. По камешкам, от солнца сонным, Ручей проносится вдали. Наверно, я иду по склонам Необитаемой земли. Мы ждем в кустарнике, у самой Прозрачной, неземной струи. Сюда придут при звездах самки И губы освежат свои. Единый выстрел – кровь из ранки, Я пить хочу. Звенит источник. Наверно, жаждой связан я С тем существом, что этой ночью Должно погибнуть у ручья, Хотя законы и обычай Велят не убивать зверья. Кровавы сумерки. Алеет Моя одежда. Вновь и вновь Мне кажется, что это тлеет На мне самом чужая кровь. Мерцают алые соцветья, Как жертвенник на алтаре. О лучшая из жертв на свете, Не приходи! Не верь жаре! Она пришла и сбоку встала. Спасайся, господи, скорей! В ручье вода затрепетала От этих тоненьких ноздрей. Она умрет, ей будет больно. И миф о девушке,- о той, Косулей ставшей,- вдруг невольно Воскрес и былью и мечтой. А лунный луч, далекий, бледный, На теплый мех стекал звездой. Минуй чело косули бедной, И боль, и смерть,- во имя той! Но загудела даль. Колени Согнулись, к небу – голова. И все-таки одно мгновенье Она была еще жива. Душа ее легко взлетела С печальным криком журавля,- Как будто все осиротело И пахнет холодом земля. Покуда не остыло тело,- Косуля из последних сил Еще по воздуху летела,- Рога чернели вместо крыл. Я вздрогнул. Радостно и бодро Отец присвистнул: «Мясо есть! Теперь бы дождичек и вёдро, Чтоб дух немного перевесть». Я пью и пью. Звенит источник. Навеки жаждой связан я С тем существом, что этой ночью Упало мертвым у ручья, Хотя законы и обычай Велят не убивать зверья. Но наш закон жесток предельно И милосердность жестока,- Моя сестра больна смертельно, И в доме – хлеба ни куска. Одной ноздрей ружье дымится. О, как переменило лес Одно убийство! Словно птица, Летит листва наперерез. А я беру цветок на память, Стою с серебряным цветком. А с вертела отец ногтями Снимает сердца алый ком. Что сердце? Я хотел бы жить… Я голоден! О дева - Косуля, ты меня прости навеки, насовсем. Спать! Как высок костер и как дремучи древа! Что думает отец? Я плачу, ем и ем!

МАРИН СОРЕСКУ

ШАХМАТЫ

Я хожу белым днем, Он отвечает черным днем, Я наступаю мечтой, Он берет ее войной. Он нападает на мои легкие, И я на год задумываюсь в больнице, Нахожу блестящую комбинацию И один черный день снимаю с доски. Он угрожает мне смертью, Которая ходит крест-накрест, А я выставляю книгу щитом И заставляю смерть отступить. Я выигрываю у него еще несколько фигур, Однако, смотри, половина моей жизни Уже за краем доски. – Я объявляю тебе шах, и ты сразу скиснешь, Говорит он. – Ничего,- отшучиваюсь я,- И рокируюсь чувствами. За моей спиной жена, дети, Солнце, луна и остальные болельщики дрожат за каждый мой ход. Я закуриваю сигарету И продолжаю партию.

ДВУКРАТНО

Я смотрю на все на свете Двукратно. Сначала, чтоб развеселиться, Потом, чтобы опечалиться. У деревьев крона листвы Взрывается хохотом, Но корни таят Большую слезу. Солнце Молодо в истоке лучей, Однако они Вонзаются в ночь. Мир безупречно захлопнут Этим переплетом, Под которым собрано все, Что я перелюбил Двукратно.

ВОТ ВЕЩИ…

Вот вещи, они пополам разрезаны точно: с одной стороны – сама вещь, а с другой – ее имя. Там, меж ними, большое пространство, где и бегать возможно и жить. Вот и ты распадаешься надвое тоже: ты – с одной стороны, а с другой – твое имя. Приходилось тебе ощутить хоть однажды во сне, как на мысли твои наложились другие какие-то мысли, а на руки твои наложились другие какие-то руки? Кто-то понял тебя на мгновенье и провел твое имя сквозь тело твое с тихим звоном и с болью - словно медный язык колокольный в пустоте колокольной.

ИГРУШКИ

Мы, ужасно большие, мы, не падавшие на льду с довоенной поры, ну, а если нечаянно и поскользнулись однажды, при паденье мы год себе некий сломали из важнейших один, из негнущихся наших, из гипса… Мы, которые взрослые, чувствуем вдруг временами, что нам не хватает игрушек. Все имеем, а все не хватает чего-то - непременно нужны нам игрушки. Мы тоскуем по оптимизму, заключенному в сердце у куклы, и о парусном судне волшебном, что плывет одинаково быстро и по бурным волнам, и по суше. На коня деревянного нам бы вскочить, чтоб он всем своим деревом лихо заржал, ну а мы бы сказали: «Свези нас туда-то, или, впрочем, вези нас, куда пожелаешь, ибо нам все равно, где свершить свои подвиги нам предстоит!» Ох, как нам иногда не хватает игрушек! Но грустить из-за этого нам невозможно, увы, и поплакать нельзя от души, ножку стула рукой обхватив,- потому что мы взрослые очень, и нет никого старше нас, кто бы мог нас утешить.

АДАМ

Невзирая на то, что живет он в раю, озабочен весьма был Адам и печален, потому что не знал он, чего ему тут не хватает. Тогда бог сотворил ему Еву, взяв ребро у Адама. Это чудо Адаму понравилось так, что он в ту же секунду стал ощупывать следующее ребро, ощущая, как сладостно поражены его пальцы нежной грудью упругой и прелестью бедер, округлых, словно контуры нотных значков. Так явилась пред ним его новая Ева. В этот миг она красила губы как раз, перед зеркалом стоя. «Что поделаешь, жизнь такова!» - так вздохнул наш Адам и еще сотворил одну Еву, и еще, и еще… Чуть лишь только официальная Ева отвернется на миг или мирру и ладан на рынок пойдет покупать он опять извлекал себе новую Еву из межреберного гарема. Бог заметил разнузданно наглое творчество это, и призвал он Адама к себе, обругал его крепко и выгнал из рая за приверженность к сюрреализму.

Я ЗАВЯЗАЛ ГЛАЗА

Деревьям завязал глаза платком зеленым. – Попробуйте меня найти! – сказал им. И сразу же меня нашли деревья под хохот листьев. Я птицам завязал глаза платком из тучи. – Попробуйте меня найти! – сказал им. И сразу же меня поймали птицы под звуки песен. Тоске я завязал глаза улыбкой. Тоска на следующий день меня в любви сыскала. Я солнцу завязал глаза ночами, сказав ему: – Теперь найди попробуй! – А, вон ты где! – ответило мне солнце. Тебе ни за какой погодой не укрыться. – Тебе не скрыться!
– так весь мир сказал мне и чувства все, которым пытался я завязывать глаза.

AHA БЛАНДИАНА

ЗАКЛИНАНИЕ ДОЖДЯ

Люблю дожди, без памяти ливни люблю, Бешеный ливень и тихий дождь, Девичий дождик и по-женски безудержный ливень, Дождик грибной, и накрап, и осеннюю морось, Люблю дожди, без памяти ливни люблю, Люблю кувыркаться в их белой высокой траве, И нити их рвать, и идти с их былинкой в зубах, Чтоб, видя меня, хмелели мужчины. Я знаю, говорить некрасиво: «Я самая красивая женщина». Это дурно и, может, неправда, Но позволь мне, когда начинается дождь, Лишь когда начинается дождь, Произнести волшебную формулу: «Я самая красивая женщина». Я самая красивая женщина, потому что идут дожди, Мне сквозная к лицу бахрома в волосах, Я самая красивая женщина, потому что ветер в лицо И платьице бьется, отчаявшись спрятать колени. Я самая красивая женщина, потому что ты Далеко от меня и я тебя жду, Я самая красивая женщина, потому что умею ждать. И ты знаешь, что я тебя жду. В воздухе веет влюбленностью, свежестью. Все прохожие ловят запах дождя, А во время дождя влюбленность мгновенна. Все прохожие влюблены, И я тебя жду. Ты же знаешь - Люблю я дожди, Я без памяти ливни люблю, Бешеный ливень и тихий дождь, Девичий дождь и по-женски безудержный ливень.

В ГЛУБОКОЙ ТИШИНЕ

Мне жаль всех тех, кто учится молчать, менять легко, как веера, щиты молчанья: за этими щитами – тишина, калейдоскоп безмолвии, там скользят немые тени чувств: презренье, мудрость, унижение, злорадство… Мне жаль старательных учеников, самозабвенно затягивающих петлю беззвучья. Они молчат и кажутся мудрее, лучше, старше… Но как им страшно! Храниться в вакууме и спасаться от кого? Так под водой, под толщей тишины, умноженной столь безъязыким эхом, однажды задохнулась я от звука: неслышно закрывались створки раковин.

ИНТИМНЫЙ МИТИНГ

Я стыжусь каждого мгновения, растраченного в одиночестве, Каждой слезы, отдаляющей мои глаза от звезд, Когда белый череп моей комнаты Наслаивается на мой мозг. На площади этого шахтерского города Мои плечи, из массы других вылепленные необратимо, Стыдятся к строгим погонам зрелости Вновь приладить крылья из дыма. Рядом с ними я сильна, я верю в дружбу, Мой лоб смиренно и радостно склониться готов, Мой белый лоб, как платочек, которым машут У окон всех бегущих в будущее поездов. С трибун, предоставленных каждому, мы смотрим в будущее, Скрытое в цифрах и песнях, в шифрах, сигналах. Тревоги чеканят на наших лицах суровые линии, Как отбойные молотки в неприступных скалах. Счастье – это митинг, на который я приглашена, Под огромными знаменами, то очевидными, то скрытыми. Для меня ты, Партия,- вот эти улыбающиеся шахтеры, Отрицание одиночества.