Поглощенное время

– Все. Я приехал. Спасибо, друг.

– Давай, счастливо, грустный жонглер. Да нам, смотри, не попадайся, ладно?

Шванк спрыгнул на ходу. Палач хлестнул лошадей и заржал сам, задрав лицо к небесам. Белые клячи унесли его, а шут свернул в сад.

***

Шванк сорвал один сладкий огонек и съел. Липкий сок был словно готовый сидр. Подбирая редкую падалицу, жонглер вошел в зеленый сумеречный сад. Там он постоял, выслушивая птиц - но они молчали. Поэтому он от нечего делать сгрыз еще несколько яблочек. Тогда знакомый голос позвал его:

– Э-эй! Э-эй!

Гебхардт Шванк обернулся и увидел, как тень мелькнула за зеленым кустом. Странная тень, словно бы вся в бликах. Он шагнул туда, но тень исчезла.

– Иди сюда.

Шванк подбежал к самой крупной из яблонь - с иными плодами, большими и светло-зелеными. Тогда из-за ее ствола выступил человек.

– Филипп! Ты что здесь делаешь?

Да, то же лицо - театральная маска: раскосые глаза, длинный нос, верхняя губа углом. Да вот только не было у Филиппа этих румяных уст, этих изумрудных очей, этих каштановых локонов. Шванк посмотрел еще - на встречном его же, шута, пестрая шерстяная шапочка с бубенцами; опустил глаза - вот он, его же жонглерский плащ в красно-зеленую косую клетку.

– Боже?.

– Ага, узнал! Идем же, покажу кое-что.

– Что ты делаешь со мною, боже?

– Ничего опасного.

– Ничего опасного?!
– разъярился Шванк, - Да я живу меж двух огней. Твой роман да эта демон... Оставь ты меня в покое хоть сейчас, ладно?!

– Так я этого и хочу!
– бог уже оправдывался, - Туда тебя и веду.

– Не пойду!
– затопал ногами Шванк, - И отдавай мою шапку!

– А плащ не хочешь?!
– поддразнил бог.

Гебхардт Шванк надулся и зашипел.

– Нет, плаща я тебе не отдам - ты же потерял мой, синий. Ты потерял и мое перо.

– Им все равно нельзя писать! А плащ был холодный!

– Ладно, ладно!
– и вязаная шапочка зазвенела у Шванка на макушке, - Ох, как же я не люблю пива!
– пробормотал бог.

Пока шла эта несмешная перепалка, бог все пощелкивал длинными пальцами. И теперь не было ни сада, ни огоньков-яблочек, да и снизу потянуло соленой сыростью. Шут огляделся: позади была белая глиняная мазанка, запертая почему-то на замок. Ее окружали очень высокие, толстые и прямые яблони с очень большими, розово-алыми плодами. Один плод сорвался, глухо стукнул в траве и покатился по склону. Склон был из камней дикого цемента, ступенями, и на каждой ступени кто-то разбил то карликовые грядочки, то клумбочки ярких незнакомых цветов. Яблоко отскочило от ступени и упало вниз, в море. И к морю по крутому склону вела лишь узенькая, скользкая от пыли тропа; путник, спускаясь или поднимаясь, мог хвататься за медные позеленевшие прутки, вбитые в скалу.

У Шванка закружилась голова. Он обернулся и увидел, что перед мазанкой есть большая легкая конура на сваях, выкрашенная синею краской. С яблони спрыгнула полосатая кошка, поджарая и длинноногая; из травы прокралась точно такая же, только черная и с мышью в зубах. Серая услышала писк из конуры и прыгнула внутрь; черная осталась доедать свою мышь.

Впервые в жизни Гебхардт Шванк не захотел уйти куда-то еще. Но мазанка была заперта.

– Так живут люди твоей веры на Побережье, - сказал бог, и его кудри тут же растрепало ветром.

– Мои предки выращивали розы, - почему-то обиделся жонглер.

– Так вот они!
– широко махнул рукою бог. И в самом деле, чуть в стороне от яблонь расцветала целая стана ароматных роз, красных, желтых и розовых.

– Пойдем.

Бог, прямо как лекарь Скопас, подхватил Шванка под локоток и увел под яблони. Там, меж двух каменных столбиков был натянут гамак из обрывка рыбацкой сети, и в траве валялся глиняный поплавок. Шванк сел, покачался, отталкиваясь пальцами ног, но бог не оставил его в покое и уселся рядом.

– Смотри, смотри, - приговаривал бог, и Шванк смотрел.

А потом закрыл глаза и попросил:

– Боже, уйди! Тебе плевать, что я видеть тебя не хочу?

– Совершенно верно!
– рассмеялся бог, - Мне на это и правда наплевать!

– Ты хочешь украсть мой талант!

– Оставим это!
– грозно повелел бог, и Шванк был вынужден открыть глаза, - Это место - твое. Тут безопасно. Можешь приходить сюда сам, когда захочешь. Приводить тех, кого захочешь, но они без тебя сюда не попадут. Здесь можно беседовать о чем угодно.

– Даже о Пожирательнице?

– Да. Она не услышит. А я сейчас уйду. Спи, человечек, спи, спи...

Гусь взлетел. Шванк повалился в гамак и не смотрел на бога. Так он лежал и слушал стук падалицы, думал о том, что можно жить здесь всегда. Потом пришла пушистая белая кошка с зелеными глазами и замурлыкала у него на груди. Поднялась почти полная луна, и Гебхардт Шванк сладко заснул вместе с кошкою.

Утром он оказался в самом обыкновенном саду, под яблонею-китайкой. Но в пестрой шутовской шапочке и с белой кошачьей шерстью на носу. Он, неожиданно бодрый и свежий, вышел на дорогу и отправился дальше, за сады.

***

А вот дальнейшие события его странствий пришлось восстанавливать по памяти из отдельных фрагментов. Несколько дней спустя Гебхардт Шванк проснулся поздним утром в храмовой гостинице, в знакомой комнате. За время его отсутствия переменили салфетку на столе и вышитые занавески, а все остальное было по-прежнему. Его разбудил толстый и яркий солнечный луч - хотя еще накануне и раньше погода была какая-то серая, пасмурная и с мелкими дождичками.

Итак, он лежал в условно своей постели, в относительно чистой одежде. Он помнил, что накануне вечером смотрелся в зеркало черной бронзы у дверей преддверия и видел там большой фингал под глазом и кровоподтеки поменьше на скулах. Левый глаз и в самом деле открывался с трудом, а над правой бровью обнаружилась длинная ссадина. Шванк открыл глаза - их не резало. Помотал головой - она не болела. Да и тело было спокойным и радостным.

Он сел и осмотрел руки - кончики пальцев намозолены о струны, а костяшки пальцев немного сбиты. Нож все еще болтался на поясе, незаточенный и девственно чистый, даже покрытый пленкою масла от ржавчины. Значит, драка была не опасной - но где же она происходила?

Осмотревшись, он увидел две новые вещи - лютню и овчинную безрукавку на завязках. Кошель лежал под подушкою, и в нем оставалось еще достаточно, чтобы прожить безбедно этак полгода. А вот кошелек у пояса звенел несколько иначе. Он высыпал содержимое, и это оказалась в основном мелкая медь. Новые деревянные башмаки у порога совсем растрескались - значит, он пел и танцевал где-то на мостовых. Как он помнил, песен, танцев и мостовых было очень много, денежки он собирал в шапку с бубенчиками, и она теперь совсем перепачкалась. Чем все это кончилось - боги ведают. Но им это скучно.