Поглощенное время

И что же из всего этого следует? На что будет способен его роман?

И, виной ли тому одиночество - или скорбные песнопения - или головоломка безнадежно запутанных обстоятельств смерти его персонажей - обуяла Шванка скучная, почти незаметная, но очень неприятная тоска, что взрастает поздней ночью и поутру, сопровождается скованностью в спине и плечах...

Гебхардт Шванк сомневался: очень уж глупо состряпан документ о смерти короля, живописца и епископа. Он думал: тут не обошлось без Эомера - ведь именно он записал-запасал эту историю. Епископ создал здешнюю бюрократию, раб-"царица" поддерживал ее, и оба не осмеливались открыто сцепиться из-за того, кому она принадлежит. Так что именно Эомеру, а не Панкратию было важно считать (считать, а не верить), что Герма совершил убийство на сексуальной почве. Трувер даже не думал, можно ли поговорить об этом с Эомером (разве что вызывать "царицу" на поединок?) начистоту. И ему было отвратительно - как можно марать чью-то посмертную память, даже опасную, двусмысленную? И при этом ставить им/ему кенотаф?

***

Все это было совсем не страшно и даже приятно - что-то вроде медленного погружения пьяницы или больного в лечебную грязь. Время ползло и осыпалось, как весенний снег с крыши или поток камней со склона горы. Дожди проливались ежедневно, самые разные, и сентябрь истек незаметно за их завесой. Наступил октябрь, такой же мокрый и немного более холодный. Гебхардт Шванк прикупил новую куртку и теплые штаны.

Филипп поднялся из катакомб и теперь каялся где-то на старом жреческом кладбище - там, где они заклинали полузабытую Шванком богиню. А Пикси, как ожидалось, так ни весточки и не прислал.

Окончание истории Молитвенной Мельницы и Нового бога труверу не давалось - распалась история, и единого смысла в конце не находилось - но должен же он был как-то обнаружиться? Поэтому в один не слишком дождливый день (день без храмовых песнопений) Гебхардт Шванк решил обратиться к богу - кто-кто, а бог-то мог видеть - или знать от своей родни - что же произошло с живописцем и епископом на берегу Сердца Мира? Но готов ли он сам, трувер, узнать такое - он и не подумал. Просто писать надоело, а роман с понятным финалом писать все-таки не настолько тревожно, как роман с финалом открытым.

Он вспомнил, что бог настигает его в бесцельных блужданиях и отправился куда глаза глядят. Ноги вывели его на самую границу чистой и нечистой половин пригорода. Пройдя еще немного, путник нашел небольшой сосновый холм и заросший серый луг вокруг. Ветер и воды когда-то принесли семена, поднялись сосенки в рост ребенка, и там легко можно было бы и заблудиться. Шванк забрался в поросль и слонялся по ее лабиринту, пока едва заметное за тучами Солнце не взобралось достаточно высоко. Но никто его не перехватил, не встретил, пусть несколько раз и мерещился вопрошающему шутовской клетчатый плащ. Не навестил его бог и в облике белого гуся.

Гебхардт Шванк плюнул под ноги соснам и вернулся к себе.

Там, в скриптории, в ленивом отчаянии он подумал - а что, если обратиться к самому Эомеру? Он записывал отчет Броселианы и Аннуин, и не сможет... Что, если обратиться к нему примерно так: "Я, мол, по поводу того документа, мне нужна помощь... История очень уж запутанная и просто зияет пробелами. И он, Шванк, узнал руку мастера Эомера. Так что же Вы думаете про себя, наставник - о чем умалчивают лесные королевы, чего они хотят?"

Гебхардт Шванк поиграл-поиграл этой мыслью, и она сама поразилась своему появлению. Поиграл еще, и она перепугалась. И он пока отпустил растревоженную мысль на свободу и решил - закончу историю пока на том, как безумная троица уезжает в Лес на телеге палача. И займусь всякими живописными подробностями прошлого. Мысль была согласна - она посоветовала присмотреться к Эомеру и начать разговор в подходящий момент, но не сейчас, только, ради богов, не сейчас!

...

Под конец октября выпал один-единственный день, подобный летнему - лучистый и жаркий. В Храме он прошел незамеченным, но через две недели снова вернулся епископ Панкратий. Отощавший, печальный, с буро-красной шелушащейся лысиной, с облезлым носиком, он уселся рядом с Эомером и повелел тому записывать.

– ... В тот день, когда встала жара, - Уриенс затеял сражение. И множество рыцарей пало просто от Солнца, безо всяких ран. Тогда он рассвирепел, потому что Лот отделался легче. Принц Уриенс с благословения верховного жреца приказал устроить бойню для народа Сэнмурва, - Панкратий почти плакал, удерживая на коленях встревоженного полосатого кота, и тот, наконец, улегся и зажмурил глаза, - Воины согнали их в стадо - ты знаешь, у Уриенса служат те, кто пьянеет от крови и боготворит боевое безумие - все эти Львы Сохмет! Верховный жрец сам, дубиной, забил до смерти триста человек - а ведь это все наши люди, паломники, Жилища Божьи! Думаю, некоторые давали приют нескольким богам каждый... Так вот, Солнце спалило и жреца - митра приварилась в его голове, изо рта его потекла кровь, и он умер.

– А что паломники, - пробурчал Эомер, не отрываясь от пергамента.

– Не сопротивлялись. И воины убили почти всех. Знаю, что несколько выжили - это женщины, их просто изнасиловали не до смерти, и я тайно переправлю их в наш пригород. Если согласятся, пусть работают.

– А Сэнмурв?

– Его там не было. Думаю, он для них - аналогия, они создавали какого-то своего Сэнмурва.

– Угу.

– Да не злись ты на него! Они и прежде старались его не беспокоить. Он опасается людей, они портят его миры - и они отказались переждать войну в его стране.

– Скажите, какое благородство! И зачем им эти добровольные жертвы?

– Хотят покинуть мир плоти, я думаю.

– Так какого же злого бога ты их так защищаешь?!
– взъярился Эомер, мелко затряс головой, - Они получили, чего добивались, так? Ты-то заразился воинственностью от Львиноголовой и даже не заметил - так еще тебе не хватало деликатности поклонников Сэнмурва?! Панкратий, твоя душа восприимчива к любой заразе, к любым незаметным влияниям, так остановись, наконец!

Епископ тоже вспылил в ответ, а кот его этого тактично не заметил, только глаз приоткрыл, да ухом шевельнул:

– Заткнись, раб!
– взвизгнул епископ, - Я же клялся!

– В чем конкретно Вы клялись?
– остыл Эомер, - Что Вы вообще делали во время сражения, Ваше преосвященство?

– Наблюдал, к сожалению.

– Сынок, не возвращайся, умоляю - тебе их в таком состоянии не защитить.

– Ты не понимаешь, - вздохнул Панкратий, - я теперь связан словом.

– Почему не понимаю?
– слегка удивился раб, - Очень понимаю. Я тоже был знатным рыцарем. Но ты-то сейчас не рыцарь. Зря ты сжег Львиноголовую. Я же говорил - заклинатели были против, и это не помогло!

– Теперь хоть в жертву их приноси - не поможет!
– проворчал Панкратий; Шванк зачарованно уставился на него - а вдруг и в самом деле решит что-нибудь такое? Филиппа, может быть и не тронет, но вот его и Пикси - может, ох, как может!

– Поздно, - согласился и Эомер.

– Ладно, - епископ Панкратий устало отмахнулся от советчика, - Мастер Шванк, подойдите, пожалуйста, к нам.

Шванк давно уже застыл от смущения и спрятал глаза, так что приглашение епископа его даже обрадовало. Он подошел, и его попросили сесть.