Поглощенное время

– Но, Филипп, она же поглощает и все превращает в саму себя?

– Вот именно! А потом скажут, что это и есть целостность. Потом телоги припишут свойства смерти вообще всему женственному - думаешь, не поэтому мы храним свое бесполезное целомудрие?

– Ну, я думаю, вы так соблюдаете верность Храму.

– Если б только это! Тут еще и страх, позорный страх! Смотри, сначала возьмут и припишут Смерти женственный характер...

– Мастер Хейлгар ее так и изобразил.

– Вот-вот, и вполне по канону. А потом будет хуже - решат, просто по аналогии...

– Как ты - про личинку?

– Заткнись и дослушай! Решат, что, раз Смерть женственна, то Она якобы может и возрождать. И будет новое целостное божество - как здорово, как много надежды, каково величие Человека и его бессмертной души!!! Как же мне надоело! Шванк, что ты видел сегодня ночью?

– Перламутровый небесный свет, потом радужный небесный купол. И все это исчезло. Вроде бы так в старину боги призывали живописцев к Сердцу Мира?

– Похоже, но не так. Жаль, я не видел. А ты что об этом думаешь?

– Не знаю. Это было не страшно. Я вообще ничего не чувствовал.

– А Панкратий снова уезжает, его тревога растет. Что же это было все-таки?

Сад, очень похоже на Лес Броселианы, все не кончался, не желал выводить их к Храму.

– А какая она по-твоему, Филипп?

– "Какая" - это для нее некорректное определение, я думаю. Она вообще не воспринимается и делает бессмысленными все аналогии. А мы уж сами рады обманываться, как я с личинкою! Ох, злые силы! Я все чувствую, сейчас она сужает круги...

– Как хищная птица?

– Как рыба в омуте. Или это я не могу перед нею устоять, а она ни при чем? Не знаю. Если бы вернуться к началу...

Филипп снова согнулся и упер ладони в колени. Шванк перепугался. Если бы вернуться к началу? К чему именно в начале? Сад, старые яблони. Бог не объяснял ему, как, но он вообще не любит объяснений: ему, богу, видите ли, скучно это! Но, он говорил, вернуться можно. Что там было - яблони, море, розы и домик. Этого мало. А вот синий кошкин дом, конура на сваях - такого Шванк не видывал прежде и, наверное, никогда не увидит. Нет!

***

Тут-то и оказались странники прямо перед этой конструкцией из легких досочек. Кошки на сей раз дома не было. Но был май, а не август, послеполуденное время, а не утро! Розы лишь начинали расцветать, а яблони великая Помона покрыла густой белой душистой пеною. Шванк подвел Филиппа к гамаку, бережно усадил и сел сам.

– Где мы?

– Я сам не знаю. Извини.

Тут по траве зашуршали еще чьи-то быстрые шаги, и подошел третий. Филипп так и уставился на двойника, завернутого в клетчатый шутовской плащ, прямо в зеленые его очи:

– Шванк, мы умерли? Это мой идеальный облик? А где твой?

– Нет-нет, - усмехнулся бог, - Оба вы живы пока. Позвольте, я сяду.

Подобрав плащ, он устроился слева от Шванка, и тот загадал желание, сидя меж двойников: закончить роман вчерне хотя бы к весне. Бог немного раскачал гамак.

– Исполнится!
– согласился бог, - и даже раньше.

А Филипп вглядывался теперь в белый домик. Бог ухватил его за запястье:

– Да не двойник я, не душа! Вот я, сильный и теплый! У меня есть тень!

– Ладно, - пробормотал Филипп, но руки не вырвал.

– Это тот бог, - объяснил Шванк.

– Ну, вот видишь - мы тоже плоть. Поэтому я и пришел. Жрец, ты чувствуешь ее присутствие?

– Нет, сейчас нет.

– А я чувствую, - пожаловался Шванк, - Ум по-прежнему не двигается.

– Странно, - ответил бог, - Это место ей недоступно. Это не она!

– Понимаете, - почему-то пряча глаза, продолжал он, - мы все - плоть. И нас эта демон тоже пугает.

– Но вы же бессмертны?

– Мы так думали, пока к Сердцу Мира не пришла одна паломница, старая мать. Самые осторожные и пугливые из богов живут у самого дна, они не растут, навсегда остаются младенцами. А к ней они вдруг поднялись, радостные, и одного она успела испить. А потом вдруг случилось что-то, и тьма с кромки воды стала преследовать их. Маленький бог радовался, тронулся в рост, а потом исчез. Старуха, как ты знаешь, жрец, погибла. Но ни вы, ни мы не знаем, кто или что погубило паломницу и маленького бога.

– Так она успела!
– встревожился Филипп.

– Увы, да, - согласился бог, - И мы не знаем, доброта ли милой старушки оказалась для него таким страшным соблазном, или смерть случайно набросилась на них. Но его нет, я не слышу его плача, не чувствую его.

– Боже, я - Филипп, заклинатель. Ты хочешь какой-то помощи от меня?

– Пока сам не знаю. Поговорим - поймем. Я знаю твои мысли и вижу, что ты лучше понимаешь природу божества, чем мы сами...

– Ты мне льстишь?
– нахмурился Филипп

– Нет!
– в ответ нахмурился бог, - Я знаю. Просто боги не очень то интересуются собою... И не смей приписывать мне низменных побуждений!

– Прости, боже.

– Даже если они и есть!
– торжественно закончил бог, и тогда вступил Шванк, чувствуя себя сейчас маленькой вредною собачонкой:

– А скажи, боже, зачем тебе роман о Храме именно от меня?

– Все это как-то связано... У меня был близкий друг, человек... И есть сейчас, даже если ты, Гебхардт Шванк, меня другом и не считаешь.

– О, ты смог полностью произнести мое имя! Это много стоит. Но ты все-таки мною помыкаешь, насилуешь...

– А как с вами еще обращаться, ленивые смертные?

– Так, - сказал Филипп, - Тебе, боже нужно как-то сладить с Пожирательницей Плоти?

– Скромнее - просто понять ее. И ты мне очень помог.

– Но как ты понял, что я не ошибся?

– Я этого не понял. Важно, что ты смог вообще думать о ней, запускать мысли своих друзей. Важно, и каким способом ты думаешь. Мой друг тоже мыслил символами и аналогиями, богам это понятнее. Спасибо, жрец Филипп, ты нам уже помог.